Александр Торопцев
В этой книге Александр Торопцев исследует сразу несколько проблем, которые в той или иной степени касаются Сократа, величайшего мыслителя и педагога мировой истории. Педагогика гениев, пока не существующая наука. Диалог, который, по мнению автора, «сделал человека человеком», а вовсе не труд. Творческий диполь «Учитель – Ученик». Мыслитель - государство – общество – человек. Сократ и современность. Философия гражданский долга… - всё это и многое другое – Сократ!
Это книгу можно назвать мировой историей диалога: до Сократа, в его времена и после его смерти. Сократ уникален тем, что он открыл майевтику, довел до совершенства этот метод работы в Творческом диполе «Учитель – Ученик» и «закрыл» эту проблему. Но почему же закрыл? Потому что ни одному из гениев, живших до рождения Сократа и после его гибели, не удалось даже приблизиться к майевтике, хотя гении диалога Индостана, Поднебесной, других Цивилизационных центров Земного шара за предыдущие 3 тысячи лет предложили тончайшие диалогические разработки.
Но, повторимся, никто из них на Вершину Сократа не взошел. Уникальное явление в мировой истории творчества.
Автор данных строк доказывает это утверждение и мечтает о том, чтобы хоть кто-нибудь попытался бы профессионально освоить майевтику. Да, человека человеком сделал «обыкновенный диалог», а не метод Сократа. Но только майевтика способна вбросить «существо общественное», «существо разумное» на качественно иную ступень познания мира в себе и себя в мире.
Если кто-то решит опровергнуть эту мысль, то, ему сначала нужно будет сочинить Сократовские диалоги. Не калькировать, не клонировать схемы, это пытались делать начитанные люди более чем 2400 лет, а сочинить по уже существующему алгоритму Сократа нечто своё. До сего дня это никому не удавалось. Даже кальки! Даже клоны!
Вот что удивительно.
Вершина Сократа
Сократ, диалог и наша книга
О Сократе говорят, пишут, спорят более 2400 лет. Говорят о нем, как о великом педагоге - и он был одним из величайших педагогов в истории человечества в предыдущие пять тысяч лет. Его называют великим мыслителем - и таких мыслителей на Земном шаре было не так уж много. И гражданином он был. И человеком своего времени, своей страны. И произошедшая с ним трагедия явилась своего рода заказом Времени и Места. Сократ не мог не выпить бокал с цикутой. Не мог. И говорят об этом мудрые люди, и не устают. И каждому думающему читателю (даже не ученому, просто - читателю) Сократ открывается под личностным ракурсом: психологическим или социальным, педагогическим или гражданским, философским или бытовым, житейским или религиозным.
Но - удивительно! - почему-то мне не встретилась работа, в которой кто-либо обратил внимание на то, что Сократ одновременно: изобрел сложнейший диалогический жанр, названный им майевтикой, то есть родами души, довел его до совершенства и тем самым как бы закрыл его! Закрыл потому, что любое живое существо живет до тех пор, пока оно развивается. Как только прекращается развитие, начинается медленный процесс умирания. Жанр в искусстве, литературе, философии - тот же живой организм. Таких случаев во всех сферах деятельности человека и общества можно пересчитать по пальцам. Я считаю, например, что подобное же удалось Плутарху (45-127 гг. н.э.) в его «Сравнительных жизнеописаниях». Да, жанр «Жизнеописаний» с элементами сравнительного анализа разрабатывался тем же Сыма Цянем (145 или 135 - ок. 90 гг. до н.э.) в Поднебесной двумя веками ранее Плутарха. И в античном мире во II-I вв. до н.э. жанр жизнеописаний был популярным, но, подчеркиваю, как жанр биографических очерков. Достаточно вспомнить «Жизнеописание Софокла», чтобы убедиться в этом. Между прочим, элементы сравнительных жизнеописаний был уже в Эпосе о Гильгамеше. А это уже первая половина III тыс. до н.э. И все-таки, на мой взгляд, именно Плутарху принадлежит сама идея «Сравнительных жизнеописаний» и, что важно для данного разговора, доведение этой идеи до совершенства.
К этому же ряду можно отнести и Пирамиду Хеопса. Да, после ее возведения египтяне еще строили Пирамиды, но все они были тенями Великой Пирамиды.
Повторюсь, подобных случаев в истории было очень мало.
И - удивительно! - почему-то о Сократе не говорят, как о величайшем мастере Педагогике гениев. Впрочем, удивительно это только потому, что самой Педагогики гениев, как отдельной научной теоретической и практической дисциплины, пока нет. Почему ее нет? - На данный вопрос нужно отвечать в другой книге, но эта дисциплина есть в природе творчества, в природе человеческого общения. А, значит, Педагогика гениев есть. Она определяла и определяет жизнь миллионов людей, миллионов семей, в которых появляется талантливый ребенок. Эта тема разработана мной в большой книге «Педагогика гениев». Там много страниц, много великих Учителей и великих Учеников, там рассказано в исторической ретроспективе о творческом диполе «Учитель - Ученик». Там собран богатый материал. Говорю я об этом не хвастовства ради, а с надеждой на то, что читатель поверит мне: в пяти тысячелетней истории творческого диполя «Учитель - Ученик» вряд ли можно найти такой могучей силы творческую школу, которую создал Сократ. Даже Будда и Махавира, даже Конфуций и Мэн-цзы, даже Библейские пророки и Пифагор, даже Платон и Аристотель … уступают Сократу. Вспомним и еще одно, может быть, самое главное удивительное в судьбе Сократа: в мировой истории творчества есть буддизм, есть джайнизм, конфуцианство, учения Пифагора, Платона, Аристотеля и их последователей, есть даосизм, конфуцианство … а сократизма нет.
Диоген Лаэртский пишет, что преемниками Сократа «были так называемые сократики, из которых главные – Платон, Ксенофонт, Антисфен, а из десяти основателей школ – четверо известнейших: Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп». Уже этот список говорит о величии Сократа - педагога гениев. А если вспомнить, что дали людям Платон, Ксенофонт, Антисфен и другие ученики сына повивальной бабки, то получится очень симпатичный «Цветок Сократа». Но никто из учеников отца майевтики даже не подумал о том, чтобы оформить (как было, например, с учениками Будды) идеи Сократа в учение Сократа, чтобы развить его главное дело - майевтику. Но почему? Потому что Сократ не дотягивал до перечисленных и не перечисленных гениев Эпохи мудрых и других эпох? А может быть потому, что он намного опережал их? А может быть, потому что его идеи не нуждаются в «школьном оформлении», в создании сократизма ни в философии, ни в педагогике?
Я не уверен в том, что мне в данной книге удастся с математической точностью ответить на эти и другие вопросы и превратить всё удивительное в образе Сократа и его дела в нормальное, легко объяснимое. Но я имею право еще раз удивиться и восхититься феноменом Сократа в надежде, что люди ищущие пойдут дальше меня.
В данной книге будет поведано:
А. О древних (до Сократа) мыслителях и основателях философских школ в крупнейших цивилизационных центрах Земного шара, которые уделяли большое внимание Педагогике гениев и использовали в ней в качестве главного педагогического средства разные формы диалога;
Б. Собственно о диалоге;
В. О времени Сократа на Земном шаре;
Г. О Сократе, о «Вершине Сократа» - майевтике;
В. О мыслителях Древнего мира, Средних веков, Нового времени, говоривших о Сократе;
Д. О мыслителях и писателях, использовавших диалог и пытавшихся использовать майевтику в своих произведениях;
Е. Книга завершается Библиографическим разделом и Словарём терминов, встречающихся в книге.
Вместо введения
Прошлое, настоящее и будущее Сократа
В марте 399 г. до н.э. афинянин Мелет, обратился в афинскую коллегию фесмофетов с письменным официальным обвинением, в котором говорилось: «Это обвинение составил и, подтвердив присягой, подал Мелет, сын Мелета из дема Питтос, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки: Сократ повинен в отрицании богов, признанных городом, и во введении новых божественных существ; повинен он и в совращении молодежи. Предлагается смертная казнь». Коллегия фесмофетов состояла из 6 архонтов. Они разбирали государственные преступления и председательствовали в гелиэе, афинском суде присяжных, который состоял из 501 судьи.
Обвинения были очень серьезные. Предлагаемая мера наказания – соответствовала пунктам обвинения. Хотя бы первым двум из них.
Сократ это знал. В 433 или 432 г. до н.э. афинские законодатели приняли предложенный афинским прорицателем Диопифом закон «о том, чтобы люди, не почитающие богов или распространяющие учения о небесных явлениях, были привлекаемы к суду как государственные преступники». Согласно этому закону, были обвинены в безбожии философ Анаксагор и софист Протагор. Им удалось спастись – они вынуждены были покинуть родину.
У Сократа такая возможность перед судом и после суда была.
У него были и другие возможности спастись. Он мог бы разжалобить судей, вымолить у них прощения, обещав больше не заниматься беседами на рынках, в мастерских и в других людных местах. Он мог бы прийти в суд с женой и двумя малолетними сыновьями, что подействовало бы на впечатлительных сограждан.
Но он не стал этого делать и пошел в суд не защищаться, а нападать. Не искать истину, как он это делал в беседах, а утверждать ее, свою истину. Он даже не убеждал, а обвинял тех, кто возвел на него клевету, кто поверил в нее, кому очень не нравилась правда Сократа.
Он выступил с большой речью после того, как выслушал обвинения в свой адрес.
«Они не сказали ни слова правды, а от меня вы услышите ее всю, - заявил он смело и добавил. – Только уж, клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите речи разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, - правда, и пусть никто из вас не ждет ничего иного; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать перед вами, о мужи, наподобие юноши с придуманной речью». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1. М., 1990. С. 70).
Естественно судьям такой тон понравиться не мог. Незначительным большинством голосов они вынесли ему обвинительный приговор. Казалось бы, теперь-то нужно было признать поражение, попытаться использовать последний шанс разжалобить судей. Нет.
И после вынесения судьями обвинительного приговора Сократ продолжать атаковать, дерзить, говорить то, что он знал наверняка. Всегда ранее, сын повивальной бабки и камнереза говорил собеседникам: «Я знаю, что ничего не знаю». Сейчас Сократ знал, что он знает, и это свое знание он не просто отдавал, но разбрасывал на головы сограждан.
После вынесения смертного приговора он сказал:
«А теперь, о, мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого… Я утверждаю, о, мужи, меня убившие, что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, совсем обратное: больше будет у вас обличителей – тех, которых я до сих пор сдерживал и которых вы не замечали, и они будут тем невыносимее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, убивая людей, вы удержите их от порицания вас за то, что живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащиты и не вполне возможен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше…» (С. 94).
Суд закончился.
Сократ исполнил волю судей и через несколько дней выпил бокал с цикутой. С тех пор прошло 2405 лет. У людей думающих была прекрасная возможность оценить по достоинству и осмыслить дело величайшего из греков, величайшего в мировой истории педагога, одного из величайших мыслителей в истории человечества, его поведение на суде, его упрямое нежелание спастись.
Было ли сделано это человечеством думающим?
Был ли Сократ действительно величайшим из греков? Величайшим в мировой истории педагогом? Одним из величайших мыслителей в истории людей? Почему идеи великого мыслителя не оформились в учение, как то произошло с Буддой, Лао Цзы, Конфуцием и так далее? Почему Сократ сам не позаботился об этом и не написал какой-нибудь фундаментальный труд?
Что же сделал этот человек, заслуживший от автора данных строк столь великую оценку? Не завышена ли она?
Были ли у Сократа достойные преемники?
Почему разработанный и доведенный до совершенства Сократом метод майевтики остался не задействованным в познавательном процессе? Или все-таки кто-то задействовал его?
В конце концов, почему афиняне «сдали» Сократа, чем он им мешал, помешал?
Много вопросов поставил перед собой автор данной книги. Но отвечать на них нужно любому человеку, уважающему себя самого в прошлом, настоящем и будущем.
Сократ, диалоги и философия Сократа: легенда или реальность?
Феномен Сократа приковывает внимание самых разных людей. Одни из них считают, что Сократа родил Платон, другие – что диалоги Сократа в дошедших сочинениях Платона и других философов и мыслителей являются чуть ли не копией реальных диалогов сына повивальной бабки. И. Д. Рожанский, например, утверждает, что «если рассматривать историю древнегреческой философии не как последовательность кем-то канонизированных имен, а как закономерную эволюцию идей, то можно обойтись без Сократа». (Загадка Сократа. В книге: Прометей. М., 1972. т. 9. С. 78). А. Ф. Лосев уверен, что личность Сократа «оказала глубочайшее влияние на все философское творчество Платона. Не случайно Сократ является главным действующим лицом всех диалогов Платона (за исключением «Законов») и ряда сочинений ученика Сократа Ксенофонта. Поэтому и для исследователей Платона, и для широкого круга его читателей интересно будет узнать, что представлял собой Сократ и почему весь платонизм – это только дальнейшее развитие философии Сократа». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. М., 1990. С. 685). Кто-то пытается в этом вопросе отгородиться скептическими заявлениями. Например, Бертран Рассел пишет: «Его (Платона, - А. П. Т.) Сократ является последовательным и исключительно интересным характером, какого не смогло выдумать большинство людей; но я считаю, что Платон мог бы выдумать его. Сделал ли он это на самом деле – это, конечно, другой вопрос». (Рассел Б. История западной философии. М., 1959. С. 103). Некоторые специалисты высказывают опрометчивое мнение о том, что, мол, все, известное нам из античной культуры о Сократе, вымысел. (В. С. Нерсесянц. Сократ. М., 1984. «Споры о спорщике: история и современность». С. 120 – 185).
Кто же из этих людей и их сторонников ближе к истине? Я глубоко убежден в том, что правы те ученые, которые безоговорочно верят в реальность и самого Сократа, и его диалогов, и его философии.
Попытаюсь коротко обосновать это утверждение.
1. Личность и дело Сократа, прежде всего, историлогичны. Такой человек в VI-IV вв. до н.э. вполне мог появиться и на Индостане, и в Поднебесной, и в Месопотамии, и в Средиземноморье, где бурлила философская мысль, активно развивалось искусство диалога в философии, риторике, литературе, рождались и быстро ветвились дерева этических, этико-социальных, этико-религиозных учений.
2. Дошедшие до наших дней сочинения Платона, Ксенофонта, других современников, учеников, преемников Сократа, а также эпизодические, но емкие упоминания о нем в сочинениях античных философов, политиков, риторов и так далее, дают полное основание считать Сократовыми, практически, все диалоги, в которых главную роль играет сын повивальной бабки.
3. Сократ и все, учившиеся у него, писавшие о нем, писавшие диалоги Сократа, создали историологический и культурологический Образ учителя, мыслителя, гражданина, педагога. Этот Образ не только крепко осел в человеческой памяти, но продолжает жить с людьми и волновать их, вынуждает спорить о нем, о его деле. Подобные Образы невозможно родить спонтанно и в одночасье даже в гениальном воображении. В истории человечества подобных Образов не так уж и много. Например, Образ Настоящего Рыцаря. Он родился на рубеже XI-XII вв. в Западной Европе, Передней Азии (Салах-ад-Дин разве не Настоящий Рыцарь!), в Византийской империи (акриты), на Индостане (раджпуты), в Поднебесной (монахи Шаолиня), в Японии (самураи). Его рождению предшествовали долгие, продолжавшиеся не менее 4 тысяч лет роды. Им сопутствовала социально-политическая и социально-психологическая ситуация, сложившаяся к моменту родов Образа Настоящего Рыцаря на Земном шаре. А мигрирующий по эпохам и странам, но, тем не менее, удивительно стойкий Образ Царя-Батюшки! А Образ Библейского Пророка! А Образ Всё Понимающего Отшельника! А Образ Духовного Учителя, основателя мировых религий! Махавира, Будда, Лао Цзы, Конфуций, Иисус Христос, Мухаммад были чем-то очень похожи друг на друга при всех различиях, внутренних, личностных, и внешних. А образ странника!
История планеты Земля удивительно логична, как и жизнь гениев. И логичны, а значит, реальны (!) перечисленные и не перечисленные культурологические и историологические Образы, которые представляют собой явления в жизни Земного шара. Именно явления, а не события и тем более не факты, пусть и очень яркие. Рождению этих Образов, этих явлений, предшествует сходящийся в одну точку пространственно-временного поля пучок причин, событий. Родив Образ и тут же испытав на себе мощное воздействие Новорожденного, они разлетаются по миру, собирая по пути адептов и хулителей, ветвясь, превращаясь в раскидистое древо мыслей. И все, кто в том или ином качестве прикасается к Образу, либо к любой его нити, ветви, украшают и, естественно, усложняют эту причудливую двухстороннюю «воронку» идей, в центре которой живет (именно живет) то образующее начало, которое в нашем случае мы называем именем Сократа.
Именно поэтому, я считаю реальным и самого Сократа, и его дело, и его философию, и рожденный античной культурой и историей Образ Сократа, образ, по сей день в полной мере не осмысленный.
Между прочим, осмысляя данную историологическую проблему, нужно помнить слова самого Платона, высказанные им в письме Дионисию: «Я никогда ничего не писал о таких вещах, и на свете нет, и не будет никакой Платоновой записи; а то, что теперь читают, - это речи Сократа, когда он еще молодой был прекрасен». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 4. М., 1990. Том 4. С. 465). Эта фраза имеет двойной смысл. С одной стороны, Платон говорит о том, что он «ничего не писал о таких вещах», которые могут не понравиться толпе, с другой стороны он утверждает, что «на свете нет и не будет никакой Платоновой записи». И эта, последняя, мысль дает возможность считать, что Широкий (так еще звали Платона) действительно записал по воспоминаниям многие из бесед Сократа.
Диалог
Диалог - заглавный герой
Главной задачей данной работы является исследование майевтики, диалоговой формы, изобретенной Сократом, как тончайшего педагогического средства, и сравнительное описание других диалоговых форм общения, обучения, воспитания и научной дискуссии. В связи с этим я считаю полезным и даже необходимым дать некую, пусть и не совсем строгую классификацию диалога, как главного «героя» дальнейшего исследования.
Определения
Агон (в пер. с греч. борьба, состязание) — словесный спор, столкновение мнений, — композиционный элемент древнеаттической комедии. Начало агона можно обнаружить в словесных диспутах трагедий Еврипида. В комедии — это часть, идущая за пародом и заключающая спор действующих лиц, в котором побеждает лицо, выражающее идею автора. Так у Аристофана в "Облаках" идет спор Правды с Кривдой, в "Осах" — Бделиклеона с Филоклеоном о взаимоотношении отца и сына, в "Птицах" Пистетер доказывает законность возвращения утерянных птицами прав на всемирное владычество. Агон в комедии — это композиционный центр, в который стягивается смысловое содержание комедии, отражающей интенсивную динамичность и противоречия жизни.
Акхьяна (санскр., буквально — рассказ) – повествовательные жанры древнейших памятников литературы народов Индии. Уже в Ведах встречаются отрывки эпических произведений и драматические диалоги, сюжеты которых получили развитие в классической санскритской литературе, в том числе в драмах Калидасы. Считают, что из Акхьяна берут начало классическая драматургия и повествовательные жанры как в поэзии, так и в прозе. Наличие Акхьяна в Ведах говорит, что ко времени их сложения народы Индии обладали развитой в жанровом отношении литературой.
Аподиктический ( в переводе с греческого – доказательный, убедительный) - философский термин, обозначающий высшую степень логической достоверности знания и характеризующий непреложную необходимость содержания тех или иных суждений и высказываний. Достоверность аподиктических суждений вытекает из доказательного обоснования, восходящего к истинным положениям, и поэтому не может быть выведена непосредственно из формы суждения. Специфику аподиктических суждений впервые исследовал Аристотель, который отличал от них «диалектические» суждения. Он употребил его для обозначения такого познания, в котором лежит уже сознание его необходимости; такое сознание никогда не может быть достигнуто опытным путем, оно может быть только следствием логического мышления. В обыденной жизни выражение "аподиктически" значит "вне сомнений". — Аподиктическим доказательством называется такое, которое исключает возможность противного. Аподиктикой называли также науку о необходимых основах знания или об условиях аподиктического знания.
Апория (в переводе в древнегреческого – безвыходное положение) – понятие, означающее трудноразрешимую проблему. Апория возникает на основании того, что в самом предмете или в понятии о нем заложено противоречие. Например, в апории «Ахилл и черепаха» говорится, что быстроногий Ахилл никогда не догонит черепахи, так как за то время, пока бегун достигнет того места, где находилась черепаха в момент старта, черепаха успеет продвинуться на какое-то расстояние вперед и так далее. Аристотель дал определение апории как «Равенства противоположных заключений». Философы-апоретики были в VIII-III вв. до н.э. и в Китае. Одним из самых известных философов, разрабатывавших искусство апоретики был Гунсунь Лун (325-250 гг. до н.э.). Он и поздние моисты в основном разрабатывали проблемы логики.
Аргумент (с латинского - довод, основание) - предложение, на которое опирается доказательство. Из истинности аргумента с необходимостью следует истинность доказываемого тезиса. Вопросом об аргументах как основаниях ("началах") доказательства и их природе впервые занимался Аристотель. В качестве аргументов могут выступать предложения о достоверных фактах, определения, аксиомы, ранее доказанные положения. Общие требования к аргументам: истинность, доказанность, достоверность, однозначность.
Ассеротическое суждение, или суждение действительности, - суждение, в котором утверждается или отрицается существование чего-либо, например "Москва-река замерзла". Употребляется в том случае, когда известно только то, что указываемый в суждении признак принадлежит или не принадлежит предмету суждения.
Ахтиа, Ахт, - в иранской мифологии злой волшебник, задающий 99 хитроумных вопросов. Он грозил погубить Иран, если никто не ответит на них. Девять тысяч жрецов погибли, ответив на вопрос «Какой рай лучше – небесный или земной?» - «небесный». Юного Явишта он спросил: «Что имеет десять ног, три головы, шесть глаз, шесть ушей, два хвоста, три члена, две руки, три носа, четыре рога и три спины, и на нем держится весь мир?» Тот ответил: «Человек и два быка, пашущие землю?» Чтобы понять, какое отношение этот эпизод в мировой культуре имеет к главной теме нашей книги, нужно помнить, что история подобного рода диалогов уходит в далекое прошлое. Именно так царица Савская беседовала с царем Соломоном, скифы разговаривали с ворвавшимся в Северное Причерноморье персидским царем Дарием. Это была своеобразная интеллектуальная игра, развивающая воображение собеседников. К сожалению, мне пока мало известно о том, как готовились к подобным состязаниям противоборствующие стороны, например, в той же домусульманской Аравии, были ли на Земном шаре школы, в которых учеников готовили к таким поединкам. Но ясно одно: эта интеллектуальная диалогическая игра, модная в разных странах в разные времена давала людям творческого склада много радостных мгновений и открытий. А значит, забывать о ней не стоит.
Беседа, в фольклоре т. е. разговор, — заглавие большого количества народных русских легенд, повестей и стихов. Содержанием таких "бесед" служит решение таинственных вопросов, о которых не упоминает Священное Писание. Необразованный и вместе с тем любознательный русский христианин средних веков с помощью собственной фантазии решал все вопросы, на которые не мог найти ответы в христианском учении, и понятно, что в объяснения эти вошла мудрость древних языческих верований.
Вэнь Да (буквально «вопрос – ответ») – парадоксальный диалог в Чань буддизме. Обмен энигматическими (загадочными) высказываниями, репликами и восклицаниями, имеющими особый, «эзотерический» смысл, вопросами-загадками и парадоксальными задачами, решение которых требует отказа от дискурсивно-логического мышления и пробуждения «интуитивной мудрости». Если решение гунъань требует индивидуальных усилий, нередко в течение длительного времени, то в процессе Вэнь Да наставник оказывает на ученика более активное и непосредственное воздействие, иногда требуя мгновенного ответа на внезапно заданный вопрос. С помощью высказываний, соединяющих противоречивые понятия или взаимоисключающие установки, и вопросов, не имеющих формально-логического решения, наставник вводит адепта в состояние резкого когнитивного диссонанса, постепенно усиливаемого посредством других методов психофизического воздействия – неожиданных ударов, окриков, восклицаний и т.д. Психологическое напряжение приобретает характер пограничной ситуации, единственно возможным позитивным выходом из которой является «просветление», воспринимающееся Чань-буддистами как средств радикального решения всех экзистенциальных проблем, снимающее в сознании все оппозиции и противоречия, представляя собой непосредственное переживание гармонического единства и целостности бытия». Абаев Н. В., Нестеркин С. П. (Китайская философия. Энциклопедический словарь». М., 1994. С. 60). Подобные эксперименты в Творческом диполе «Учитель – Ученик» могут принести позитивные плоды и не искалечить Ученика только в случае его сильной психической и психологической организации и умственной способности решать нестандартные задачи в таком быстром, активном, напряженном темпе. Далеко не каждый гений обладает этими качествами. Альберт Эйнштейн, к примеру, был, по его же собственному признанию, тугодумом. Как быть с тугодумами? – Отправлять их в другие школы, где не бьют учеников и ведут с ними долгие, неспешные беседы? – А почему бы и нет? В идеале, конечно же, разных творческих школ в каждой стране должно быть много…
Гунъань (буквально – «публичный отчет», «общественный акт») – «один из основных методов практики психотренинга и психической саморегуляции в Чань-буддизме. Представляет собой парадоксальную задачу, не имеющей рационального решения на уровне дискурсивно-логического мышления. Представлены в виде текстов энигматического характера, содержащих высказывания, вопросы, диалоги или относительно развернутое описание ситуации общения наставника с учеником; предлагаются адептам в качестве объекта для размышления и созерцания (медитации), с тем, чтобы вызвать у них интуитивное «просветление» или «озарение» при попытках постичь скрытый смысл этих текстов. Чаще всего вопросы имеют форму парадоксального вопроса. «Как звучит хлопок одной ладони?»; «Все вещи возвращаются к Единому, к чему тогда возвращается Единое?»; «Каким был твой лик первозданный, когда родители еще не произвели тебя на свет?» и т.д.». Гунъянь возникли как форма фиксации акта «просветления» одного из участников диалога, в процессе которого адепт, постигая иллюзорность и ограниченность своего индивидуального «я», обнаруживал в поставленной перед ним проблеме абсолютное начало («Единое»), пронизывающее все конкретно частное и относительное. Описывая публично зафиксированный прецедент «просветления», Гунъань призван помочь будущим поколениям адептовв достижении аналогичного состояния сознания. Вместе с тем каждый адепт должен выразить свое понимание абсолютной истины, заложенной в стандартных Гунъанях, индивидуальным образом и в нетривиальной форме. Гунъань могу также использоваться как тесты, с помощью которых определяется психическое развитие учеников или степень компетентности лиц, претендующих на звание наставника». Абаев Н. В., Нестеркин С. П. (Китайская философия. Энциклопедический словарь». М., 1994. С.82). Следует напомнить, что подобные, парадоксальные задачи любили решать даосы в V в. до н.э. И софисты, и апоретики Античного мира увлекались подобными головоломками.
Дастан – эпический жанр на фарси, распространенный на Ближнем и Среднем Востоке, в Средней и Юго-Восточной Азии. Бытует в двух видах: как народное творчество (в жанре сказания), в котором преобладают героические темы в поэтической форме, и литературная обработка сказочных сюжетов, легенд и преданий на романтические и героико-фантастические темы преимущественно в прозе. Прозаический текст часто перемежается со стихами — диалогами или монологами. Героический дастан у туркмен, азербайджанцев и турок называют также огузнаме (например, «Книга моего деда Коркута»). К жанру дастана близки некоторые магайские хикаяты. В классической персидской, таджикской, узбекской и азербайджанской литературах X-XV вв. дастанами называли романтические поэмы («Лейли и Меджнун», «Хосров и Ширин» и др.) или главы из больших эпических поэм («Шахнаме»). Следы индивидуального творчества носят индийские и пакистанские дастаны. Большинство дастан литературного происхождения, сложенных когда-то отдельными авторами, обрело со временем устно-народное бытование и почти не отличается от народнопоэтического дастана. И тем и другим свойственны идеализация героя, гиперболизация и любовно-приключенческой ситуации. В профессиональной литературе дастан получил широкое развитие в 16—18 вв. Дастаны пишутся и в наше время.
Двоякие речи - сочинения неизвестного древнегреческого софиста (начало IV в. до н.э.), использовавшего учения Протагора, Горгия и Гиппия. Развивают учение об относительности человеческих понятий о добре и зле, об истине и лжи, о прекрасном и постыдном и др., ссылаясь на различие интересов людей, на различие норм поведения и оценок человеческих поступков у народов, живущих в разных условиях. Свою софистическую, релятивистскую точку зрения автор противопоставлял учению об абсолютных благе и истине Сократа и Платона и диалектике Гераклита.
Диалектика - искусство беседы, или искусство нахождения истины через раскрытие противоречий и высказываний противника, противников. «Первыми представителями диалектики, как искусства беседы, считаются Зенон и Мелисс. Диалектика софистов развивалась как средство аргументации, которое должно было принести успех в юридической практике и политической жизни. В полемике Парменида софисты стремились сделать парадоксы его учения более рациональными. Они утверждали, что истина лишь относительное и субъективное, а не абсолютное и объективное. В объективной подвижности явлений и предметов они искали обоснование своей теории познания». «Сократ рассматривал диалектику как необходимую предпосылку нравственного поведения». «Обычно они (участники споров, - А. П. Т.) искали не средства обнаружения истины, а способы остаться правым в споре». (Словарь античности. М., 1992, с.180). Аристотель привел все современные ему достижения субъективной диалектики в научную систему. Под словом диалектика он понимал такую умственную деятельность, которая была направлена на отыскание высших принципов толкования истины.
Диалог - в переводе с древнегреческого языка означает разговор между двумя или несколькими лицами. Этому термину в древнегреческой культуре предшествовал термин диалектика. Жанр диалогов-споров был распространен уже в шумерской литературе, о чем говорит миф о богинях скота (Лахар) и зерна (Ашнан). Шумерские боги Энки и Энлиль послали этих богинь на землю, чтобы те поселились среди людей и помогли им утолить голод и жажду. После их прибытия на земле воцарилось изобилие. Богини решили отпраздновать это событие. Они выпили вина и затеяли спор о превосходстве земледелия или скотоводства. Спорили они, по всей видимости, долго, но безрезультатно. В дело вмешали боги Энки и Энлиль. Они объявили победительницей Ашнан, богиню зерна. О диалоге, литературном и философском, нужно говорить отдельно, но в данной работе нужно помнить о том, что, по мнению авторитетных ученых, именно диалог «создал человека», а не монолог. Диалог первичен, монолог – вторичен. А уж в педагогической деятельности и подавно.
Диалог (от греч. diálogos — разговор, беседа), диалогическая речь, 1) вид речи, характеризующийся ситуативностью (зависимостью от обстановки разговора), контекстуальностью (обусловленностью предыдущими высказываниями), непроизвольностью и малой степенью организованности (незапланированным характером). Противопоставляется монологу. 2) Функциональная разновидность языка, реализующаяся в процессе непосредственного общения между собеседниками и состоящая из последовательного чередования стимулирующих и реагирующих реплик. К основным языковым особенностям диалога относятся: обилие вопросительных и побудительных предложений среди стимулирующих реплик, наличие повторов и переспросов в реагирующих репликах, их синтаксическая неполнота, компенсируемая за счёт предыдущего высказывания. Сравните вопросительные реплики: «А я откуда знаю?», «Откуда мне знать?», «А я знаю?», «Почему я знаю?» — эквивалентные отрицательному ответу — «Я не знаю».
Диалог в литературе и театре. Особенности художественно обработанной диалогической речи (или диалога) связаны с родом и жанром. В эпической прозе диалог непременно соотнесён с авторской речью, движущей и контролирующей повествование, и нередко сопровождается изобразительным или оценочным авторским комментарием. Проза не сразу достигла органической слитности повествования с диалогом, который первоначально вклинивался в авторскую речь в виде драматизированных кусков (например, в русской прозе XVIII в. — повесть Н. М. Карамзина «Наталья боярская дочь»). Реалисты XIX в. овладевают средствами естественного включения диалога в повествование, у них диалог наряду с авторским описанием приобретает важнейшую характерологическую роль; в него широко вводятся экспрессивные, социально и индивидуально окрашенные элементы. В романах Ф. М. Достоевского диалог получает особую конструктивную и идеологическую нагрузку как средство самосознательного становления персонажа (см. книгу М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского», 1963). В прозе XX в. Э. Хемингуэй создал новую форму поэтически напряжённого lbfkjuf с известной долей стилизации и упором на подтекст реплик.
В драме диалог — основной способ изображения характеров и развития сюжета. От диалога в прозе он отличается обязательной действенностью, целенаправленно выявляющей конфликтные отношения персонажей, и ориентацией на устное, сценическое воспроизведение. Драматический диалог (наряду с ремаркой) берёт на себя описательные и пояснительные функции авторской речи. В ходе исторического развития драмы диалог получает преобладающее место в сравнении с монологом (главенствовавшем в строе античной трагедии) и существенно меняет структуру — от «диалогизированных монологов» героев классицистических пьес в сторону всё большей естественности и насыщения невысказанным подтекстом, который движет действие. В пьесах А. П. Чехова диалог обогащается перекличкой лирических тем, внутренне объединяющих реплики. Диалог как форма развития драматического действия представляет собой основу театрального искусства.
Диалог существует и как самостоятельный литературно-публицистический жанр, развитый уже в античности (философские диалоги Платона, сатирические диалоги Лукиана), а затем в эпоху Реформации и Просвещения (например, «Племянник Рамо» Д. Дидро). В России форму публицистических диалогов использовал В. Г. Белинский.
Диалогическая философия (философия диалога, диалогизм) - совокупное обозначение философских учений, исходным пунктом которых является понятие диалога. Диалогическое отношение, или отношение Я - Ты, мыслится при этом как фундаментальная характеристика положения человека в мире. Д.ф. полемически заострена против трансцендентальной философии сознания, отправной точкой которой выступает автономное (и в этом смысле - "монологическое") Я. Утверждая первичный характер отношения Я - Ты, представители Д.ф. настаивают на том, что вне этого отношения человеческий индивид вообще не может сложиться в качестве самости. Хотя принципиальную значимость Я - Ты-отношения в структуре человеческого отношения к миру подчеркивали уже многие мыслители XIX в. (например, Л. Фейербах), в качестве относительно самостоятельного интеллектуального течения Д.ф. сложилась в 20-е годы. Независимо друг от друга и опираясь на различные философско-религиозные традиции, ее основоположения развивали Бубер, Франц Розенцвейг, Адольф Гарнак, Фридрих Гогартен, Эбнер. После второй мировой войны идеи Д.ф. разрабатывали Марсель, Левинас и др.
Диалогическое общение http://psihotesti.ru/gloss/tag/obshchenie/- форма общения, основывающаяся на априорном внутреннем принятии друг друга как ценностей самих по себе и предполагающая ориентацию на индивидуальную неповторимость каждого из субъектов. Диалогическое общение открывает возможность подлинного взаимораскрытия, взаимопроникновения, личностного взаимообогащения. На эмоциональном фоне такого общения возникает стремление к самообразованию и самосовершенствованию, что особенно важно в процессе обучения и воспитания. Диалогическое общение педагога предполагаетhttp://psihotesti.ru/gloss/tag/vospriyatie/ восприятие им учащегося как активного субъекта взаимодействия, как равноправного партнера по общению. Педагогу нужно понять и почувствовать, как обучаемый понимает и оценивает его самого, как к нему относится. Следствием такого общения являются доброжелательные личностные взаимоотношения. Содержательным моментом диалогического общения является его влияние на мотивы учения и ценностные ориентации обучаемого.
Диатрибы – дословно переводится с древнегреческого языка как времяпрепровождение, обучение. Специфическая форма речей философско-морального содержания, разработанная в III в. до н.э. философами, особенно киниками. Назидательные беседы служили воспитанием юношества.
Дистинкция – познавательный акт, в процессе которого фиксируется различие между предметами действительности или элементами сознания (ощущениями, представлениями и так далее). Софисты часто использовали дистинкции в толковании близких по значению слов или синонимов.
Интермедия – небольшая, большей частью комедийного характера пьеса, исполняемая между действиями драматического спектакля. Сократ часто использовал интермедию с разными целями. Иногда он давал собеседнику возможность отдохнуть, иногда с помощью интермедии он высвечивал обсуждаемую проблему с разных сторон.
Коан – образцовый рассказ или изречение древнего наставника, указывающий путь к пробуждению. Ученики под руководством учителя «отвечают» на коан и постигают его смысл. Для Догэна «коан» означает также фундаментальное начало или истину, непосредственно переживаемую в опыте.
Линьцзи школа – одно из пяти направлений буддийской школы Чань в IX-X вв. в Китае. Основал ее Исюань в монастыре Линьцзи, от которого она и получила название. При патриархе Чуюане (986-1039 гг.) школа разделилась на две ветви. Школа сохранилась до наших дней в Китае, Японии, Вьетнаме и Корее. «Применительно к практике психотренинга здесь применялись крайне жесткие и динамичные формы «шокового» воздействия на психику ученика, например, внезапные удары палкой или кулаком и оглушительные восклицания «Хэ!». Поэтому школу Линьцзи называли также «школой кулака и палки», «школой палочных ударов и восклицаний «Хэ!». Кроме этого в школе часто решали парадоксальные задачи, широко распространившиеся в XI-XII вв.
Парадигма – термин Платона, образец, главная идея, исходя из которой конструируют другие идеи или вообще предметный мир.
Проницательность – одаренность души, благодаря которой ее обладатель точно судит о том, что подобает каждому; острота ума.
Пропедевтика – предварительное упражнение, подготовительный, вводный курс в какую-либо науку, изложенный в систематизированной и сжатой форме. Предшествует более обстоятельному изучению соответствующей отрасли знания. Философской пропедевтикой иногда называют начальный курс философии.
Разумность – самодовлеющая творческая потенция, направленная к счастью человека; знание добра и зла; состояние, помогающее судить о том, что следует и чего не следует делать.
Рассудительность – воздержность души по отношению к естественно возникающим в ней вожделениям и к наслаждениям; слаженность и уравновешенность души в отношении естественных печалей и радостей; гармоничность души в деле руководства и подчинения; самодовлеющее действие в соответствии с природой; стройность души; логическая связность души в вопросах прекрасного и постыдного; способность, благодаря которой тот, кто ею обладает, с осторожностью избирает что нужно.
Рассуждения - нередко Сократ использует в беседах более или менее развернутые рассуждения по той или иной проблематике. Иной раз они превращаются в эссе, иной раз – в короткие лекции, иной раз – в назидательные речи. Но сын повивальной бабки использует эти средства диалога не равных очень осторожно и только в том случае, когда он абсолютно уверен в том, что его собеседник не только подготовлен к покорному и терпеливому выслушиванию рассуждений Сократа, но хочет этого. В диалоге «Алкивиад II» Сократ сначала не спеша подготовил заносчивого, гордого, упрямого молодого человека, нацеленного на карьеру государственного и политического деятеля, к беседе на темы, которые подобные Алкивиаду молодые люди не считали важными для избранной им профессии, и только после этого Сократ позволил себе такую роскошь: убеждать гордого и самоуверенного молодого человека в том, что правильное понимание добра и зла является основой государственной мудрости. Я процитирую этот эпизод. «…Сократ. Значит мы опять-таки скажем, что большинство ошибается в понимании того, что является наилучшим, поскольку большей частью, как я думаю, за отсутствием ума доверяется кажимости. Алкивиад. Да, подтвердим это. Сократ. Следовательно, большинству людей выгодно и не знать, и не думать, будто они знают; ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они знают или думают, будто знают, и эти старания большей частью принесут им скорее вред, чем пользу. Алкивиад. Ты говоришь сущую правду. Сократ. Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что обладание прочими знаниями без знания того, что является наилучшим, по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто владеет такими знаниями. Алкивиад. Даже если я раньше так не думал, то теперь я с тобою согласен, Сократ. Сократ. Поэтому нужно, чтобы и государство и душа, желающие правильно жить, держались этого знания – совершенно так, как должен больной держаться врача или человек, желающий совершить безопасное плавание, - кормчего. Ведь без этого знания, чем яростнее стремится человек к удаче в наживе, в приобретении телесной силы или в каких-либо других подобных вещах, тем более резким, видно, бывает в силу необходимости промах. Тот же, кто приобрел так называемое многознание и многоумение, но лишен главного знания, действует всякий раз, руководствуясь одним из указанных многочисленных знаний, но при этом поистине не пользуется попутным ветром судьбы, ибо он, думаю я, плывет в открытом море без кормчего, и такое жизненное плавание длится недолго…» (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том I. М., 1990. С. 135 – 136). Даже из этого отрывка ясно, что гордый Алкивиад играет в беседе роль соглашающегося во всем с Сократом ученика, покоренного живой логикой учителя, его тактом, его чувством психологического состояния собеседника. Более того, если изъять из диалога эти реплики Алкивиада, то убедительность и педагогическая состоятельность рассуждений Сократа не поблекнут. Но, повторюсь, подобное состояние творческого диполя «учитель – ученик» нужно уметь создавать. Этим-то искусством Сократ владел отменно. Как часто в истории планеты людей именно незнание наилучшего знания подводило людей! Как часто люди, даже обладавшие величайшими познаниями, совершали грубейшие ошибки в политических делах. Я еще поговорю об этом в последней главе данной работы. Но Сократ! Сократ и в этом остался одинок в истории мыслитики. Вспомним, никто до него и никто после него не говорил с такой энергичной верой о наилучшем знании, призывая людей не спешить с выводами, с принятием решений. Никто не прислушался к этим словам величайшего из греков. Зачем далеко ходить: лучшие его ученики: Алкивиад, Ксенофонт, Платон увлекшись политическими делами, совершали грубые ошибки, забыв наставления своего учителя.
Самодовление – совершенство в обладании благами; способность, блаоодаря которой ее обладатели управляют сами собой.
Симпосий – пирушка, обычно организуемая после совместной трапезы. Платон считается основателем литературного жанра застольных бесед (диалог «Пир» и другие). Но следует помнить, что застольные беседы вели между собой и герои Гомера. Кроме этого описание пира дано в элегии Ксенофана Колофонского (ок. 570 – 480 годы до н.э.). После Платона этот жанр развивали Ксенофонт, Плутарх, Лукиан и другие. Был он модным и в Средние века.
Спорщики (бяньчжэ) – так называли мастеров спора, диалога в Древнем Китае. Диалог использовали Конфуций, Мэн цзы, другие мыслители разных школ и направлений китайской мыслитики.
Стихомифия (от греческих слов, в переводе означающих стих и речь) — в античной драме диалог, в котором собеседники обмениваются рядом реплик длиной в один стих. Обычно была частью агона, идейного центра трагедии — сцены, где герои-антагонисты обменивались сначала длинными речами (замыкаемыми репликами предводителя хора), а затем — короткими фразами в форме стихомифии, на чем диалог кончался и после нескольких реплик вступал хор. Пример — сцена Креонта с Антигоной и Исменой в «Антигоне» Софокла. Разновидности стихомифии — дистихомифия (реплики по 2 стиха) и антилабы (реплики по полустиху, обычно — как завершение сцены). В драме нового времени стихомифия употребительна лишь в стилизациях («Мессинская невеста» Ф. Шиллера). М. Л. Гаспаров.
Эвристика (от греч. erisko - отыскиваю, открываю) - 1) момент открытия нового; 2) методы, используемые в процессе такого открытия (эвристические методы); 3) наука, изучающая творческую деятельность; 4) метод обучения (т.н. сократические беседы). Исторически понятие эвристики возникло в Древней Греции как метод обучения, применявшийся Сократом: в ходе беседы ее участники с помощью системы наводящих вопросов и примеров наталкивались учителем на правильный ответ. Сократическая беседа использовалась философами (Платон, Ксенофонт) и естествоиспытателями (Декарт, Лейбниц, Эйлер) для изложения своих теорий. Эвристика как момент открытия нового связывается с инсайтом, "озарением", мгновенным нахождением решения задачи в результате завершения осознанного или неосознанного процесса поиска этого решения.
Эвристические методы (называемые иногда "эвристиками") обладают следующими чертами: 1) их использование сокращает время решения задачи по сравнению с методом слепого перебора; 2) способ решения, получаемый с помощью этих методов, может быть неоптимальным по ряду параметров (время, точность, достоверность решения и т.д.); 3) при ограничениях, накладываемых на параметры, применение эвристических методов может и не привести к цели. Интерес к исследованию эвристических приемов и методов особенно возрос в связи с решением при помощи технических устройств задач на распознавание образов, на доказательство теорем и т.д., в которых человек может оценивать результат соответствующего процесса, но не может дать точный алгоритм выполнения этого процесса. При использовании ЭВМ для решения подобных задач программист, не зная точного способа, приводящего к цели, вводит в ЭВМ способ решения, основанный на правдоподобных рассуждениях самого программиста, или дает возможность машине проводить правдоподобные рассуждения (на основе введения в машину алгоритма формирования таких рассуждений, опирающегося на машинный и человеческий опыт решения задач данного класса). Такие программы для ЭВМ получили название эвристических программ.
Эристика - искусство спора, искусство переубеждать. Ее развил Евклид из Мегары. Эристики применяли и косвенные доказательства, как и представители элидо-эретрийской школы. Аристотель привел все современные ему достижения субъективной диалектики в научную систему. Под словом диалектика он понимал умственную деятельность, направленную на отыскание высших принципов толкования истины. Сократ в диалогах Платона и Ксенофонта противопоставлял эристику диалектике. С помощью первой, считал он, добивается субъективная правота какого-либо спорщика. С помощью второй рождается истина.
Диалог равных
Существуют две формы диалога: диалог равных и диалог не равных.
Диалог равных могут вести представители разных философских школ в целях, весьма мирных, то есть для ознакомления с доктринами тех или друг школ. Следует сразу же оговориться, что подобные, мирные, диалоги в истории велись очень редко. Обычно, представители разных школ и направлений встречались и встречаются ради того, чтобы одержать победу, возвеличить себя, принизить, а то и растоптать, уничтожить соперника. С точки зрения познавательной диалоги равных представляют значительный интерес, хотя бы потому, что интеллектуальное равенство разных философский систем, доктрин, направлений вынуждает адептов каждой из них постоянно искать научные аргументы, обосновывающие состоятельность их системы и несостоятельность системы противника. Быть может, именно эта необходимость выполняла роль «удобрения», которое стимулировало рост и «пышное зеленение» могучих ныне дерев буддизма, индуизма, даосизма, конфуцианства, платонизма и других религиозных, этико-социальных, этико-религиозных и философских систем, школ, и многочисленных их ответвлений. «Суха теория, мой друг, но древо жизни пышно зеленеет», - было сказано давным-давно. Но почему же пышно зеленеет древо жизни? Уже не потому ли, что и оно, подкармливаемое кем-то, пытается доказать кому-то свою состоятельность?
Эта постоянная необходимость доказывать свою состоятельность порождала и порождает невидимую, но существующую между деревами школ и направлений интеллектуальную энергию, которая, во-первых, положительно воздействует на интеллектуальный же уровень человечества в целом, во-вторых, стимулирует самое желание доказывать и обосновывать, возвеличивать себя и уничтожать противников.
Естественно, это интеллектуальное движение играет свою роль и в развитии личности. Каждая философская система, школа, каждое направление в любой из систем могут существовать только в том случае, если они уделяют большое и пристальное внимание «подготовке кадров» внутри систем, школ и направлений. В процессе обучения будущих философов, теологов использовались и используются различные педагогические средства. В том числе и искусство диалога. Причем, обычно то был диалог не равных.
Использовать же в педагогике диалог равных с таким же огромным КПД кроме Сократа ни до, ни после него не удалось никому.
Диалог не равных
В диалоге не равных собеседниками являются, как правило, учитель и ученик, или повелитель и подданный. Такие диалоги вели с учениками Конфуций, Мэн цзы, Мо Ди и другие китайские мудрецы, а также мыслители Индостана, Центральной Азии, Междуречья, Средиземноморья. Как правило, организованы были эти уроки по принципу: вопрос ученика – ответ учителя. Иногда учитель задавал вопрос, ученик отвечал на него, а затем учитель давал свой ответ. Иногда вопрос задавал представитель другой школы в присутствии учеников, и учитель отвечал на него, как бы показывая пример ученикам. Софисты, спорщики (бяньчжэ) и апоретики продумывали заранее вопросно-ответные ходы, задавали вопросы неискушенным ученикам и вели их по уже проторенным дорожкам к часто парадоксальным целям-выводам. Например, апория Гунсунь Луна «О белой лошади» (Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Т. 2. М., 1973, с. 59 – 61).
Диалоги не равных гораздо чаще и с большой пользой для учеников использовались и используются в педагогических целях. Нередки, правда, случаи, когда учителя, изучив тот или иной урок, хорошо подготовившись к диалогу, превращают его в «игру в одни ворота», в которой активность ученика сводится к минимуму. Педагог выстраивает лекцию в вопросно-ответной форме. Сам задает себе вопросы, уверенный в том, что точно такие же вопросы задаст ему любой ученик. Это, естественно, занижает роль диалога до уровня обыкновенной лекции, слегка усложненной вопросно-ответным инструментарием. Конечно же, были и есть мастера лекционного искусства, которые вообще обходятся без диалога, причем КПД их лекций достигает очень высокого уровня. Но происходит это только в том случае, если, во-первых, ученики обладают достаточно высокой интеллектуальной подготовкой, во-вторых, они знают, зачем явились к учителю и что они хотят от него получить.
Среди участников диалогов Сократа были и такие собеседники. Но случалось, что к нему приходили абсолютно не известные ему люди, и он вынужден был, «проводя урок», то есть, ведя с ними беседу, во-первых, быстро и точно, после первых же диалоговых шагов, определять их интеллектуальный уровень, психологические особенности, а то и социальный статус, и продолжая игру в вопросы и ответы, учитывать это и вести человека по дорожкам, которые отвечают его (собеседника Сократа) знаниям и которые ведут его к истинам.
Именно поэтому Сократу, как никакому другому мастеру диалогового искусства, удавалось очень быстро и, на первый взгляд, самыми примитивными средствами создать в «Творческом диполе» «учитель – ученик» активное познавательное поле.
«Провокационный диалог»
Пифагор, о котором коротко будет поведано чуть ниже, внимательно относился к отбору учеников в созданный им «орден». Он любил повторять: «Не из каждого дерева можно вырезать Меркурия». Приходившие к нему молодые люди имели рекомендации от родителей или от учителей, и первым делом они попадали в гимнастический зал. В обычных залах было шумно и азартно. Юноши хвалились силой и ловкостью, смеялись над слабыми. В зале общины Пифагора «под сенью портиков прогуливались парами, или предавались играм на арене» молодые люди, вежливые, доброжелательные. Увидев новичка, они приглашали его принять участие в играх или беседах (Шюре Э. Великие посвященные. Очерк эзотеризма религий. М., 1990. Репринтное издание 1914 г. С. 245), и новенький уже не чувствовал себя чужим.
Делалось это неспроста. Новичок, ставший «своим», но еще не свой, слушая сверстников и ободряемый ими, сам вступал в беседу. Его заинтересованно слушали, и он, гордый, распалялся, раскрывая себя. Внезапно в зал входил Пифагор. Ему важно было видеть жесты и слышать голос новичка. По ним он определял многое, «составляя точное представление о будущих учениках». Так продолжалось несколько месяцев.
Затем учеников ожидали нелегкие испытания, которые Пифагор позаимствовал у жрецов Мемфиса и Фив. Новенькие должны были провести ночь в глубокой, страшной пещере, в «которой – по слухам – появлялись чудовища и привидения» (Там же. С. 246). Не каждый молодой человек соглашался войти в пещеру, не все, вошедшие, достойно преодолевали испытание страхом. Всех трусливых Пифагор отправлял домой.
Прошедших «первый тур» помещали без предупреждения в отдельные пустые кельи, давали им доски и задание объяснить один из символов Пифагора, например, «что означает треугольник, вписанный в круг»? Двенадцать часов претендент сидел в каменной келье, думал. Пищей его была кружка воды и кусок хлеба. По прошествии двенадцати часов он попадал в большой зал, где находились строгие экзаменаторы.
Молодой человек, голодный, раздраженный, начинал говорить, но его нагло перебивали все, кому не лень, поднимали на смех, обзывали бранными словами с одной лишь целью: вывести юношу из душевного равновесия. Часто экзаменаторы побеждали. Юноша, уставший, голодный, терял контроль над собой, и начиналось! Кто-то из претендентов вдруг обливался горькими слезами, кто-то бросался на экзаменаторов, поливая грязными словами присутствующих, Пифагора и всю общину. В этот момент появлялся Учитель. Он строго, но спокойно объявлял юноше, что тот не выдержал экзамен. Со стыдом нерадивые ученики покидали школу.
Суровое испытание придумал Учитель!
Пифагор понимал, что огромный пласт фундаментальных знаний осилят исключительно крепкие физически, психически и душевно молодые люди. И методика отбора имела главной целью уберечь желающих, но не способных от опрометчивого шага. Многие мамы-папы, особенно из богатых да знатных возмущались, становились недругами Учителя, а то и его заклятыми врагами, как, например, кротонец Килон, который сыграл большую роль в разгроме «ордена» Пифагора…
Диалог слышащих друг друга людей и не слышащих
Очень коротко об этом диалоге можно сказать, вспомнив известный многим диалог (я называю эту сценку притчей): «Ты в лес идешь? - Нет, я в лес иду? - А я думал, ты в лес идешь». Можно вспомнить и русскую поговорку: «Я ему про Ерему, а он мне про Фому».
Диалог разных и диалог одинаковых
Я часто говорю: несмотря на то, что каждый человек уникален, в людях, тем не менее, больше общего, чем частного. К сожалению, эту мысль забывают, практически, все, кто по той или иной причине вступает на путь диалога, либо профессионального, либо случайного.
С профессиональным диалогом (скажем, в инженерии) дело обстоит проще, особенно на стадии обучения одного из участников диалога. Там есть жесткие, всеми признанные истины, которые обучаемый обязан принять. Чтобы понять суть проблемы.
Другое дело, когда на диалоговом перекрестке встречаются люди, например, разных вер. Они не верят в аргументы собеседников. Они – слишком разные, чтобы вести диалог, чтобы с помощью диалога искать истины.
Рэнга (нанизанные строфы)
Жанр японской поэзии, очень модный в XV-XVI вв. В создании рэнга участвовало несколько поэтов (чаще трое), каждый по очереди сочинял по строфе в соответствии с образами только предыдущей строфы. Получалась цепь строф по форме танка, но длиннее, до 100 и 1000 строф. Классическая рэнга чаще всего — пейзажная лирика. Она сочинялась, как и танка, по строгим правилам. Рядом с ней развивалась шуточная рэнга (хайкай рэнга), свободная в выборе тем и образов. Из первой строфы шуточной рэнга возник жанр трёхстишия хокку, или хайку.
Диалог между ребенком и взрослым
Это - динамический, меняющийся по сути в зависимости от возраста ребенка разговор.
Диалог статичный
(Смотри о нём главу: Диалог в Междуречье)
Диалог метафорический
Корни метафорического диалога уходят в далекое прошлое. Вспомним, например, диалог иудейского царя Соломона и царицу Савскую. (См. ниже)
Пример метафорического диалога. Виен Тиеу (998-1080 гг.)
Ниже следует пример диалога, автором которого является вьетнамский мыслитель чань-буддист XI в. (Подробнее о диалоге в чань-буддизме смотри в главе «Диалог после Сократа»)
Как-то раз, когда наставник Виен Тиеу сидел во внутреннем дворике храма, неожиданно появился монах и обратился к нему с вопросом: «Что можно сказать, сравнивая Будду и совершенномудрого человека?»
Наставник ответил:
В десятых числах ноября,
Едва прохлады тень легла,
В корнях бамбуковых стволов
На хризантемах пир цветов.
Но стоит холоду уйти,
Весне дыханье обрести,
Как из бамбуковых ветвей
Свист иволги сильней, сильней.
- Извините, Учитель, - сказал монах, - но мне, ученику, непонятен смысл Ваших слов. Не могли бы Вы еще раз разъяснить мне то, что Вы хотели сказать.
Наставник ответил:
День настает - свет солнца льет,
А ночь пришла - луна взошла.
Монах:
Понятно мне, что Вам всегда
Вся истина до дна видна,
Но коли так, как быть тогда
С той истиной что не видна?
(то есть «тайная пружина, скрытый механизм, спусковой крючок» - «сюань-цзи, термин в натурфилософской литературе)
Наставник:
когда в сосуд воды нальешь -
Его без страха ты несешь,
Но если оступился вдруг,
На что посетуешь, мой друг?
Монах:
Простите, не понял!
Наставник пояснил:
Нет ни одной большой реки,
Где б мы погибнуть не могли,
А раз в ту реку сам вступил,
Знать - сам себя в ней утвердил.
(Образы наставника должны прояснить место и роль «тайной пружины» бытия в жизни любого человека).
(Антология традиционной вьетнамской мысли. X - начало XIII вв. М., 1996. С. 147-148)
Монах:
Все истины святых людей
Преображают мир вещей,
А кто их смысл в себе открыл,
Иную жизнь нам всем явил.
Так вот, хотел бы я понять,
Каков тот смысл, что нужно знать?
Наставник (Виен Тиеу):
Весна сплетает из цветов
Роскошный, праздничный покров,
А вот осеннею порой
Лист на деревьях золотой.
Монах:
А как же быть тогда, скажи,
С мгновенным выбором пути?
Наставник:
С Востока на Запад идет колея,
По ней караваны бредут не спеша.
Бредут караваны, поклажу таща,
И пыль поднимают с утра до темна.
Монах:
Иллюзия в том, что есть и не-я,
Так что, эту пропасть засыпать нельзя?
Наставник:
Коль кроны сосен, знаем мы,
И те друг другу не равны,
Так стоит ли нам горевать,
Что иней снегу не под стать?
Монах:
Ну, хорошо. А как тогда
Наставнику учить меня?
Наставник:
К Вам вдохновенье снизойдет -
Вы посох в руки и вперед.
Глядь - уж в заоблачную высь
Вы с вдохновеньем понеслись.
Но вот хандра Вас посетит -
У Вас угрюмый, мрачный вид.
Тогда, чего уж тут скрывать,
На канне будете лежать.
Монах:
Но ведь наставники могли
Ученье сквозь века нести.
Так вот, хочу я Вас спросить,
Как могло такое быть?
Наставник:
Пришла голодная пора -
Мы пищу ищем для себя,
А если холод на дворе -
Халат с подстежкой нужен мне.
Монах:
Коль каждому из нас дано
Лишь временное бытиё,
То как, хочу я вас спросить,
Со связью поколений быть?
Наставник:
Днем в небе Ворон Золотой
А ночью - Яшмовый Косой
Своим движеньем нам дадут
То, что нас свяжет крепче пут.
Монах:
Выходит, как тут ни крути,
А всем нам вместе по пути?
Наставник:
Пойми, ты в этом мире гость,
Что есть - прими, надежды - брось!
(Там же. С. 162)
Диалог «терминологический»
Представляет собой формулировки тех или иных терминов, понятий, определений и т. д. «Что такое солнце?» - «Солнце – это…». «Что такое ребенок?» - «Ребенок – это …» И т.д. Собственно говоря, диалог на незнакомую для собеседника тему начинается с определений. Лектор начинает курс с определений.
Диалоги богов с людьми
Подобные диалоги встречаются, практически, во всех мифах и религиозных системах.
Примеры диалогов богов с людьми
Кабила Маха Пхром – в мифологии кхонтхаи (сиамцев) один из небесных богов. Он однажды позавидовал очень способному юноше и, спустившись с неба, предложил ему три загадки. Если юноша их не разгадает за семь дней, то бог лишит юношу головы, но если разгадает, то отдаст свою. Юноша встал под высоким деревом, на котором было гнездо орлов. Птенцы спросили у орлицы разгадку, и это услышал юноша, понимавший язык птиц. Юноша дал правильные ответы. Кабиле Маха Пхрому пришлось отрубить себе голову. От головы исходил такой страшный жар, что если бы она упала в море, то оно вспыхнуло бы. Боги поместили поэтому голову в пещеру. Каждый год во время праздника Сонгкрана одна из семи дочерей Кабилы Маха Пхрома выносит его голову, и у небесных божеств также наступает праздник. Сонгкран - это новый год у кхонтаи, отмечаемый в конце марта или в начале апреля.
Лахар и Ашнан (шумер.) - в шумерской мифологии богини скота (Лахар, возможно, древнее заимствование из общесемитского "овца", олицетворение "матушки-овцы") и зерна (Ашнан). В этиологическом мифе о Лахар и Ашнан рассказывается, что бог Ан на "горе небес и земли" (Дуку) создал богов ануннаков, затем создаются богини Лахар и Ашнан, которые должны были удовлетворять голод и жажду новых богов. Ануннаки едят зерно, пьют молоко, но никак не могут утолить голод и жажду. Тогда по священному повелению богов Энки и Энлиля Лахар и Ашнан спускаются на землю и поселяются среди людей; на земле воцаряется изобилие. Выпив вина, богини затевают спор о превосходстве земледелия или скотоводства. Энки и Энлиль объявляют победительницей Ашнан. Миф относится к распространённому в шумерской литературе жанру диалогов-споров.
Лопамудра - в ведийской и индуистской мифологии жена великого мудреца и подвижника Агастьи. Участвует в диалоге с Агастьей в "Ригведе" (I 179) - убеждает мужа отказаться от воздержания и произвести потомство. В "Махабхарате" (III кн.) содержится следующий сюжет: Агастья ради спасения своих предков нуждается в сыне; не найдя достойной его женщины, он создаёт девочку необычайной красоты и ума по имени Лопамудра [от lopa, "потеря", и mudra, "знак (красоты)"], заимствуя у каждого живого существа лучшее, что в нём есть. Лопамудра воспитывается у царя видарбхов и, наконец, Агастья берёт её в жёны. Обручившись, они живут в лесу, Лопамудра одета в звериную шкуру и выполняет обеты. Приглашённая на супружеское ложе, она посылает мужа за красивыми одеждами и украшениями, которые тот достаёт у царя Илвалы. Семь лет Лопамудра носит под сердцем плод, пока у неё не рождается сын, с малых лет отличающийся знаниями, умом и силой.
Мзетунахави – в грузинской мифологии и фольклоре златовласая красавица, чудесно рождающаяся из растений. Заперта в неприступной крепости или за семью замками; герой, чтобы добыть ее, должен выполнить непосильное задание или отгадать ее загадки. Часто она заколдована и превращена в лань, голубя, змею. После уничтожения злого существа, заколдовавшего ее, Мзетунахави благодаря магическим словам или действиям обретает свой прежний облик. Мзетунахави добра и прозорлива. Посредством волшебных предметов она помогает герою, за которого выходит замуж.
Кришна и Арджуна – см. главу Бхагавадгита в разделе Индия.
Бог и народ Израиля – см. главу Внесловесное общение в разделе Междуречье.
Глава 1. Диалог в разных странах планеты до VII в. до н.э.
Симпатичная нить «каната жизни»
В проблеме одновременно поиска и отбора талантливых и молодых людей, их обучения, воспитания и социальной адаптации, диалог издревле играл одну из главных ролей. История этой проблемы, к сожалению, не прописанная учеными и писателями, представляет собой динамичную, драматичную нить событий, логически вплетенную в неразрывный «канат жизни», нить, не рвущуюся ни при каких обстоятельствах, ни при каких катаклизмах, социальных, природных, космических. Можно сказать сильнее: эта симпатичная нить является единственной непрерывной нитью в «канате жизни», потому что любой род, любое племя, государство живут только тогда, когда они способны воспроизводить и воспроизводят талантливых в том или ином деле людей.
Египет
Школы
Ежегодно, в определенные храмовые праздники, из Фив отправлялась в плавание по Нилу барка бога Амона Карнакского, Владыки тронов Обеих земель, со жрецами высокого ранга. Называлось богатое судно Усер-хат-Амон. Помимо праздничных ритуалов, которые проводились в селениях и городах, расположенных на берегах Нила, жрецы решали еще одну важную задачу.
По особым предзнаменованиям, известным только жрецам самого высокого ранга, барка останавливалась у какого-либо селения, и на берег выходил жрец и кто-то из его ближайших помощников. Они выбирали из до годовалого возраста детей тех, кто, по их мнению, мог осилить сложнейшую программу обучения в Фиванской школе жрецов. А то и одного лишь ребенка выбирали они и уводили на Усер-хат-Амон. В селении устраивался праздник. Семья ребенка приобретала огромный авторитет.
Детей привозили в Фивы. Здесь их ожидало суровое, долголетнее обучение, состоявшее из нескольких этапов, каждый из которых завершался отбором лучших, способных продолжать учебу на более высоком уровне. Таких детей с каждым последующим этапом становилось все меньше. До самых вершин египетского образования доходили единицы. Большинство же учеников попадало на службу в храмы, во дворцы знатных людей и во дворец фараона. После первого этапа часть учеников отправлялась в учебное заведение, готовившее для страны врачей, писцов, архивариусов, полководцев, зодчих, стражников и других специалистов. Самые талантливые отправлялись в Школу Амона, где они могли постичь тайны высших знаний, которыми обладали жрецы Древнего Египта.
Метод поиска жрецами талантливых, высоко обучаемых, творчески осененных свыше детей до годовалого возраста может вызвать улыбку у скептиков, но не будем им уподобляться, не дадим их улыбкам ввести себя в заблуждение. Вспомним хотя бы следующий факт. Данный метод успешно функционировал около двух тысяч лет. А это говорит о том, что жрецы Страны Нила действительно обладали очень важными познаниями, навыками, а то и чувствованиями (почему бы и нет?), с помощью которых они точно угадывали интеллектуальные и творческие возможности крохотного человека.
Если представить себе существо разумное, как некий генератор жизни, а генерируемую им жизнь – как некую сложнейшую объемную кривую, имеющую свою частоту, определяющую профессиональную предрасположенность источника, а жреца представить себе как некий приемник, принимающий сигнал конкретного источника и способный определять его «профессиональную частоту», то проблема «метода жрецов» будет исчерпанной. Останется только узнать, как жрецы Страны Нила, грубо говоря, «конструировали» свои приемники, и создать свои, не уступающие египетским «разумометрам». И не только египетским.
Подобным методом поиска владели творцы древнеиндийской поэмы «Махабхарата», о которой пойдет речь ниже, и сочинители эпосов многих стран Земного шара, и древнекитайские мыслители, и даже русские сказочницы, поразившие в XVIII в. Киршу Данилова.
Следует напомнить, что «метод жрецов» кроме всего прочего демократизирует задачу, дает возможность простолюдинам, даже тем, кто волею судьбы оказался в замкнутом социальном пространстве, проявить себя. Талантливый сын кухарки, «склонившейся над зернотеркой», мог при соответствующем таланту трудолюбии занять очень высокую ступень в жреческой иерархии Древнего Египта. А, например, в древнеиндийском обществе он мог сравняться с дваждырожденными, то есть со жрецами, представителями высшей варны.
Выбирая младенца, жрецы должны были угадать в совокупности:
1. интеллектуальные возможности,
2. физическое здоровье,
3. психологическую уравновешенность,
4. душевную стойкость,
5. духовную силу,
6. преданность делу, народу и стране,
7. способность много работать и не роптать при этом,
8. способность творить в рамках «египетской идеи»,
9. не взрывоопасность…
Сложная задача! И жрецы с ней в целом справлялись успешно, о чем говорит хотя бы судьба Ахетатона (Эхнатона), которому именно жрецы не позволили создать новую религию, монорелигию, перевернувшую бы духовную опору Страны Нила. В истории Египта это была, пожалуй, единственная крупная религиозная война, что тоже говорит о величайших способностях жрецов в деле отбора, воспитания, обучения талантливых людей.
Система образования в храмах была сложной, многоступенчатой. Об этом можно получить кое-какую информацию из сведений о жизни Солона, Пифагора, Платона и других греческих мыслителей. Они позаимствовали многое у египетских жрецов. В Древнем царстве, в III тыс. до н.э., специальные школы для подготовки писцов назывались «домами жизни». Одно это название говорит о том, какое значение отводилось высокоинтеллектуальным людям в стране. Древние египтяне очень ценили грамотность. Для людей из незнатных и небогатых семей она являлась единственной возможностью добиться успеха в жизни, причем в любой сфере. Обучение грамоте начиналось в пятилетнем возрасте и продолжалось долгие годы.
В Среднем царстве (XXI-XVII вв. до н.э.) в Египте был сформирован литературный язык. Он отличался “четкой грамматической структурой», образными выражениями, аллитерацией и ритмической речью» (Р. И. Рубинштейн, Приложения к книге «Сказки и повести Древнего Египта», Л., 1979, стр.151). Египтяне создали одними из первых на Земном шаре шедевры философской мысли, прозы и поэзии, в которых проблеме Педагогике гениев уделялась огромная, если не главная, роль.
В IV тыс.до н. э. в Египте была поставлена первая в мире религиозная драма.
Приблизительно в 3000 г. до н. э. в Египте появились первые на Земном шаре книги в форме свитков из папируса.
Одними из первых в истории, если не первыми, египтяне ввели приблизительно в XXVII—XXVI вв. до н. э. в литературе жанр новеллы, как истории, рассказываемые царю. Записаны они, правда, были спустя тысячелетие.
В III тыс. до н.э. вельможи записывали свои автобиографии, сохранившиеся до сих пор, а цари и мудрецы — поучения. Любители сказочного жанра записывали мифы и сказки, сюжеты которых позже заимствовали другие народы. Такие литературные жанры, как басня, повесть, новелла, родились, по всей видимости, в Стране Нила.
В Древнем Египте, как и в других цивилизационных центрах Земного шара и особенно – Древнего Востока, весьма значительную роль в Педагогике гениев играла семья. В III тыс. до н.э. в Стране Нила сложился институт «семейной школы». Отец готовил ребенка к профессии чиновника, воина, жреца. Позже в самых успешных «семейных школах» появились и чужие дети.
Метод Конфуция
В дальнейших рассуждениях главным исследовательским материалом будут дошедшие до наших дней и переведенные на русский язык литературные и философские труды, политические и военные трактаты, эпос, законы, произведения классиков исторической науки и даже пословицы и поговорки. Чтобы обосновать и оправдать этот метод, я вынужден напомнить известную легенду из жизни великого китайского мыслителя Конфуция, который в двадцатипятилетнем возрасте брал уроки музыки у знаменитого Сян-Цзы, лучшего музыканта княжества.
Мастер показал ему мелодию на семиструнной лютне-цине. Конфуций десять дней учил песню. Учитель музыки похвалил его, хотел показать более сложную мелодию, ученик сказал: «Я еще не усвоил сути мотива». И еще десять дней он упорно играл на цине, пытаясь проникнуть в тайны беззвучного, сокрытые в любой мелодии. Через десять дней Конфуций поразил игрой учителя, но вновь отказался усложнить урок: «Я еще не понял, как музыка создается человеком». Прошло еще десять дней.
Выслушав игру ученика, Сян-цзы воскликнул: «Вы глубоко проникли в суть музыки, в ее радостях вы находите высокие надежды и далекие устремления». Это была высшая похвала, ни один из многочисленных учеников не заслужил такой оценки Сян-цзы. Конфуций ответил: «Я начал понимать, каков был тот, кто сочинил музыку. Скорбя, он темнел лицом. Был стройным и высоким. Его глаза видели далеко, как будто управляли государствами во всех четырех странах света. Этим человеком мог быть только Вэнь-ван»
Учитель музыки сошел с циновки, несколько раз поклонился Конфуцию и с восхищением сказал: «Я тоже думал, что сочинить эту музыку мог только Вэнь-ван!».
Эта сценка говорит о том, что древние мыслители и мастера искусств наверняка знали об одной из аксиом процесса творчества: мастер в своем произведении творит, прежде всего, себя самого и одновременно свою мечту, свой идеал. А значит, в природе творчества существует некий метод, с помощью которого можно узнать физические, физиологические, психологические, духовные и другие его характеристики, потребности, мечты, возможности автора. А значит, проанализировав литературные источники любого народа в том или ином временном интервале, можно узнать о народе, о времени почти все. В том числе и то, как относился тот или иной народ к Педагогике гениев.
Некоторые художественные, политические и другие литературные произведения древних египтян, в которых диалогу уделяется особое внимание
«Поучения царя Аменемхата». (Повесть Петеисе III. М., 1978, с. 222 – 225).
«Рассказ Синухета». (Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979, с. 9 – 29).
«Обличения поселянина». (Сказки … с. 37 – 59).
«Взятие Яффы». (Сказки… с. 84 – 86).
«Два брата». (Сказки… с. 87 – 102).
«Правда и Кривда». (Сказки… с. 103 – 107).
«Тяжба Гора и Сета» (Сказки… с. 108 – 128).
«Поучения царя Птаххотепа».
«Книга мертвых». (Повесть Петеисе III. М., 1978. со стр. 256).
«Змеиный остров»
В перечисленных и многих других литературных произведениях (за исключением «Поучений», очень модном и распространенном жанре в Стране Нила) древние египтяне активно использовали диалог. Например, сказка «Змеиный остров» начинается с диалога и заканчивается диалогом двух вернувшихся на родину спутников, один из которых претерпел странные приключения на острове, куда забросила его после сильнейшей бури морская волна, или судьба. Там, на острове, человек увидел страшного змея. Между ними, естественно, состоялся разговор, в котором человек поведал о своих несчастьях, а змей – о своих. В этом диалоге нет нравоучений, поучений. В нем два пострадавших спокойно говорят друг с другом. Но именно в этом диалоге – суть всей сказки, а может быть, и суть проблем, над решениями которых людям надо головы ломать и в наше время. Люди-то бьются друг с другом, не думая о том, что мощные силы природы довлеют над ними, готовы в любом момент снести великим ураганом все, ради чего стоит жить, ради чего люди бьются друг с другом. Это – очень мудрая сказка, но мудрость ее так и осталась за пределами поисков человеком и человечеством главных целей своей деятельности. Более того, человечество с каждым столетием все пренебрежительнее относится к природе. И может быть, поэтому грустным был побывавший на Змеином острове путник, и, может быть, именно эти мысли не давали ему покоя, и он никак не мог найти общий язык со случайным собеседником.
Метод «царя Верхнего и Нижнего Египта Небкауре, правогласного»
Суть произведения «Обличения поселянина» состоит в следующем. Поселянин, совсем обедневший, в том числе и по вине местных властей, пришел к чиновнику с жалобой. Тот, попросту говоря, ограбил его. Поселянин, совсем уж обиженный, отправился к более крупному чиновнику, пожаловался ему, высказал свое мнение о положении дел в стране. Речь поселянина удивила чиновника, который доложил о злоключениях бедного человека «царю Верхнего и Нижнего Египта Небкауре». Фараон наверняка обладал задатками хорошего педагога, он сказал:
- Если ты хочешь видеть меня здоровым, ты должен затянуть его пребывание здесь, оставляя без ответа все, что он будет говорить. Для того, чтобы он говорил, - молчи! Затем пусть будет доставлена нам запись его речи. Следует, однако, позаботиться о средствах к жизни для его жены и его детей. Ты будешь следить, чтобы ему давали продукты, не давая ему знать, что это ты даешь ему их.
Очень интересный метод разговорить человека, разозлив его, доведя его до экстремального состояния и при этом, не говоря в ответ ни слова! Этакий урезанный диалог, но все же диалог! Я молчу и молчанием своим создаю между нами сильнейшее возбуждающее твой разум напряжение, которое вынуждает тебя говорить.
Поселянин, не догадываясь о задумке фараона, говорил и говорил, а писцы тайно записывали его речи, половинки того странного, но все же полновесного диалога! Суть диалога, любого спора состоит в поиске истины. Фараон сумел выудить из поселянина нужную повелителю Египта истину.
Междуречье
Школы
В III тыс. до н.э. в городах Междуречья появились первые школы для подготовки писцов, «дома табличек», по-шумерски – эдубба (э-дубба). Так назывались таблички из сырой глины, на них ученики наносили клинописные надписи. «Ручками» служили деревянные резцы. После нанесения надписей глиняные таблички обжигались. В начале I тыс. до н.э. вместо глиняных появились деревянные таблички, покрытые тонким слоем воска.
В городах Междуречья существовали школы при семьях писцов, позже появились «дома табличек» при дворцах повелителей и в храмах. Школы были небольшие, с одним учителем, который являлся и управителем школы, и изготовителем табличек, и собственно учителем. Существовали также и крупные эдуббы с относительно большим штатом учителей по разным дисциплинам. Постепенно «дома табличек» превратились в культурные центры. В самых больших из них создавались библиотеки. Известны, например, Ниппурская (II тыс. до н.э.), Ниневийская (I тыс. до н.э.) библиотеки. В Педагогике гениев здесь главную роль играла семья. Отец отвечал за воспитание, обучение и развитие сыновей.
В III тыс. до н.э. в Шумере появились первые словари и хрестоматии, игравшие роль методических пособий в эддубах. В них были изложены поучения, наставления, другие дидактические тексты. В Вавилонском царстве дворцовые и храмовые школы находились в зиккуратах, культовых зданиях. В Ассирийско-Нововавилонский период в I тыс. до н.э. в школах стали изучать философию, литературу, историю, право, географию, геометрию. Тогда же появились школы для девушек, в которых обучались дочери знатных отцов.
Некоторые художественные, политические и другие литературные произведения древних обитателей Месопотамии
В 3200 г. до н. э. шумеры изобрели письменность, а их цилиндрические печати предвосхитили идею печатного станка.
Месопотамии принадлежит авторское право на первый в истории человечества литературный шедевр — «Эпос о Гильгамеше». В этом произведении есть не только увлекательные приключения и героика, патриотизм и образное, яркое слово, вечные в искусстве проблемы взаимоотношений между родителями и детьми, повелителями и подданными, между друзьями и врагами, но и глубинные этико-философские вопросы о смысле жизни. Кроме того, «Эпос о Гильгамеше» историологичен.
Для шумеров Гильгамеш был реальным героем, царем, личностью. Затем аккадцы, завоевавшие государство Шумер, сложили (а вероятнее всего, переписали со слов побежденных) поэму о Гильгамеше, занесли ее на глиняные таблицы. Разные версии этой поэмы были записаны на хеттский и хурритский языки. Читали поэму в XV—XIII вв. до н.э., IX в. до н.э. ассирийцы любили и переписывали ее. Последние упоминания о Гильгамеше датируются XI в. уже нашей эры. Более четырех тысяч лет люди слушали, пересказывали, читали — знали о царе Урука, учились мудрости, которую он познал в жизни, в своих скитаниях.
В настоящее время «Песнь о Гильгамеше» вновь заняла почетное место в литературном пространстве.
Но почему же это произведение и его главный герой нравился и нравится людям разных времен и стран? Потому что в Гильгамеше очень много «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше), «человечкиного» (Н. С. Лесков). Потому что царь огражденного Урука, в молодости разбитной, беспечный парень, ловелас, драчун, изображен в динамичном, напряженном поиске себя в мире и мира в себе самом. Это – не статичные, именно с точки зрения духовных и душевных поисков, духовных и душевных метаморфоз образы других героев тех веков (Агамемнона и Ахилла, Одиссея и Менелая, Арджуны и Дурьйодханы, Бхимы и Юдхиштхиры…). Это – развивающаяся, преодолевающая себя самого личность.
Это – личность в чем-то схожая с личностью главного героя данной работы, с Сократом, который, хоть и не был обременен пороками юных лет, но искал себя в мире и мир в себе до того момента, когда цикута сделала свое дело.
Поиск целей благородных, истин вечных и потому таких заоблачно далеких и люди, нацеленные на поиск, это не идиллия, не призрак, это состояние души подавляющего большинства людей нормальных, это – мечта. Далеко не всем удается справиться с самим собой и искать, искать. Но мечтать людям не запретишь. Тихо-тихо мечтать. Авторы «Эпоса о Гильгамеше» абсолютно точно уловили эту особенность существа разумного, и создали образ ищущего, мающегося, болеющего высшими истинами бытия, неспокойного царя огражденного Урука.
В книге «Я открою тебе сокровенное слово» (М., 1981) представлена литература Вавилонии и Ассирии. В древних произведениях внимательный читатель найдет самые разные «черточки», которые ему помогут составить весьма точный и симпатичный портрет обитателей Междуречья тех далеких веков. Но образ Гильгамеша, во-первых, является одновременно и обобщающим, вбирающим в себя во всем ее объеме мечту, во-вторых, несет в себе мощную векторную идею, вне временную и вне пространственную, идею-мечту о высших человеческих ценностях.
Народ Израиля
Народ Израиля начал трудный поход в историю приблизительно в 1900 г. до н. э., когда из города Ура, расположенного неподалеку от Евфрата (в нижнем его течении) вышла семья Авраама, переправилась через реку. Евреями назвали этих людей, от слова эвер — «другая сторона». Они отправились во главе с Авраамом по хоженым и нехоженым дорогам Благодатного полумесяца на северо-запад, затем повернули на юго-запад и взяли курс на страну Ханаан, богатую и не густо заселенную в тот век.
Сын Авраама, Иаков, однажды, повстречал незнакомца. Как говорится в Библии, между путниками возник спор, переросший в потасовку. После борьбы незнакомец назвал себя ангелом Божиим и нарек соперника Израилем, то есть, «боровшимся с Богом». Иаков стал родоначальником двенадцати колен (племен), все они носят общее имя «сыновей Израиля».
Драматичная и поучительная, напряженная, а в некоторые периоды трагичная история евреев уникальна даже на фоне пестрой панорамы истории народов мира и вместе с тем она неотрывна от общего движения жизни на нашей планете. Об этом говорит само начало еврейской истории. Именно в те времена (XX—XV в. до н. э.) многие народы Евразии, словно бы по мановению волшебной палочки, стали покидать родные места и уходить в неизвестные страны. Приблизительно в 1900 г. до н. э. на балканский полуостров прибыли ахейцы, потеснив ионийцев. В начале II тыс. до н. э. в Малую Азию прикочевали племена хеттов, основавших здесь в XVIII в. до н. э. Хеттское государство… Приблизительно в 1700 г. до н. э. азиатские племена гиксосов вторглись в Египет. А в середине II тыс. до н. э. на Индостан стали вторгаться арии…
Племена скотоводов, обитавшие в Ханаане и в Сирии (в том числе и явившиеся из-под Ура евреи), в неурожайные годы уходили в Египет. Так случилось и с Иаковом. Он прибыл с семьей и стадами в Страну Нила в те времена, когда там властвовали азиатские кочевники гиксосы, то есть где-то в XVII в. до н. э.
Фараонам Египта с трудом удалось перехватить историческую инициативу у гиксосов, и через 120 лет после вторжения захватчиков египтяне выгнали их из страны. Эта рокировка ничего хорошего не принесла евреям. Фараоны проводили по отношению к ним жесткую политику, превратив «сынов Израиля» по сути дела в рабов, исполнявших самую тяжкую работу. С годами положение евреев ухудшалось. Для строительства огромных культовых сооружений, роскошных дворцов и зданий, для организации и материального обеспечения многочисленных военных походов фараонам нужна была дешевая рабочая сила. Евреи, поселившиеся в Дельте Нила, были именно такой дешевой рабочей силой. До тех пор, пока у Иохаведы, израильтянки из колена Левина, и Амрама не родился сын Моисей.
Моисей, вождь и законодатель народа Израиля, Пророк и первый священник бытописатель, родился в Египте в 1574 или в 1576 г. до н. э. Воспитывался в покоях дочери фараона, образование получил у лучших египетских жрецов. Некоторое время, если верить Иосифу Флавию, занимал высокий пост в египетском войске, разгромил вторгшихся в страну эфиопов.
В возрасте 40 лет Моисей побывал в дельте Нила, где жили и трудились на положении бесправных рабов его соотечественники-евреи. Он проникся к ним состраданием и решил остаться со своим народом, «нежели иметь временное греховное наслаждение», купаясь в роскоши среди чужих людей. Став невольным свидетелем жестокой расправы египтянина над израильтянином, Моисей налетел на обидчика и в пылу схватки убил его, в результате чего был вынужден бежать из страны в землю Мадиамскую. Там он женился на Сепфоре, дочери священника, и 40 лет пас стада тестя, пока однажды у горы Хориву он не получил указание Господа вывести народ Израиля из Египта. Моисей после известных злоключений вывел евреев к горе Синай.
Отчаяние и протест вывели людей из Египта и… улетучились. Что дальше? Что будет теперь с ними? Какая нить свяжет в единое весь народ? Этой нитью стали Десять Заповедей, которые дал Бог своему народу лично. Всего Десять заповедей. Запомнить их нетрудно даже ребенку. Но… как трудно исполнить их тем, кто вчера еще был рабом.
Моисей 40 дней провел на горе Синай, и там Господь подробно разъяснил ему законы, регламентирующие многие стороны жизни — и гражданской, и церковной. Пророку крупно повезло. Сам Бог предложил ему свод законов, изложив, как впоследствии оказалось, принцип законотворчества для всего человечества. И Моисей стал претворять в жизнь Законы Божьи твердо, а, порой, и жестоко, когда заходила речь об ослушниках (по повелению Пророка было казнено три тысячи человек).
Что же это были за заповеди, не требующие никакого образования для понимания их, легко запоминающиеся даже ребенком?
«Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.
Не делай себе кумиров и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.
Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит Его имя напрасно.
Помни день субботний, чтобы святить его.
Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо, и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
Не убивай.
Не прелюбодействуй.
Не кради.
Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего ни поля его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего».
Кроме «Десяти заповедей Божиих» Моисей дал народу Законы Божии, так называемое Синайское законодательство, написал Пятикнижие — первые пять книг Библии (в иудаизме Пятикнижие называется Торой): Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие. Библию недаром называют Книгой Книг. В ней не только изложены вехи истории Народа Израиля, но в общих чертах сформирован духовный облик народа, уже прожившего труднейшие пять веков и отправляющегося в сложный путь по сцене истории. Перед смертью Моисей выполнил еще одну задачу любого вождя: он выбрал себе замену в лице авторитетного в народе Иисуса Навина, прекрасного полководца и организатора. И началась новая страница в жизни великого народа. В ней «Десять заповедей Божиих», Пятикнижие Моисея, а затем творчество Давида, Соломона и других великих людей Народа Израиля играли и играют до сих пор роль, которую трудно переоценить.
Внесловесное общение
В культуре древнего Востока создается и развивается учение о внесловесном общении, "молчаливом диалоге", в котором важна не передача информации, а воссоздание состояния духа. Необходимый для существования любой религии мистический опыт общения с Богом становится основанием для создания учений о диалоге, который превыше речи, и на Западе. Вся библейская история - это вслушивание в речи пророков, в стремлении услышать голос Бога, история диалога Израиля с Богом, протекающего вне слышимой речи или зримого письма. Поскольку для древних евреев познание означало взаимное общение, а не подчинение объекта активности субъекта, древнееврейская культура значительно отличалась от древнегреческой. В античном мире созерцание преобладает над вслушиванием. Платон, создатель "текстов в лицах" - диалога, положил начало традиции "созерцания эйдосов". Но и для древнего грека "познать" означало не извлечь сущность из вещи, но положить предел хаосу, организуя космос. (В. Кемеров).
Библейские пророки
Значительный вклад в историю Народа Израиля и в историю Педагогики гениев внесли библейские пророки, жившие в X—VIII вв. до н. э.
Из Священного писания известны пророки Енох, Ной, Авраам, другие патриархи, Моисей, Аарон, Мариам (сестра Моисея), Девора пророчица, Самуил, Гад, Нафан и другие. У каждого из названных и неназванных библейских пророков была своя судьба, сложная, часто трагическая. По количеству зафиксированных в Священном писании пророчеств пророки подразделяются на больших (Исайя, Иеремия, Иезекиль, Даниил) и меньших (Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария и Малахия).
Пророк Исайя
Согласно Иудейским легендам, Исайя, сын Амоса (но не пророка Амоса, о котором речь впереди) и родной брат царя Амасии, жил в Иерусалиме, имел двух детей. Однажды Исайя увидел Господа, сидящего на высоком престоле. «Вокруг него летали серафимы и взывали друг к другу: «Свят, свят, свят, Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его». Исайя испуганно воскликнул: «Горе мне! Погиб я!.. Ибо я человек с нечистыми устами… и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа».
К нему подлетел один из серафимов и «коснулся горячим углем, взятым клещами с жертвенника, уст Исайи и сказал: «Вот это коснулось уст твоих и беззаконие твое удалено от тебя и грех твой очищен». И сказал ему Господь: «Кого мне послать? И кто пойдет для нас?» Исайя ответил: «Вот я, пошли меня».
Исследователи библейских текстов пришли к выводу о том, что Исайя вступил в «пророческое служение» в 759 году до н. э., и продолжалось оно более 60 лет. За это время в Иерусалиме сменилось четыре царя Иудейских (Осия, Иоафам, Ахаз, Езекия). Как же относились власть предержащие к Богоугодному творчеству Исайи, признанного одним из величайших ветхозаветных пророков? Может быть, они нежили и холили его? Предоставляли ему все необходимое для важного дела?
В Священном Писании о жизни Исайи сказано очень мало. Но последний штрих в биографии пророка говорит о том, что цари Иудейские просто не могли относиться к нему хорошо! Исайя, прежде всего, был искренен в пророчествах. А искренность, неистребимое желание передать людям глас Божий, помочь людям освободиться от зла, от скверны, редко нравились не только Иудейским царям, но и повелителям других стран, иных времен и эпох.
Согласно древним преданиям царю Манассии не пришлось по душе обличающее его самого и высокопоставленных сановников царского двора резкие, бескомпромиссные пророчества Исайи. Манассия, сын и преемник Езекии, вступил на престол в двенадцатилетнем возрасте. В первые годы правления новый царь построил языческие высоты и жертвенники, к людям относился крайне жестоко, вел распутную жизнь, нарушал законы, данные народу Израиля на горе Синай самим Богом. Пророк не мог молчать, глядя на беззакония и бесчинства Манассии.
И тогда царь решил расправиться с Исайей. По приказу Манассии пророка перепилили «деревянною пилою между кедровыми досками». Жестокая казнь, впрочем, не надолго успокоила Иудейского царя Манассию, потому что вскоре после гибели Исайи стали сбываться пророчества пророка. На Израиль напали ассирийцы, Манассия попал в плен. Ему продели кольца в ноздри, оковали его медными цепями и повели, как дикого зверя, в Вавилон. О чем думал в годы позора царь, жестоко расправившийся с пророком? Может быть, о его пророчествах, сбывающихся с удивительной точностью? В Священном Писании ничего не говорится о мыслях наказанного царя, но поведано о том, что после покаяния и молитв к Богу «он был освобожден из плена». Вернувшись в Иерусалим Манассия, желая загладить перед Богом и людьми свои грехи, совершил много полезных дел. Страстные пророчества Исайи он вспоминал часто.
Из книги пророка Исайи
Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей моих; перестаньте делать зло;
научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного; защищайте сироту, вступайтесь за вдову.
Сион спасется правосудием, и обратившиеся сыны его — правдою;
всем же отступникам и грешникам — погибель, и оставшиеся Господа истребятся.
И будет судить Он народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи на орала, и копья свои — на серпы: не поднимет народ меча, и не будут более учиться воевать.
Притеснители народа Моего — дети, и женщины господствуют над ним. Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили.
Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле.
Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким!
Горе тем, кто мудры в глазах своих, и разумны пред самим собою!
Горе тем, которые храбры пить вино и сильны приготовлять крепкий напиток,
которые за подарки оправдывают виновного, и правых лишают законного!
Спешит грабеж, ускоряет добыча.
Враждуйте, народы, не трепещите, и внимайте все отдаленные земли! Вооружайтесь, но трепещите; вооружайтесь, но трепещите!
Замышляйте замыслы, но они рушатся; говорите слово, но оно не состоится: ибо с нами Бог!
И когда скажут вам: обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям, — тогда отвечайте: не должен ли народ обращаться к своему Богу? спрашивают ли мертвых о живых?
(Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. писания Ветхаго и Новаго Завета. 2. Екклесиаст – 3 Ездры. СПб., 1908 – 1910, 1913. Том пятый. Книга Пророка Исайи. С. 241 – 548).
Диалог в Междуречье
Диалог как литературное средство в произведениях Шумера и Аккада использовался в «Эпосе о Гильгамеше», в таких произведениях как «Оставь попреки» (Диалог двух влюбленных), «Раб, повинуйся мне!..» (Разговор господина с рабом) и в других произведениях. Несколько строф одного из них я процитирую.
«Мудрый муж, постой,
Я хочу сказать тебе…»
Так называемая «Вавилонская теодицея» композиционно построена по принципу классического диалога, который ведут между собой «Страдалец» и «Друг». Произведение начинается с монолога «Страдальца» и заканчивается его же монологом. Я процитирую последние монологи героев этого произведения.
XXIII. Страдалец
Вгляделся я в мир – в нем дела – по-другому:
Демону бог не закрыл дороги:
Отец по каналам волочит лодку,
А сын его взрослый разлегся в постели.
Старший брат бежит, как пес, по дорогу –
Младший ликует – своего погоняет мула.
По улице рыщет бродягой наследник, -
Второй сын дает бедняку пропитанье.
Что получил я от бога, которому поклонялся?
Перед теми, кто ниже меня, я склоняюсь,
Презирают меня и последний, и богатый, и гордый.
XXIV. Друг
Искусный, ученый, знанья обретший,
Озлобленно сердце твое, - потому и поносишь бога,
Как средина небес, сердце бога далеко,
Познать его трудно, не поймут его люди.
Творение рук Аруру, все существа живые, -
Отпрыск их первый у всех неладен:
Первый теленок мал у коровы,
Приплод ее поздний – вдвое больше;
Первый ребенок дурачком родится;
Второму прозванье – Сильный, Смелый, -
Видят, да не поймут божью премудрость люди!
XXV. Страдалец
Внемли мне, друг мой, пойми мои мысли,
Сохрани наилучшее слово из речи;
Превозносят важного, а он изведал убийство,
Унижают малого, что зла не делал,
Утверждают дурного, кому правда – мерзость,
Гонят праведного, что чтил волю бога.
Золотом наполняют ларец злодея,
У жалкого пропитанье из закрома выгребают.
Укрепляют сильного, что с грехом дружен,
Губят слабого, немощного топчут.
И меня, ничтожного, богач настигает.
XXVI. Друг
Царь богов Нару, человеков создавший,
Зулуммар великий, добывший их глину,
Царица, лепившая их, владычица Мами,
Кривую речь человечеству дали;
Наделила его навсегда неправедностью и ложью.
Доброе дерзко говорят о богатом;
Царь-де, на его стороне богатство;
Малому человеку вредят, точно вору,
Творят ему мерзость, убить замышляют,
Обманом зло принять заставляют, ибо нет у него защиты.
Ужасно ведут к концу, гасят его, как угли.
XXVII. Страдалец.
Добрый ты, друг мой, - увидь мое горе.
Приди мне на помощь, страданья пойми же!
Был я послушен, учен, богомолен,
Но поддержки и подмоги ни на мгновенье не видел.
Городскую площадь прохожу незаметно;
Тиха моя речь, мой голос негромок.
Головы не подъемлю, в землю смотрю я;
Точно раб, не молюсь я в собрании равных.
Боги, что бросили меня, да подадут мне помощь!
Богиня, что отвернулась, да возымеет милость!
Пастырь, солнце людей, как бог, пасет человеков.
(Я открою тебе сокровенное слово. Литература в Вавилонии и Ассирии. М., 1981. С. 240 – 241)
Диалог статичный
Я бы назвал такой диалог статичным. В нем нет движения мысли. В нем каждый участник излагает свои взгляды на жизнь, абсолютно уверенный в своей непогрешимости, в своей правде. Оба героя, «Страдалец» и «Друг», люди пожившие, познавшие жизнь. Они уже знают, что перевоспитать друг друга им не суждено, что их беседа нужна им обоим как некое лекарство. Так ведут себя в наши дни телефонные друзья. Позвонил другу, рассказал свои печали и заботы, а он рассказал тебе о своих проблемах, и легче стало.
Из процитированных частей аккадского произведения ясно, что подобные диалоги полезны не только, как успокаивающее средство, но и как исторический документ, а также как некая информация для размышления. Читатель заметил, что «Вавилонская теодицея», написанная 3100 лет назад, актуальна и в наши дни!
В «Письме Асархаддона богу Ашшуру» изложены три письма царя Асархаддона царю Шубрии и одно ответное письмо. Чем-то они напоминают переписку Ивана IV с Андреем Курбским. И там и здесь авторы писем более или менее подробно излагают мысли на жизненно важные для них темы. Подобные «монологические, заочные или эпистолярные монологи», модные в разных странах в разные времена, дают возможность «собеседникам» более взвешенно, обдуманно, аргументировано отстаивать свои идеи и позиции. Но, с другой стороны, они теряют важное для нашей темы качество: энергию, рождаемую только в «классических» диалогах, в словесных дуэлях, в непосредственных схватках диалоговых дуэлянтов. Этой энергией нужно уметь управлять. Эту энергию нужно уметь использовать для поиска истины. Эта энергия имеет мощный познавательный потенциал.
Соломон и царица Савская
Царица Савская жила и правила в Счастливой Аравии, а согласно Иосифу Флавию, в Эфиопии. Она узнала о славе и мудрости Соломона и решила испытать его загадками. Подобные диалогические состязания были обычными у обитателей Аравийского полуострова издревле. Частенько мудрецы вызывали на словесную дуэль мудрецов из других племен, задавали им каверзные вопросы, и «ответчики» обязаны были продемонстрировать не только знание предмета, но и образное, притчевое видение проблемы. В Священном Писании не приведены вопросы царицы Савской и ответы на них царя Соломона. Но о самом стиле мышления дуэлянтов, на мой взгляд, говорят притчи Соломона. Перед тем как процитировать некоторые из них, я напомню о «предначале» словесной дуэли между гостьей и хозяином.
Соломон принял царицу с почетом. Она осмотрела недавно построенный в Иерусалиме чудесный храм, удивилась богатству и великолепию дома Бога, продуманностью сооружений на Храмовой горе. Но от победы не отказалась. О победе мечтала. Царь пригласил гостью во дворец. Гордая царица вошла в распахнутую дверь и удивилась: «вместо пола зал был наполнен чистейшей водой. Чтобы не намочить роскошное платье, царица приподняла его, «оголила голени». Соломон не скрывая улыбки, сказал:
— Это хрусталь, а не вода.
Гостья шла мелким шагом и не верила, что это не вода! Хозяин привел ее в тронный зал. Здесь стояли два трона. Царица смело направилась к своему, но вдруг его на месте не оказалось. Пришлось женщине повернуться: трон стоял чуть в стороне.
Фокусники-иллюзионисты двадцатого века нашей эры с помощью оптических ухищрений могут точно также обмануть человека, но три тысячи лет назад это казалось чудом. Царица смутилась и вдруг разуверилась в силе своих богов и идолов. Беседовала она с Соломоном очень робко. Царь без труда разгадал первую ее задачку, затем — вторую. Она не знала, что у Соломона на все вопросы есть ответ и свое собственное мнение, дарованное ему Богом. Она не догадывалась, сколько книг, притч, песен сочинил этот человек. Соломон говорил:
«Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах — слово, сказанное прилично.
Золотая серьга и украшение из чистого золота — мудрый обличитель для внимательного уха.
Что тучи и ветры без дождя, то человек, хвастающийся ложными подарками.
Бич для коня, узда — для осла, а палка — для глупых.».
Вполне возможно, что некоторые из известных в настоящее время притчей Соломона (а сочинил он более пяти тысяч притчей) родились во время словесной дуэли его с царицей Савской. Вполне возможно, что знатная гостья спрашивала его: «Что такое «золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах?» На что Соломон отвечал: «Это слово, сказанное прилично»…
Царица Савская потерпела полное поражение, признала его. Царь и царица, обменявшись богатыми подарками, расстались друзьями, а нам стоит вновь вернуться к истокам их притчевой дуэли.
Соломон, тонкий знаток женской души, разработал и осуществил план «предначала» их будущего диалога или, говоря литературоведческим языком, экспозицию, даже не завязку, а именно экспозицию, которая в художественном произведении часто играет роль психологического «настройщика» будущего читателя. Царь народа Израиля в том эпизоде не писал рассказ, но готовился к встрече с умной царицей, купающейся в роскоши и по-женски влюбленной в роскошь. Перед словесной дуэлью важную гостью нужно было чем-то поразить, покорить, а то и подавить ее волю. Это можно было сделать, сыграв на ее слабостях, и Соломон справился с начальной задачей блистательно.
Роль «предначала» словесной дуэли, или диалога понимал и Сократ. В каждом отдельном случае, в каждом диалоге он решал эту важную задачу по-разному, в зависимости от многих причин.
Птица, мышь, лягушка и пять стрел
О стиле мышления обитателей Передней Азии тех веков говорит и записанный Геродотом эпизод из похода персидского царя Дария в Северное Причерноморье на скифов.
Скифы, обнаружив огромное войско врага, не стали давать персам решающего сражения, а решили отступать, сжигая позади себя траву, засыпая колодцы, нападая на мелкие, отставшие от главного войска отряды противника. Несколько раз Дарий пытался вызвать царя скифов на бой, но тот постоянно уклонялся от невыгодного для себя предложения, а тем временем войско персов и, главное его боеспособность, таяли, лошадей становилось все меньше.
И вдруг скифы прислали Дарию загадочную посылку: птицы, мышь, лягушку и пять стрел. Персидский маг так прокомментировал это «послание»: «Если мы не улетим отсюда как птицы, не скроемся, как мыши, под землей, или как лягушки, не ускачем в озеро, то погибнем от стрел».
Повелитель персов принял благоразумное решение и повел войско домой.
…Повторюсь, для нас важен в данной работе стиль мышления мудрецов Передней Азии, Междуречья, Аравийского полуострова.
Но важны ли были такие словесные дуэли с точки зрения Педагогики гениев?
- Безусловно!
Ведь участвовали в них не свалившиеся с неба умные люди, а мудрецы, представители племен. Победителями они возвращались в место обитания своего племени, им по-хорошему завидовали, их прославляли, с них брали пример. Личность мудреца-победителя становилась прекрасным средством воспитания и обучения подрастающего поколения, развивала в молодых людях образное, притчевое мышление. Следует помнить, что этот стиль мышления существовал в Передней Азии, а также в Центральной Азии, на Индостане, в Поднебесной несколько тысячелетий.
Индостан
До Ригведы
История Древней Индии в период до вторжения на Индостан арийских племен в середине II тыс. до н.э. разработана пока слабо. Ученым не удалось дешифровать хараппскую письменность. А без этого серьезный разговор о истории любого цивилизационного центра (в данном случае на Индостане) говорить можно только в весьма сдержанных тонах, постоянно помня о своем незнании главного, то есть того, как жили индостанцы в IV-III тыс. до н.э.
Исходя из этих соображений, можно предположить, что история обитателей Индостана прошла через следующие периоды.
1. Период до так называемой Хараппской цивилизации (до второй половины III тысячелетия до н.э.). О нем, к сожалению, ученые имеют очень мало сведений.
2. Хараппская цивилизация (вторая половины III тыс. до н.э. – первая половина II тыс. до н.э.) Этот период разработан учеными лучше, чем предыдущий, но хуже чем, скажем, соответствующий временной интервал истории Египта, Месопотамии, Средиземноморья, Поднебесной.
В настоящее время написано много книг, в которых можно ознакомиться и с версиями, и с известными на сей день фактами истории Хараппской культуры, с многочисленными тайнами этого «участка» пространственно-временного поля. Например, уже известно, что «на одной из найденных печатей изображено трехликое божество, сидящее в особой «йогической» позе на низкой подставке…» (Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. Философия, наука, религия. М., 1980. С. 45). Некоторые ученые считают, что это бог Шива «в образе Пашупати – покровителя и защитника скота» (там же).
А тот факт, что в ранних индуистских текстах Шиву отождествляют с главой йогов, говорит о связях религиозных представлений хараппанцев с индуизмом.
Эти размышления вроде бы напрямую не связаны с темой данной работы, но они очень важны для последующего разговор об Индии. Ученые считают, будто все ценное, накопленное мудрецами Индии за предыдущие 3-3,5 тыс. лет, началось с «Ригведы», с вед, сочиненных, по их мнению, вторгшимися на Индостан во второй половине Второго тысячелетия до н.э. племенами ариев. Например, статья Т. Я. Елизаренковой, сопровождающая Первый том «Ригведы»» М., 1989, так и называется «Ригведа – великое начало». На мой взгляд, это не совсем верный, далеко идущий посыл, не совсем логичная трактовка истории Индостана. Гораздо ближе к истине ученые, считающие, что нить мудрости народов Индостана родилась задолго до арийского вторжения на полуостров, что эта нить не прерывалась никогда, а лишь украшалась местными мудрецами, очаровывая и пленя всех «прихожан» – «вторженцев», добрых и злых. Да, «Ригведа» – гениальное произведение, сочиненное под мощными впечатлениями победоносных войн ариев, но, оценивая это великое творение человеческого разума, нельзя игнорировать мнение весьма авторитетных специалистов, которые утверждают, будто так называемое арийское вторжение являлось всего-навсего … возвращением группы племен индостанцев на свою историческую родину. Почему бы и нет?
Не увлекаясь историологической проблематикой, я считаю необходимым еще раз подчеркнуть: корень этого древа в саду Мировой цивилизации берет начало не с «Ригведы», и не «Ригведа» является главным источником мудрости народов Индостана.
3. Так называемый «Ведийский период», на мой взгляд, можно ограничить событиями, описанными в другой великой книге – «Махабхарате», которую некоторые ученые называют пятым сборником вед, с чем я лично не согласен и вот почему.
1). Гимны «Ригведы» и других вед были написаны, вероятнее всего, жрецами вторгшихся на северо-запад Индостана племен, и главной задачей вед было прославление богов, особенно, Индры, Агни, сыгравших исключительно важную роль в войнах местных племен и народов с завоевателями и в победе последних.
2). «Махабхарата» описывает и осмысляет иную военную и социально-политическую ситуацию, и авторами этого величайшего эпоса являются очень разные люди: брахманы и кшатрии, вайшьи и шудры, отшельники, придворные песносказители и бродячие певцы, то есть, говоря общо, представители всех слоев общества Индостана, потрясенные битвой на Курукшетре и ее печальными итогами.
3). Не веды, какими бы замечательными они ни были, а «Махабхарата» являлась и является самым мудрым, верным, терпеливым (хотя и не единственным) Учителем народов Индостана.
Конечно же, причислив это произведение к ведам, можно очертить ведийский период, как это делают уважаемые мной классики исторической науки, серединой Первого тысячелетия до н.э. Но я твердо стою на своих позициях и считаю, что ни в жанровом, ни в стилистическом, ни в лексическом, ни в сюжетном, ни в историческом, ни в социально-политическом, ни в философском – ни в каком! – смыслах веды не «стыкуются» с «Махабхаратой». В конце концов, нельзя же сравнивать мифы Древней Греции с поэмами Гомера. Нельзя параллелить эпос о Гильгамеше с гимнами богам в шумеро-аккадской литературной традиции…
Чтобы иметь представление о Хараппской ветви мировой цивилизации, нужно помнить, что здесь, на обширной территории, широко распространившейся вокруг долины реки Инд, люди строили великолепные, хорошо спланированные города и поселения, обрабатывали землю, разводили скот, занимались ремеслом, имели письменность, тонко чувствовали красоту мира.
Улицы городов были прямыми, дома строились из обожженного кирпича, а также, в основном в деревнях, из кирпича-сырца. Жилище обитателей Мохенджо-Даро, одного из городов-крепостей этого государства, состояло из двора, расположенного в центре, вокруг которого были комнаты, кухни и помещение для омовений. Ученые предполагают, что некоторые дома в Мохенджо-Даро могли быть двухэтажными. В крупных городах имелись прекрасно сконструированные системы канализации, общественные бани, бассейны, во многих жилых домах — колодцы, от каждого здания были проложены сточные трубы из обожженного кирпича.
Окруженные стенами города имели в центре мощные цитадели — великолепные образцы неприступных крепостей. В Хараппе, например, стена вокруг цитадели у основания имела 14 м шириной, высота ее даже сейчас, по прошествии четырех с половиной тысяч лет превышает 15 м. Стены цитадели облицовывались обожженным кирпичом, укреплялись стояками башен. К северу от Хараппской цитадели располагались жилища ремесленников, мукомольни и зернохранилище площадью 800 кв. м.
Столь же впечатляюще выглядит цитадель в Мохенджо-Даро, более тщательно изученная археологами. Внутри цитадели стоят большие сооружения, сложные по архитектуре. Например, здание так называемого «Большого бассейна» окружено верандой с колоннами, в нем много комнат для раздевания. Рядом стоит здание размерами в плане 81 на 23 метра — возможно, резиденция «верховного жреца» Мохенджо-Даро. В цитадели находилось еще большее по площади и объему, чем в Хараппе, зернохранилище, а также многоколонный зал, вероятно, предназначенный для народных собраний… Даже из сказанного ясно, что обитатели северо-западного Индостана ни в чем не уступали египтянам и шумерам, китайцам и критянам, другим народам, взрастившим в IV—II тыс. до н. э. чудесные дерева в саду Мировой цивилизации, а в чем-то они превосходили современников, обустраивавших планету в других регионах.
Приблизительно в XVII—XVI вв. до н. э. культура, процветавшая в долине Инда, прекратила свое существование по причинам экологического характера.
Хараппская ветвь Мировой цивилизации в некоторых отношениях связана с дохараппсской культурой Кот Дижи, открытой А. Кханом. Непосредственно под слоями Хараппской культуры он обнаружил в местечке неподалеку от Хайрпура в Западном Пакистане, целый комплекс с цитаделью в центре и предместьями с домами для простого люда, в частности, для ремесленников. Здания и постройки возводились на каменных фундаментах. Жители дохараппских поселений знали гончарный круг, строили глинобитные стены. Нельзя сказать, что они являлись предшественниками («прародителями») последующей культуры, их керамика «оригинальна по форме и орнаменту», но связь все же прослеживается.
Точно также можно найти связующие нити между Хараппской культурой и позднейшими культурами Индостана.
А чтобы строить такие сложные города, нужно много знать. А значит, на Индостане в те времена относились к воспроизводству гениев и талантливых людей ответственно. В настоящее время ученые обладают свидетельствами, доказывающими существование школ на Индостане в III тыс. до н.э., но сведений о том, как они функционировали, очень мало.
От Ригведы до шраманов
В III-II тыс. до н.э., а, согласно мнению некоторых индийских ученых, гораздо раньше, на Индостане начались складываться веды: Ригведа – собрание гимнов, Самаведа – собрание песнопений, Яджурведа – собрание жертвенных формул, Атхарваведа – собрание магических формул и заклинаний. Уже из названий вед можно сделать вывод, что в них, в гимнах, диалогу уделялось не так много внимания. Это – гимны.
«Литература каждой веды состоит, прежде всего, из самхит, т. е. самих вед, заклинаний, формул» (А. Я. Сыркин. Ранние упанишады и Брихадараньяка, в книге «Брихадараньяка. Упанишада, М., 1991. С. 6). Работа над текстами самхит и их кодификация завершилась в первой половине I тыс. до н.э.. Окончательная кодификация Атхарваведы завершилась в середине I тыс. до н.э. «Следующий раздел ведийской литературы – брахманы (то есть – «объяснения Брахмана»)… Время составления брахман совпадает, по-видимому, с последним периодом оформления самхит – ок. X-VII вв. до н.э.». (Там же. С. 7).
Одной из составных частей брахман являются араньяки («лесная книга»), которые сочинялись для тех, кто оставлял семью и удалялся в лес, чтобы «предаться благочестивым размышлениям». В араньяках содержится много практической информации, необходимой лесным отшельникам. Близко к араньякам по целям и духу изложения находятся упанишады – разные поучения, передаваемые от учителя к ученику. Они являются заключительной частью вед, и поэтому их иногда называли ведантой («концом вед», «целью вед»). Слово веданта позже станет названием философской школы. (Там же. С. 7-8).
Согласно древним преданиям, веды, брахманы, араньяки, упанишады внушались свыше поэтам-мудрецам (риши), и все вместе они составляют шрути («услышанное»).
Другой раздел ведийской литературы называется смрити («запоминаемое»). К нему принадлежат ритуальные, законодательные, научные трактаты, возникшие на основе брахман, и комментирующие веды, называемые сутрами («нитями») и образующими ведангу («часть вед») (Там же. С.). Сутры передавались по памяти известными авторитетами. Самые поздние сутры датируются второй пол. I тыс. до н.э. Они послужили основой обширной законодательной и научной литературы, возникшей в те века.
Слово упанишады дословно переводится как «сидеть около», то есть у ног учителя, слушать его и получать от него знания.
Отдельные веды имели свои школы, каждая из которых «хранила определенную традицию канонического текста» (Там же. С. 13). Согласно легендарной традиции, существовало 21 школа Ригведы, 1000 – Самаведы, 109 – Яджурведы, 50 – Атхарваведы, всего – 1180 школ. Исторически точных данных, подтверждающих наличие такого количества ведийских школ, наука не имеет, но поражает упорная вера индийских (и не только индийских!) ученых в то, что эти школы действительно функционировали именно в таком количестве.
Упанишады, согласно легендарной традиции, «не являются вполне анонимными произведениями. Их центральные идеи излагаются от имени проповедников, среди которых были, возможно, и исторические лица». В. Рубен в работе «Философия Упанишад» считает реальными 109 из упомянутых там мудрецов. Согласно его датировке, Аруна, Джанака и Шандилья жили между 670-640 гг. до н.э., Уддалака и Яджнавалкья – в 640-610 гг. до н.э., Шветакету и Аджаташтру – в 610-580 гг. до н.э.» (Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. М., 2000. С. 107).
Самыми крупными мудрецами являлись Шандилья, Яджнавалкья и Уддалака. Яджнавалкья представлен в текстах Упанишад как выдающийся наставник и мастер философского спора. Ученые с умыслом подчеркивают, что в рассуждениях мудрец использовал не логический инструментарий, тончайший у древних индийцев, а поэтические образы и метафоры.
Для данной работы это важный момент. История мыслитики знает много примеров, подтверждающих идею о том, что поэтическое мышление по глубине и охвату не уступает научному мышлению и в деле образования, и в деле поиска великих истин бытия. И в изложении этих истин на разных уровнях познания и самопознания: общедоступном, интеллектуальном и «языке избранных», то есть тех людей, которым Бог даровал способность мыслить не только первозданными образами и метафорами, но и сложнейшими символами, в частности «научными символами». Точно также можно сказать и о научном мышлении, которое, естественно, не уступает по всем обозначенным параметрам мышлению поэтическому.
Здесь важное иное. Любой учитель, тяготеющий к тому или иному способу мышления, должен осознавать свою предрасположенность, распознавать ее в учениках, уметь настраивать соответствующим образом параметры «Творческого диполя» (Учитель – Ученик), не пытаться переделывать тех, кому Бог даровал способ мышления, не такой, каким обладает учитель.
Яджнавалкья излагает учение в беседе со своей супругой Майтрейей. Их взаимоотношения отличаются от взаимоотношений, например, Кратета и Гиппархии, буквально, боготворившей своего мужа. Но в чем-то они сходны. Например, в уважительном отношении учителя (супруга) к ученику (супруге).
О том, какое внимание обитатели Индостана уделяли Педагогике гениев, говорят хотя бы ниже приведенные цитаты из «Ригведы» и «Упанишад». (Некоторые ученые считают, что «Упанишады» были созданы раньше «Ригведы», другие утверждают обратное).
Плохое восхваление не ценится среди дающих богатство. (Ригведа. Мандалы I—IV. М., 1999. С. 68.
Сами выпустите на волю, сделайте набухшими
поэтические мысли
Вы двое управляете мыслями вдохновенного
(Ригведа. Мандалы I—IV. М., 1999. С. 187)
Дойные коровы, помогавшие некогда Маматее,
У того же вымени насытили любителя священного слова.
Пусть стремится приобщиться к питанию тот, кто знает вехи.
Кто хочет покорять устами, пусть сохраняет несвязанность!
(Там же. С. 188)
Или «К Варуне»:
Ослабь грех на мне, словно пояс!
Пусть будет нам удача (в том, чтобы достигнуть
источника твоего закона, о Варуна!
Да не порвется нить у меня, ткущего произведения!
Да не сломается прежде времени мерка умельца!
(Там же. С. 269)
Познание
О Брихаспати, первое начало Речи возникло,
Когда они пришли в действие, давая имена вещам.
Что было у них лучшего, незапятнанного,
Это тайно сокрытое в них проявилось с помощью любви.
Когда мудрые мыслью создали Речь,
Очищая ее, как муку через сито,
Тогда друзья познали содружества:
Их приносящий счастье знак нанесен на Речь.
С помощью жертвы пошли они по следу Речи.
Они обнаружили, что она вошла в слагателей гимнов.
Принеся ее, они разделили ее между многими.
Семеро певцов вместе приветствуют ее криками.
Кто-то, глядя, не увидел Речь,
Кто-то, слушая, не слышит ее.
А кому-то она отдала свое тело,
Как страстная нарядная жена – своему мужу…
(Ригведа. Мандалы IX—X. М., 1999. С. 206 – 207).
Дочитав до конца этот гимн, любой неравнодушный к поэзии человек поймет, каким сложным, насыщенным и вместе с тем первозданным и глубинным было поэтическое мышление древних обитателей Индостана. Какие высокие требования они предъявляли к поэтам. Как могла воздействовать (и, наверняка, воздействовала!) поэтическая строка, «Речь», на поэтов-песносказателей и их сограждан.
Диалоги в «Ригведе»
Гимны-диалоги занимают в «Ригведе» особое место. Обычно содержание диалогов довольно загадочно, и его можно понять лишь с помощью комментариев или легенд, изложенных в других источниках. Наиболее известен из таких гимнов диалог Пурураваса и Урваши (X, 95), в котором смертный Пуруравас умоляет нимфу Урваши, покинувшую его, вернуться и жить с ним вместе; на его просьбы Урваши отвечает, что на дружбу женщин нельзя полагаться, ибо «их сердце подобно сердцу гиен». Легенда о Пуруравасе и Урваши впоследствии полно и последовательно была изложена в «Шатапатха-брахмане», а затем стала одним из самых популярных сюжетов классической индийской литературы и обрела бессмертие в одной из драм Калидасы. Среди других диалогов «Ригведы» заслуживают упоминания диалог между Ямой и его сестрой Ями (X, 10), представляющий собой обработку общераспространенного мифа о близнецах, а также диалог между мудрецом Вишвамитрой и реками Випаш и Шутудри, содержащий, возможно, отдаленные исторические реминисценции о расселении арийских племен. Вишвамитра просит реки «опустить свои воды», чтобы ведо́мое им войско могло переправиться на, другой берег:
Ями:
Как бы я хотела повернуть друга к дружбе,
Даже если он прошел много (ёджан) через бурный поток!
Предусмотрительный хотел бы иметь внука (своего) отца,
Представляя себе (своего) продолжателя на земле.
Яма:
Твой друг не хочет такой дружбы,
Когда (женщина) с одинаковыми признаками становится чужой.
Сыновья великого Асуры, герои,
Поддерживатели неба, смотрят далеко вокруг.
Ями:
Эти бессмертные желают вот чего:
Отпрыска от одного единственного смертного.
Пусть твоя мысль покоится в нашей мысли!
Пусть войдешь ты в (мое) тело, как муж к жене!
Яма:
Чего раньше мы не делали, как же это (сделать) сейчас?
(Громко) говоря истинное, шептать мы будем неистинное?
Гандхарва в водах и водяная женщина -
Это наше происхождение, это наше высшее родство.
Ями:
Ведь еще в утробе прародитель создал нас двоими супругами,
Бог Тваштар, побудитель, творящий все формы.
Никто не нарушает его обетов.
Свидетели нам в этом - Земля и Небо.
Яма:
Кто знает об этом первом дне?
Кто видел его? Кто здесь возвестит?
Высоко установление Митры (и) Варуны.
О сладострастная, что же ты обращаешься с (таким) соблазном к мужчинам?
Ями:
Ко мне, Ями, пришла любовь к Яме,
Чтобы лечь с ним на совместное ложе.
Как жена мужу, хочу я отдать (свое) тело.
Да будем мы двое кататься туда-сюда, как колеса колесницы!
Яма:
Не стоят (на месте), не смыкают глаз те,
Что бродят здесь как соглядатаи богов.
К другому, чем я, иди скорее, сладострастная!
С ним катайся туда-сюда, как колеса колесницы!
Ями:
Ночами и днями она услаждала бы его.
В (один) миг обманула бы глаз солнца.
У (нашей) пары такое же родство, как у Неба и Земли.
Ями взяла бы (на себя) (поступок) Ямы, не подобающей родне.
Яма:
Придут, конечно, те последующие поколения,
Когда родные будут совершать (поступок), не подобающий родне.
Подкладывай руку для (какого-нибудь) быка,
Ищи себе, прекрасная, другого, чем я, мужа!
Ями:
К чему тогда есть брат, если приходится быть беззащитной?
И к чему сестра, если (все равно) обрушится небытие?
Обезумев от любви, я шепчу это снова и снова:
Соедини (свое) тело с моим телом!
Яма:
Никогда не стану я соединять (свое) тело с твоим телом!
Плохим называют (того), кто войдет к сестре.
Готовь себе любовные утехи с другим, чем я!
Твой брат, о прекрасная, не хочет этого.
Ями:
Ну и жалок же ты, Яма! Ни разума,
Ни сердца у тебя не смогли мы отыскать!
Другая, конечно, будет обнимать тебя,
Как подпруга - упряжного (коня), как лиана - дерево!
Яма:
Другого и ты крепко (обними), о Ями, и другой тебя
Пусть обнимет, как лиана - дерево!
Это его мысль стремись покорить, а он - твою,
И (с ним) добейся счастливого согласия!
(Ригведа. Мандалы IX-X. М., 1999. С. 124-126).
О характере гимнов-диалогов среди исследователей «Ригведы» существуют различные мнения. Одни (вслед за Г. Ольденбергом) полагают, что первоначально стихи диалогов сопровождались объясняющей их прозой, которая впоследствии была утеряна. Другие (например, И. Хертель, Л. Шредер) считают, что диалоги-гимны представляют собой зародышевую форму драмы, предназначались для ритуального представления типа пантомимы и контекст их появления в ритуале, мимика и жесты актеров помогали понять все то, что не было прямо высказано в отдельных репликах. Если такая точка зрения справедлива, а многое говорит в ее пользу, то «Ригведа» содержит фрагменты не только будущих лирических и эпических, но и драматических жанров, и, таким образом, ее связь с последующей литературной традицией оказывается еще более разносторонней. Около 20 гимнов имеют форму диалога; в них усматривают зачатки драмы.
«Разговор Индры, Марутов и Агастьи», «Разговор Агастьи и Марутов», «Агастья и Лопамудра», «Разговор Индры, Адити и Вамадевы» и другие гимны написаны, что ясно уже из названия, в разговорном стиле. Разговоры богов и героев, и авторов гимнов носят описательный характер, либо характер наставлений, поучений.
Агастья и Лопамудра
Лопамудра:
1 Много осеней я изнуряла себя
Утром и вечером, много старящих зорь...
Старость уменьшает красоту тела.
Разве мужчины никогда не должны входить к (своим) женам?
2 Даже служители истины, которые были прежде
(И) вместе с богами высказывали истины,
Даже они прекратили, так как не достигли конца.
Разве жены никогда не должны сходиться с мужьями?
Агастья:
3 Не напрасно старание, которому содействуют боги.
Мы вдвоем выстоим в любых сражениях.
Мы победим здесь в состязании с сотней ловушек,
Если объединимся в пару, устремленную к одной цели.
4 На меня нашло желание быка вздымающегося,
Возникшее отсюда, оттуда, неизвестно откуда.
Лопамудра заставляет струиться быка.
Неразумная сосет разумного, пыхтящего.
Ученик Агастьи:
5 К этому соме, выпитому в сердце (моем),
Я обращаюсь изблизи:
Если мы совершили какой грех, да простит он его великодушно-
Ведь смертный обилен страстями!
6 Агастья, копавший заступами (коренья),
Возжелавший продолжения рода, потомства, силы,
Привел к процветанию обе варны, (этот) грозный риши.
(Когда) исполнились (его) желания, он отправился к богам.
(Ригведа. Мандалы I-IV.М., 1989. С. 221)
Упанишады
Кто оскорбляет брахмана, тот нападает на собственный источник. Он становится тем хуже, чем лучше тот, кого он оскорбил. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн.1. С. 76).
Тот, кто идет к богам, тот живет своей силой. (Там же. С. 78).
Поистине существует три мира – мир людей, мир предков, мир богов. Мир людей приобретается лишь благодаря сыну, а не какому-нибудь другом деянию; мир предков – благодаря деянию; мир богов – лучший из миров – благодаря знанию. Поэтому и восхваляют знание.
Обученного сына называют ведущим к достижению мира, поэтому обучают его. (Там же. С. 80).
Тот, кто находится в познании, отличен от познания, кого познание не знает, чье тело – познания, кто изнутри правит познанием, - это твой Атман, внутренний правитель, бессмертный. (Там же. С. 105).
Нет другого, кто видит, кроме него; нет другого, кто слышит, кроме него; нет другого, кто мыслит, кроме него; нет другого, кто познает, кроме него. Это – твой Атман, внутренний правитель, бессмертный. Все остальное подвержено страданию. (Там же. С. 105).
«Кто твое божество в восточной стране света?» – спросил Шакалья.
Яджнавалкья сказал: «Божество Адитья». – «На чем основан этот Адитья?» – «На глазе». – «На чем основан глаз?» – «На образах, ибо глазом видят образы». – «На чем же основаны образы?» – «На сердце, - сказал Яджнавалкья, - ибо сердцем познают образы, ведь на сердце бывают основаны образы». – «Это так, Яджнавалкья… (Там же. С. 110).
Боги таковы, что им приятно скрытое и враждебно открытое. (Там же. С. 117).
Человек идет туда, где произносится речь, пусть даже там нельзя различить собственной руки. (Там же. С. 118 – 119).
Пусть он (брахман) не думает о многих словах, ибо это – утомительные речи. (Там же. С. 127).
«Подавляйте себя», «подавайте», «дарите сострадание». Пусть же исполняют эти три заповеди: подавление, подаяние, сострадание. (Там же. С. 134 – 135).
Далее см. С. 141 – 143.
Далее см. Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн.2. С. 43, 59 – 62.
Пусть не стремится человек распознать речь – пусть узнает говорящего… И см. далее. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. кн.2. С. 62).
1. Обучив веде, учитель наставляет ученика: «Говори правду. Следуй добродетели. Не пренебрегай изучением. Принеся учителю приятный ему дар, не пресекай нити своего потомства. Не пренебрегай правдой. Не пренебрегай добродетелью. не пренебрегай благополучием. Не пренебрегай величием. Не пренебрегай изучением и обучением. Не пренебрегай обязанностями перед богами и предками.
2. Чти мать, как бога. Чти отца, как бога. Чти учителя, как бога. Чти гостя, как бога, Совершай те действия, что безупречны, и не иные. Придерживайся тех добрый поступков, что приняты у нас, и не иных.
3. Тем брахманам, что выше нас, ты должен доставить отдых, предложив сиденье. Следует давать с верой, не следует давать без веры. Следует давать с радостью…(Там же. С. 82 – 83).
Далее см. Там же. С. 86, 87
Блуждают, скитаются дураки, словно слепцы, ведомые слепцом. (Там же. С. 101).
Далее см. Там же. С. 104 – 105.106, 107 – 108.109. 110 – 111.
Когда разрубаются все узлы, связывающие здесь сердце,
То смертный становится бессмертным – таково наставление. (Там же. С. 111).
В сердце – сто и одна артерия, из них одна ведет к голове.
Идущий по ней вверх достигает бессмертия, во все стороны служат выходами другие отверстия. (Там же. С. 111).
Далее см. Там же. С. 117.120.
Когда люди свергнут пространство, словно кожу
Тогда и без распознавания бога наступит конец их страданию. (Там же. С. 130).
Мысли – это способности постижения. (Там же. С. 144).
Время дает созревать всем существам в великом Атмане;
Кто же знает, в чем созревает время, тот – знаток веды. (Там же. С. 149).
Далее см. Там же. С. 151.
Пусть не учит он сокровенному знанию, кто не сын, не ученик и неспокоен. (Там же. С. 156).
Там же. С. 159 – 160, 166, 177.
Истина принадлежит благим. Поэтому они радуются в истине. (Там же. С. 213).
Далее см. Там же. С. 220, 221, 222 – 223, 225 – 227.
Коровы бывают разных цветов, молоко же – одного цвета;
Высшее знание подобно молоку, а все наделенные признаками – как коровы. (Там же. С. 227).
Усердным трением знания ученый сжигает узы. (Там же. С. 231).
Далее см. Упанишады. В трех книгах, М., 1991. Кн.3. С. 57, 69 – 70, 76-77, 78, 79.
Лишь знание, полученное от учителя, бывает благотворным. (Упанишады. В трех книгах, М., 1991. Кн.3. С. 89).
Подобно тому как привязанная за веревку птица, устремляясь в разные стороны и не зная, где пристроиться, находит прибежище там, где она привязана, так, дорогой, и этот разум, устремляясь в разные стороны и не зная, где пристроиться, находит прибежище в дыхании. Ибо разум, дорогой, привязан к дыханию. (Там же. С. 113).
Далее см. Там же. С. 120 – 123, 142.
Диалог
В «Упанишадах» диалоги разнообразнее, нежели в «Ригведах». Они строятся по принципу: ученик задает вопрос – учитель излагает в ответе, часто расширенном, образном, притчевом, свое учение. Показательной в этом отношении является Четвертая брахмана (Брихадараньяка упанишада. Раздел Мадху, II. 4), в которой диалог ведут между собой уже упомянутые Майтрейя и ее супруг Яджнявалкья.
1. «Майтрейи, — сказал Яджнявалкья, — поистине, я собираюсь оставить это состояние домохозяина. Давай же я произведу раздел между тобой и Катьяяни».
2. Майтрейи сказала: «Господин. Если бы вся эта земля, полная богатства, сделалась моей, стала бы я от этого бессмертной?» — «Нет,— сказал Яджнявалкья.— Какова жизнь наделенных имуществом, такой стала бы и твоя жизнь. Но нет надежды достичь бессмертия с помощью богатства».
3. Майтрейи сказала: «Что я буду делать с тем, от чего все равно не стану бессмертной? Поведай мне, блаженный, что ты знаешь».
4. Яджнявалкья сказал: «Да. Ты всегда была дорога нам и говоришь дорогое. Подойди же и сядь — я объясню тебе это. А ты поразмысли над тем, что я буду объяснять».
5. И он сказал: «Поистине, не ради супруга дорог супруг, но ради Атмана дорог супруг. Поистине, не ради жены дорога жена, по ради Атмана дорога жена. Поистине, не ради сыновей дороги сыновья, но ради Атмана дороги сыновья. Поистине, не ради богатства дорого богатство, но ради Атмана дорого богатство. Поистине, не ради брахманства дорого брахманство, но ради Атмана дорого брахманство. Поистине, не ради кшатры дорога кшатра, но ради Атмана дорога кшатра. Поистине, не ради миров дороги миры, но ради Атмана дороги миры. Поистине, не ради богов дороги боги, но ради Атмана дороги боги. Поистине, не ради существ дороги существа, но ради Атмана дороги существа. Поистине, не ради всего дорого все, но ради Атмана дорого все. Поистине, лишь Атмнпа следует видеть, следует слышать, о нем следует думать, следует размышлять, о Майтрейи. Поистине, когда Атмана видят и слышат, когда думают о нем и распознают его, все становится известно.
6. Брахманство оставляет того, кто считает брахманство отличным от Атмана. Кшатра оставляет того, кто считает кшатру отличной от Атмана. Миры оставляют того, кто считает миры отличными от Атмана. Существа оставляют того, кто считает существ отличными от Атмана. Все оставляет того, кто считает все отличным от Атмана. Это брахманство, эта кшатра, эти миры, эти боги, эти существа, это все — Атман.
7. Это подобно тому, как не могут быть восприняты сами по себе внешние звуки, возникающие, когда ударяют в барабан, но, благодаря восприятию барабана или ударяющего в барабан, воспринимается и звук.
8. Это подобно тому, как не могут быть восприняты сами по себе внешние звуки, возникающие, когда трубят в раковину, но, благодаря восприятию раковины или трубящего в раковину, воспринимается и звук.
9. Это подобно тому, как не могут быть восприняты сами по себе внешние звуки, возникающие, когда играют на лютне, но, благодаря восприятию лютни или играющего на лютне, воспринимается и звук.
10. Подобно тому как из огня, в который подложено сырое топливо, выходят один за другим клубы дыма, поистине, так же и с дыханием этого великого существа вышли «Ригведа», «Яджурведа», «Самаведа», «Атхарвангираса», итихаса, пураны, науки, упанишады, шлоки, сутры, анувьякхьяны, вьякхьяны. Все они вышли с его дыханием.
11. Это подобно тому, как океан — средоточие всех вод, как кожа — средоточие всех прикосновений, как ноздри — средоточие всех запахов, как язык — средоточие всех вкусов, как глаз — средоточие всех образов, как ухо — средоточие всех звуков, как разум — средоточие всех решений, как сердце — средоточие всех знаний, как руки — средоточие всех дел, как детородный орган — средоточие всех удовольствий, как задний проход — средоточие всех извержений, как ноги — средоточие всех путешествий, как речь — средоточие всех вед.
12. Подобно тому как брошенный в воду комок соли растворяется в воде и нельзя вытащить его снова, но какую часть воды ни возьмешь — она соленая, поистине, так же и эта великая, бесконечная, безграничная, состоящая из одного лишь распознавания сущность, возникнув из этих элементов, исчезает в них. Нет после смерти сознания. Так говорю я», — так сказал Яджнявалкья.
13. Тогда Майтрейи сказала: «Ты смутил меня, господин, словами: «нет после смерти сознания». Тогда он сказал: «Поистине, я не говорю смущающего. И этого достаточно, чтобы понять.
14. Ибо, где есть что‑либо подобное двойственности, там один обоняет другого, там один видит другого, там один слышит другого, там один говорит другому, там один мыслит о другом, там один распознаёт другого. Но когда для него все стало Атманом, то как и кого сможет он обонять, то как и кого сможет видеть, то как и кого сможет слышать, то как и кому сможет говорить, то как и о ком сможет мыслить, то как и кого сможет распознать? Как сможет он распознать того, благодаря которому он распознаёт все это? Как сможет он распознать распознающего?»
(Брихадараньяка упанишада. М., 1991. 88-90. перевод А. Я. Сыркина)
Диалог Начикетаса с отцом
Начикетас (в переводе с древнеиндийского «незнающий» и, как предполагается, поэтому ищущий знания, пути к нему) – древнеиндийский мифологический персонаж, известный из поздневедийской литературы. Отец Начикетаса, праведный брахман Ваджашраваса (другие его имена - Готама и Ауддалака Аруни), приносит в жертву своё состояние. Начикетас, полагая, что отец собирается принести в жертву и его, трижды обращается с вопросом: «Отец, кому ты меня отдашь?». Отец в гневе отвечает: «Смерти я тебя отдам!», т.е. владыке смерти, хозяину царства мёртвых Яме. Начикетас отправляется к нему и проводит три ночи в обители Ямы, не получив пропитания. Возвратившись к себе, Яма находит Начикетаса, принимает его как почётного гостя и предлагает выбрать три дара. Начикетас просит сделать так, чтобы отец стал милостивым к нему. Яма обещает выполнить эту просьбу. Начикетас просит рассказать ему о небесном огне и о том, как, преодолев голод и жажду, обитатели небесного мира наслаждаются бессмертием, не зная ни страха, ни старости, ни смерти. Яма рассказывает ему об огне как начале мира и об устройстве жертвенного алтаря - составе его частей и их порядке (можно думать, что этот последний мотив как-то связан с возможностью народно-этимологического соотнесения имени Начикетаса с звуковым комплексом na-cik-, где cik- одна из основ глагола ci-, обозначающего устройство жертвенного алтаря, приведение его в порядок, возведение его). Начикетас повторяет Яме сказанное им, и умилостивленный Яма даёт ему дополнительный дар: он называет небесный огонь именем Начикетас. Трижды возжёгший этот огонь и познавший эту триаду совершает три действия, преодолевает рождение и смерть, отбрасывая страх и печаль, достигает бесконечного покоя и радуется в небесном мире. Но Начикетас спрашивает Яму о самом главном, что беспокоило его ещё на земле с самого детства, - о том, что ожидает человека после смерти. Яма пытается уклониться от ответа на этот вопрос, он предлагает Начикетас в дар сыновей, внуков, скот, золото, долгую жизнь, красавиц на колесницах, сопровождаемых музыкой, и т.п. "... Не должен человек радоваться богатству: разве сможем мы владеть богатством, увидев тебя... Кто из подверженных уничтожению и смерти внизу на земле, приблизившись к уничтожимости и бессмертию, узнав и поразмыслив об удовольствиях, - станет радоваться слишком долгой жизни? Скажи нам, смерть, о том, в чем сомневаются, что (заключено) в великом переходе, - этот дар..., и не иной, выбирает Начикетас" (Катхауп. I 1, 26 - 29). Яма вынужден дать ответ и на эту, третью просьбу его, потому что Начикетас заслужил этого. Яма противопоставляет приятное, к которому стремятся глупые ради мирского благополучия, благому, которому привержены разумные люди, стремящиеся к знанию. Только они могут постичь этот переход от жизни к смерти и самую высшую реальность. Но это постигается не рассудком, а самосозерцанием, преодолением и отказом от радости и от горя. Яма рассказывает Начикетасу, как от незнания перейти к знанию, и сравнивает этот переход с разожжённым огнём Начикетасом ("С помощью преходящих вещей я достиг непреходящего", I 2, 10). Далее Яма говорит о священном слоге Ом и его символике, о постижении высшего атмана, который сравнивается с владельцем колесницы, тогда как тело - с колесницей, рассудок - с колесничим, разум - с поводьями, чувства - с конями, предметы, восприятия - с дорогой (I 3, 3-4), о иерархии (ср. снизу вверх: чувства - воспринимаемые ими предметы - разум - рассудок - атман - непроявленное - Пуруша; ср.: "Нет ничего выше Пуруши. Это конечная цель. Это высший путь", I 3, 11).
История Начикетаса представляет собой образец философского мифа с сильными элементами рационалистического умозрения. В этом смысле он соприкасается с другими образцами древнеиндийского умозрения, знания (veda), принадлежащими уже к философско-религиозной традиции и к сфере "преднаучных" сочинений. Вместе с тем в ней отчётливо обнаруживаются фольклорные элементы: необдуманный гнев, дающий начало всему действию; нисхождение живого человека (юноши) в царство смерти; "прение" со смертью; три дара - три желания; "умные" вопросы - желания (как инверсия "умных" ответов); достижение бессмертия через смерть (с её помощью). В истории Начикетаса обнаруживается присутствие элементов и фольклорной техники (диалог в царстве мёртвых, очень существенная роль числа три, сравнения и уподобления и т.п.). Исследования обеих версий истории Начикетаса показали, что при всей их близости, они, видимо, восходят к более древнему источнику, который мог довольно значительно отличаться от засвидетельствованных текстов. Одним из отражений общего первоисточника и, следовательно, текстом, родственным позднейшим версиям истории о Начикетасе, возможно, следует считать гимн - разговор мальчика с умершим отцом (PB X 135), в котором в перевёрнутом по сравнению с сюжетом Начикетаса виде выступает та же схема. Ср.: "Под дерево с прекрасными листьями, где пьёт с богами Яма, туда наш отец устремляется к предкам" (X 135, 1); здесь же сравнение с колесницей, диалог отца с сыном, философизирующая тенденция (авторская тема). История Начикетаса отмечает собой тот исключительной важности рубеж между "философизируемой" мифологией и "мифологизируемой" философией, который даёт ценный материал, касающийся поздних трансформаций мифа и особенностей усвоения мифологического материала философской и ранненаучной традицией. Высокие достоинства мифа о путешествии Начикетаса в царство смерти позволяют сопоставить его с философскими мифами Платона или Нового завета.
Поднебесная
Школы
Согласно преданиям, школы в Поднебесной появились в III тыс. до н.э.. Первые письменные источники, свидетельствующие о наличие школ, датируются эпохой Шан (Инь), то есть XVI-XI вв. до н.э., когда в школах Китая учились в основном дети свободных и богатых людей. Особую роль в воспитании и обучении китайцев играла семья. В школах дети познавали шесть искусств: мораль, письмо, счет, музыку, стрельбу из лука, верховую и упряжную езду.
От мифов к «Шицзин»
Читаем в книге Юань Кэ. «Мифы Древнего Китая»:
Фу-су (Фуси, Пао-си, Бао-си), первопредок и культурный герой в древнекитайской мифологии, впервые упомянутый в памятниках IV в. до н.э., научил людей рыболовству, охоте, другим важным житейским делам, изобрел восемь гадательных триграмм (ба гуа), гусли, создал иероглифическую письменность, заменившую узелковое письмо. Приверженцы конфуцианской исторической традиции считают, что Фу-си под именем Тай-хао, правил в Китае в 2852 – 2737 гг. до н.э.
В мифах народов мира с уважением говорится о богах или культурных героях, даровавших людям те или иные знания, навыки, умения, таланты и так далее. Но очень редко авторы мифов обращали внимание на технологию познания, на сам процесс познания, то есть на одну из важнейших составляющих развития личности, ограничиваясь словами «научил людей варить мясо, ловить птиц, разжигать огонь» и так далее. В древнекитайских мифах чаще, чем в других, говорится о технологии познания. Вот как описано в них изобретение огня.
«…Рассказывают, что в глубокой древности на западе обширной пустыни находилась страна Суймин. Она была расположена в таком месте, куда не достигали ни лучи солнца, ни свет луны, а так как жители этой страны не видели солнца, то они не знали ни дня, ни ночи. В этой стране росло дерево суйму. Оно было необычайно велико, с очень извилистым стволом, кривыми ветвями, свернутыми листьями и занимало огромное пространство. Как-то один мудрец отправился путешествовать и зашел очень далеко, как раз в те места, где не было ни солнца, ни луны, то есть оказался в стране Суймин. Он решил немного отдохнуть под этим причудливым и огромным деревом суйму. В стране Суймин не было солнечного света, там, как в большом лесу, казалось, царил полный мрак, но, приглядевшись внимательно, можно было убедиться, что это совсем не так. В лесу всюду зажигались прекрасные огоньки, как будто сверкали блестящие жемчужины и разнообразные драгоценные камни, освещавшие все вокруг. Люди страны Суймин круглый год, не видя солнца на небе, трудились и отдыхали, ели и спали при свете этих прекрасных огоньков.
Этот мудрец захотел узнать причину возникновения этих огоньков, и оказалось, что появляются огоньки от того, что большие птицы, напоминавшие птиц-рыболовов, с длинными когтями на лапах, черно спинкой и белым брюшком били своими короткими и твердыми клювами по стволам деревьев (по-видимому, они склевывали насекомых). Ударят клювом по дереву – вспыхнет яркий огонек. И мудрецу внезапно пришла в голову мысль, что так же можно и людям добывать огонь. Он отломил несколько веточек с дерева суйму, взял маленькую ветку и начал ею как бы сверлить большую лунку, и действительно – вспыхнул огонек, но пламени от него не было. Мудрец стал отламывать ветки других деревьев, вновь и вновь пытаясь получить огонь. Он употреблял все больше и больше усилий, и в конце концов от вращения ветки появился сначала дымок, а затем и пламя – ветка загорелась, и был добыт настоящий огонь» (Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. Пер. с кит. Е. И. Лубо-Лесниченко, Е. В. Пузицкого и В. Ф. Сорокина, М., 1987. С. 47).
Опыт, осмысление увиденного, целенаправленное действо – и никаких богов, никаких чудес!
В мифах о создании людей главной героиней является Нюй-ва (Нюйва, Нюй-гуа). Она появилась на планете, когда здесь было создано все, кроме людей. Нюй-ва, великий дух, бродила по земле и чувствовала «ужасное одиночество», понимала, что нужно создать еще что-то важное и нужное, способное оживить мир.
Однажды Нюй-ва слепила на берегу пруда глиняную фигурку, напоминавшую девочку, поставила ее на землю, и та «ожила, закричала «уа-уа» и радостно запрыгала». Нюй-ва назвала свое творение Жэнь – «человек». Нюй-ва полюбила людей, оказывала им помощь. Она стала богиней бракосочетания и богиней, дарующей детей. Люди преодолевали, опекаемые ей, всевозможные трудности, бедствия, очень похожие на бедствия, описанные в мифах других народов планеты, затем «наступила для людей счастливая жизнь, без печалей и забот», прекрасно описанная Юань Кэ (Там же. С. 57), который предположил, что «это было время еще более древнее, чем «золотой век».
И почему-то именно теперь Нюйва создала для них музыкальный инструмент шэнхуан, «губной органчик шэн с тоненькими листочками-язычками хуан» (Там же. С. 57).
Почему же Нюй-ва сразу не даровала людям губной органчик? Может быть, потому что раньше им было не до музыки, не до искусства вообще? А может быть, потому что, не имея опыта, впечатлений, ассоциаций, переживания, люди не могли ни создавать произведения искусства, ни оценивать созданное? А может быть, потому что технология жизни (производительность труда, например) еще не достигла того уровня, который мог бы позволить расходовать часть людской энергии на искусство?
Известные мне мифы удивительно логичны, и логика мифов подчинена именно технологии движения жизни людей на нашей планете. В самом деле, почему бы богам, захотевшим создать «род человеков», сразу же не наделить их всем необходимым и достаточным для полнокровной и счастливой жизни?! В конце концов, они, как боги, должны были предвидеть все перипетии на Земле. Быть может, они и предвидели все наперед, но не доверяли самим себе и предвиденному и, не доверяя, следили с интересом за людьми, подбрасывали им знания, навыки, умения, изобретения, открытия, образы, другие средства и методы воздействия на человека через произведения искусств, на развитие человека. Так или иначе, но мифы народов мира, я повторюсь, удивительно жизненны, жизненной логикой оправдываемые.
Завершив «свою работу для человечества, Нюй-ва решила, наконец, отдохнуть» (Там же. С. 59), поднялась на девятое небо, предстала перед Небесным владыкой, рассказала ему о делах своих. Затем она жила в небесном дворце, не кичась своими заслугами, «приписав их великой природе, считая, что все свои деяния она свершила, следуя влечению естества» (Там же. С. 59).
Еще один важный момент для творчества! Нюй-ва, явно не из-за скромности только, отдает дань великой природе и влечению естества в деле творческом, созидательном. Что природа захотела, куда влечет естество, то и делает художник, туда и стремится его душа, отзываясь эхом в мелодиях и ритмах, линиях и формах, мыслях… Разве не так? Разве все великие произведения искусства не подтверждают мнение Нюй-ва, разве могли они родиться иным образом? Вряд ли.
Великая природа и влечение естества – источник творческой энергии. С этим спорить невозможно. Но природа многообразна в своих проявлениях, а естество может увлечь увлекаемого человека в такие дебри, в такую творческую замысловатость, откуда и ему самому сложно выбраться, не говоря уже о тех, кому нравится его искусство. А ведь есть еще люди, которые и хотели бы постичь истину «великой природы и влечения естества» того или иного замысловатого мастера, да сделать им это чрезвычайно трудно, а то и невозможно.
Вскоре после того, как Нюй-ва воспарила на небо, закончился «предзолотой век», начался «золотой век», герои которого изобретали, строили, сочиняли песни, гимны, запоминали разные случаи из жизни, продолжая доверять во многом небожителям.
Юань Кэ приводит эпизод из жизни легендарного правителя Хуан-ди, которому в одной из войн помогла фея Сюань-нюй, «изучившая на небесах магическое искусство» (Там же. С. 102) и научившая императора воинскому искусству.
О системе обучения на небесах доподлинно ничего не известно. Но учили небожители, видимо, основательно, в противном случае люди так долго не вспоминали бы свои небесные университеты и своих божественных учителей.
Хуан-ди, правивший в 2698-2598 гг. до н.э., был талантливым человеком и, как сказали бы в наши дни, великим трудоголиком, о чем, в частности, говорит перечень изобретений этого повелителя (Там же. С. 113).
А нам пора переходить к «Шицзин».
Этот древнейший литературный памятник Китая охватывает период истории Поднебесной с XI по V в. до н.э. и является «своеобразной энциклопедией китайской древности, которая словно впитала в себя все поэтические краски этого мира» (Н. Т. Федоренко, Вступительная статься «Древнейший памятник поэтической культуры Китая», к книге «Шицзин». М., 1987. С. 5). В этом труде почти ничего напрямую не сказано о нашей задаче, но – эта тема разработана в «Шицзин» очень подробно.
Известно, что «Шицзин» собрал Конфуций, прочитав три с лишним тысячи песен и гимнов и включив триста пять из них в «Книгу песен и гимнов». И мне остается лишь процитировать фрагменты из «Шицзин», в которых тема воспитания и образования оттенена с того или иного ракурса.
Учись, у мудрейших совета спросив!
(Шицзин. Книга песен и гимнов, пер. с кит. А. Штукина, М., 1987. С. 128)
О, горе! Люди нынешних времен,
Из вас никто не исправляет зла!
(Там же. С. 165)
Если в согласии с истиной слово придет,
Будет в согласии добром отныне народ.
Речь твоя доброю будет – от речи такой
Будут в народе устойчивы мир и покой.
(Там же. С. 249)
Силы мудрей человека воистину нет:
Вся Поднебесная слушает мудрый совет…
(Там же. С. 254)
Пусть легковесного слова не скажут уста,
Речь у тебя да не будет небрежно пуста:
Знай, что не держит никто языка твоего,
Слово нельзя отпустить, не обдумав его.
Знай же, что слово найдет непременно ответ,
Благо, чтоб кануло без воздаяния, - нет…
(Там же. С. 255)
Ствол деревца, если нежен он, гибок, упруг,
Шелковой нитью покроют и сделают лук.
В том, кто исполнен вниманья к другим и тепла,
Доблесть в таком человеке опору нашла.
Если я мудрого разумом вижу и сам
Тут же его поучаю я добрым словам,
Будет добро он послушно творить до конца;
Если ж случится учить от природы глупца,
Скажет, напротив, такой, что я вовсе не прав?
Каждый в народе имеет свой собственный нрав.
(Там же. С. 256)
Бог литературы
В Древнем Китае, как и в других странах, уже в те далекие времена прекрасно понимали, что главными богатствами любого государства являются народ, территория и слово. Самые мудрые повелители Поднебесной уделяли огромное внимание укреплению этих трех опор, на которых стоит фундамент государства. И естественно, они заботились о развитии государственного языка. В мифах Древнего Китая, например, существует бог литературы, Вэн-чан.
Он покровительствовал всем литературным делам писателей. Помогал им сдавать государственные экзамены, после которых успешно преодолевшие этот барьер получали право занять чиновничий пост. Некоторые ученые считают, что культ Вэнь-чана появился в XIII-X вв. до н.э. в провинции Сычуань и вскоре быстро распространился по всей Поднебесной.
В конфуцианских храмах фигуру Вэнь-чана помещали в отдельном киоте, в честь бога литературы строили храмы.
Вэнь-чан имел двух помощников Куй-сина и Чжу-и, статуэтки которых стояли в храмах по обе стороны от бога литературы. Чжу-и («Красное платье») являлся земным представителем бога и ведал судьбами литераторов. Он был одет во все красное. Во время экзаменов этот длиннобородый старец подглядывал через плечо абитуриента в его рукопись и тайно подсказывал кивками головы, что можно и нужно писать в экзаменационном сочинении.
Куй-син («Первая звезда») изображался стоящим на правой ноге. Левая, согнутая в коленке, приподнималась кзади. В правой руке Куй-син держал кисть, в левой – печать или ковш Большой Медведицы (сам он отождествлялся с первой звездой этого созвездия). На бедрах помощника литературного бога была надета повязка, а на шее развивался шарф. Часто скульптура Куй-сина ставилась на спину огромной рыбы ао. Она сыграла в жизни легендарного Куй-сина заметную роль. Однажды он явился на экзамены на ученую степень и получил лучшие среди многочисленных участников оценки. Согласно ритуалу, далее должна была следовать аудиенция отличника у императора. Но император, увидев безобразное лицо Куй-сина, отказал ему в аудиенции. Молодой ученый разволновался, побежал на берег моря и прыгнул в холодную воду. Но большая рыба ао подхватила самоубийцу и вынесла его на берег. Пришлось Куй-сину жить…
Бывают и такие случаи в жизни. Природа капризна и нетерпелива. А люди – завистливы, пугливы и себялюбивы. Тут ничего не поделаешь. Тут нужно помнить … великого Сократа, тут нужно учиться быть добрым. И тем, у кого внешний вид приятен и красив, и тем, кому не повезло родиться красивым. «Внешний вид говорит о человеке так же мало, как о дыне», - сказал в XIX в. н. э. Генри Торо, но мысль эта была в ходу за две-три тысячи лет до него, и наверняка Куй-син знал ее.
Знал да не сдержался, пытался наложить на себя руки. Зачем же талантливому человеку убивать себя?! Разве – быть просто талантливым и реализовывать свой талант?!
Очень мудро поступил китайский литературный бог, взяв себе в помощники, во-первых, доброго старика, во-вторых, талантливого Куй-сина, претерпевшего многочисленные беды от людей не безобразных лицом, но бесталанных и душевно безобразных.
Древние китайцы не первыми и не единственными обратили внимания и на другой психологический и социальный момент в жизни государства вообще и в проблеме воспитания и обучения, в частности. Они очень хорошо понимали истину, о которой говорится в «Шицзин»:
Древний народ говорил, что разумен лишь тот,
Кто и у сборщика сучьев советы берет!
(Там же. С. 249)
Легендарный мудрец И Инь жил в конце эпохи династии Ся. Существует поэтический миф о его чудесном рождении в маленькой стране, в бедной, крестьянской семье. Воспитывался он на кухне, но это не помешало ему постичь высокие истины, прославиться мудростью. И Инь прекрасно разбирался в искусстве управления страной, и его рассуждения выслушивали с одинаковым вниманием жестокий Цзе, царь династии Ся, и добродетельный Тан, основатель династии Шан.
Конечно же, в этом вопросе китайцы, как и другие народы, державшиеся на сцене истории продолжительное время, не всегда были последовательными. О чем говорит динамичная история взаимоотношений между двумя доктринами китайскими государственного управления: школой фа цзя, родившейся где-то в VIII в. до н.э. и конфуцианской школой, родившейся в VI-V вв. до н.э. Первая исходила из того, что все люди равны перед законом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вторая строила властную пирамиду, убеждая сограждан в том, что сможет выполнить завет Конфуция и воспитать всех граждан в соответствии с занимаемыми ими положениями в пирамиде.
Жизнь менялась. Иной раз верх в Китае брали представители школы фа цзя. Иной раз – конфуцианцы.
Диалог
В «Шицзин» есть песни-поучения, наставления, в них много любви, еще больше социальных мотивов, в них много боли за свою Родину, за тех воинов, которые гибли в походах и сражениях. В них есть «человек за кадром», который является как бы молчаливым участником «половинчатого диалога» и в любую секунду всегда готов вступить в беседу, или в спор, или в диспут. Этот «человек за кадром» порождает у читателя предощущение диалога, непосредственной близости диалога, но предощущение так и остается «за кадром» вместе со своим «человеком». Прием ли это или случайность, я не знаю… И, конечно же, песни и оды «Шицзин» несут сильную педагогическую и познавательную нагрузку.
Средиземноморье
Музы. От мифов к Гесиоду
Еще в архаические времена у Ифимедии и Посейдона (или у его сына Алоэя) родились два страшных брата алоады От и Эфиальт. К девяти годам рост у них достиг 17 м, а ширина плеч – 4 м. Они обладали огромной физической силой и внесли в жизнь богов тревожную сумятицу. Сначала богатыри хотели поместить на гору Олимп гору Оссу, на нее гору Пелиак, чтобы достичь неба и оттуда посмотреть на Землю. С трудом боги отговорили их от этой затеи. Затем Алоады хотели силой жениться на Артемиде и Гере. Богиням женихи не понравились. Тогда От и Эфиальт заковали в цепи Ареса, бросили его в медный чан и держали там больше года. Хулиганство богатырей встревожило богов. Аполлон выступил на борьбу с ними. По одной версии именно Аполлон убил их. По другой, они сами пронзили себя копьями, пытаясь убить пробежавшую между ними лань, в которую превратилась Артемида (по иной версии Аполлон послал эту лань).
Алоады попали в Тартар, и до сих пор они, прикованные к столбу змеями, мучаются там под душераздирающий крик совы. Печальная участь постигла богатырей-хулиганов, которые считаются основателями беотийских городов Аскры и Геликона и… создателями культа муз: Алоады первыми почтили муз и принесли им на Геликоне жертвы (Мифы народов мира. Энциклопедия. В двух томах. Тома 1-2. «Советская энциклопедия». М., 2000. т. 1, 2). Они же, От и Эфиальт, дали имена трем музам, назвав их Мелета («Опытность»), Мнема («Память») и Айода («Песнь»). Следует напомнить, что слово муза, муса, означает мыслящая.
Не правда ли странно, что культ муз начался с каких-то громил, хулиганствующих жлобов, а не, скажем, с того же Аполлона, очень красивого и не злобного почти, к тому же обладающего даром предвидения и наверняка предвидевшего то, как нужны были «мыслящие» для рода людского, какую роль они сыграют в истории человечества. Да и его сестра Артемида могла догадаться о необходимости муз в жизни богов и людей. Не говоря уже об Афине, богине мудрости и разума! Почему же громилы алоады, а никто иной из греческого пантеона богов, так почтительно отнеслись к музам, то есть к «мыслящим»?
Я предлагаю свою интерпретацию данного эпизода мифологической истории. Вполне возможно, что под алоадами сокрыто название каких-то племен, ворвавшихся по морю в архаические времена на Балканы. Подобные вторжения будут продолжаться вплоть до XV века нашей эры, когда османы на несколько столетий обосновались здесь. Практически, все племена и народы, приходившие на Балканы (ахейцы, дорийцы, скифы, гунны, готы, болгары, печенеги, половцы…) находились гораздо ниже на ступенях так называемой цивилизационной лестницы. Это, естественно, никому не дает права называть эти племена глупее племен и народов, обитавших в тех регионах Земного шара, где земля, географические особенности позволяли, а то и вынуждали людей вести оседлый образ жизни, взращивать городские дерева в саду Мировой цивилизации. Кроме физической силы, воинской выучки, упорства люди, отправлявшиеся в далекие завоевательные походы, очень высоко ценили опыт и память, потому что в такие походы не берут библиотеки… Известно, какую огромную роль для воинственных племен играли люди, способные сочинять, запоминать и исполнять песни о боевой жизни народа. В разных странах и в разные времена таких людей называли по-разному. Все они были песносказителями.
Они живут и творят особенно активно в тех странах и в те времена, где и когда либо нет письменности совсем, либо она является уделом избранного, очень узкого круга людей.
Слепой рапсод (аэд) Гомер жил в VIII в. до н.э., когда началась эпоха, называемая Великой колонизацией. Обитатели Балканского полуострова, а также Передней Азии стали активно расселяться по Средиземноморью, Черноморью. Отправляясь в дальние походы, они брали с собой на корабли самое необходимое: продовольствие, одежду, орудия труда и войны. Да, им нужны были не только «опытность» поживших, «память», а значит, и носители этой памяти, но и развлечения им нужны были. Песносказители являлись для колонизаторов одновременно и артистами и носителями «памяти» и «опытности».
Великая колонизация греков и Гомер появились одновременно, когда, во-первых, повысился спрос на песносказителей, во-вторых, колонизаторов нужно было скрепить единым греческим духом, волей, в-третьих, их нужно развлекать в пути, успокаивать, настраивать на победы, в-четвертых, им нужно было передавать опыт предшественников.
Песносказания, явившиеся основой поэм Гомера, сложились задолго до него в виде разрозненных песен. До начала Великой колонизации грекам, активно торговавшим в Средиземном море, хватало и этого. Теперь им нужно было нечто более крупное, всегреческое сочинение. Им нужен был Гомер. И он появился. В истории Земного шара очень много логичного.
Забегая вперед, скажем, что в VI в. до н.э. Великая колонизация в целом завершилась. Эллины перешагнули важный рубеж в своей истории, рапсоды им теперь были не очень нужны. Но поэмы великого Гомера, духовно и морально скрепившие греков, значимости своей для них не потеряли. Скорее наоборот. И тогда появился Писистрат, политический и государственный деятель Афин, тиран. Он приказал исследовать, отредактировать и записать тексты Гомера, и это было сделано.
Но вернемся в архаическую эпоху и поблагодарим алоадов за то, что они первыми почтили «мыслящих», назвали трех главных муз.
История свидетельствует, что великие переселения племен и народов заканчивались либо гибелью переселенцев (гунны, гиксосы…), либо их ассимиляцией с народами, обитавшими в той или иной стране (готские племена, норманны, арии…), либо захватом чужой территории (конкистадоры…) Во всех случаях роль муз алоадов в жизни переселенцев сводилась со временем на нет. Греки поняли это, видимо, на стыке архаической и олимпийской эпох, когда алоады (какие-то неизвестные племена, согласно моей версии) были сокрушены, и на Балканах наступили относительно мирные времена.
Олимпийские музы классической мифологии, дочери Зевса, живут на Геликоне. В своих песнях они прославляют богов, их деяния, связывая тем самым прошлое с настоящим. Кроме того музы этого периода истории покровительствуют песносказителям, музыкантам, передавая им свои дарования. В мифах не сказано о существовании на Геликоне школ, да в этом не было необходимости. Боги есть боги. Проблемы воспитания, обучения, повышения творческого мастерства своих любимцев они решали просто, по-божески, передавая свой дар избранным. И никакие диалоги им были не нужны.
Не забывали музы и о «концертной деятельности». В своих выступлениях они наставляли и повествовали, утешали и развлекали, убеждали и прославляли законы и нравы богов.
С течением времени забот у них прибавилось, потому что пышно разветвилось «древо жизни», греческое общество подверглось закономерной дифференциации, и искусство тоже подверглось этому ветвистому процессу.
В эпоху эллинизма грекам помогали творить девять муз:
Эрато – муза лирической поэзии изображалась с лирой в руках,
Эвтерпа – муза лирической песни – с флейтой в руках,
Каллиопа – муза эпической поэзии и знания – со свитком и палочкой для письма,
Клио – муза истории со свитком и палочкой для письма,
Мельпомена – муза трагедии с трагической маской и венком для плюща,
Полигимния – муза серьезной гимнической поэзии,
Терпсихора – муза танца с лирой и плектром,
Талия – муза комедии с комической маской,
Урания – муза астрономии с небесным сводом и циркулем.
Почему-то греки в эпоху эллинизма отказались от таких муз, как «опытность» и «память». Неужели мудрейшие греки не понимали… Нет, они все прекрасно понимали. О «памяти» и «опытности» они никогда не забывали, но теперь эти функции «мыслящих» греки возложили на книгу, на учителей. Между прочим, эллины не были в данном вопросе уникальными, они сделали так, как делали все мудрые народы в тот момент, когда письменность перестала быть уделом избранных. Записать легче, чем запомнить. Человеку, человечеству в целом свойственно облегчать себе жизнь, искать легкие пути к целям.
Это качество играет с человеком и человечеством в двойную игру. Приучая себя к легким путям, пользуясь всеми благами письменности, человек и человечество не заметно менялись качественно, превращаясь из существ, добывающих, в существа, потребляющие.
Добывать в нашем случае «опытность», хранить «память» об опыте гораздо сложнее, чем пользоваться им, брать его из книг. Психология пользователя, потребителя умиротворяет, расслабляет… Хотя и не всех. Мудрого человека книга не оглупит, а сделает мудрее.
О Музах
Платон. Из диалога «Кратил»
А Музы и вообще мусические искусства названы, видимо, этим именем от страстного стремления к философской мудрости. (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. М., 1990. С. 640).
Плутарх. Застольные беседы.
Вопрос XIV
Различные предания о числе Муз
Участники беседы: Герод, Аммоний, Ламприй, Трифон, Дионисий, Плутарх, Менефил.
1. После этого мы совершили возлияния Музам и прославили пеаном Мусагета, а затем стали петь под сопровождение лиры Эратона о рождении Муз по Гесиоду. По окончании песен оратор Герод обратился к присутствующим: «Послушайте вы, уводящие от нас Каллиопу, как общающуюся только с царями: Гесиод говорит отнюдь не о тех царях, которые разрешают силлогизмы или предлагают загадки с игрою слов, а об имеющих общие интересы с ораторами и политиками. А из остальных Муз Клио притязает на хвалебный род красноречия, ибо означает «хвалы», а Полимния – на историю, ибо ее имя происходит от «память о многом», и в некоторых областях, например на Хиосе, всех Муз называют Мнеями. Сам я ищу покровительства Евтерпы, ибо она, как говорит Хриспп, получила по жребию приятность - и украшенность словесного общения: ведь оратор – мастер разговора и убеждения не в меньшей степени, чем правовой науки; его речи должны завоевывать расположения слушателей, и поддерживать справедливые требования, и защищать против неосновательных обвинений. Часто нами приходится высказывать и похвалу и порицание, и если мы при этом проявляем искусство, то бываем щедро вознаграждены, неудача же приносит бесславие.
Боги! Как всюду его одного уважают и любят
Люди –
Это более, чем о ком-либо, могло бы быть сказано об ораторе, речь которого обладает убедительностью и изяществом».
2. Нет оснований, - сказал Аммоний, - порицать тебя, Герод, если ты «толстой рукой» коснулся Музы: ведь у друзей все общее, и Зевс для того создал много Муз, чтобы все люди могли черпать прекрасное в изобилии из многих источников: не все мы нуждаемся в знаниях охотника, военачальника, моряка, ремесленника, но образованность и владение речью необходимы каждому.
Кто питается злаками,
Нивой щедрой взращенными, -
Вот почему Зевс создал одну Афину, одну Артемиду, одного Гефеста, но много Муз. Но не объяснишь ли ты нам, почему именно девять, а не менее и не более? Вероятно, ты, такой любитель и знаток Муз, уже размышлял об этом». «Что же за премудрость, - отвечал Герод. – Все превозносят знаменитое число девять – первое четырехугольное после первого нечетного и нечетное число раз нечетное, то есть делящееся на три равных нечетных числа». Аммоний улыбнулся: «Ты превосходно вспомнил все это; добавь еще, что это число состоит из двух первых кубов, единицы и восьмерицы, а при другом разделении – из двух треугольных, троицы и шестерицы, каждая из которых есть совершенное число. Но почему это подобает Музам более, чем другим божествам, так что есть у нас девять Муз, но нет девяти Деметр, или Афин, или Артемид? Ведь едва ли для тебя покажется убедительным, что родилось именно столько Муз по той причине, что из стольких же букв состоит имя их матери». Герод рассмеялся, и когда общее веселье затихло, Аммоний предложил присутствующим уделить внимание возникшему вопросу.
3. Начало положил мой брат, напомнив, что древние признавали трех Муз: доказывать это среди стольких ученых мужей означало бы только обнаруживать собственную отсталость и невежество. «Причина же этого не в том, как думают некоторые, что в музыке существуют три звукоряда – диатонический, хроматический и энгармонический; или три струны, соответствующие границам между интервалами, - верхняя, средняя и нижняя, - хотя такие имена - в Дельфах давали самим Музам, неосновательно приурочивая их к одной только музыкальной теории, точнее, к одной ее части – к учению и гармонии. Как я думаю, древние поняли, что все связанное со словом науки и искусства относятся к трем рядам, философскому, риторическому и математическому; в соответствии с этим они считали их благодатными дарами трех божеств, которых и называли Музами. Позднее же, в эпоху Гесиода, когда отчетливее обозначились видовые различия, в каждом из трех родов стали усматривать по три подразделения: в математическом – музыкальное, арифметическое и геометрическое, в философском - логическое, этическое и физическое, в риторическом – первым, как говорят, возникло хвалебное, вторым совещательное и последним судебное. Считая, что ни одно из них не чуждо мусической божественности и не лишено высшего покровительства и начальствования, люди не столько создали, сколько нашли уже существующими соответственное число Муз. И как девять делится на три триады, а каждая из триад на столько же монад, так единой и общей остается правильность речевого выражения действительных различий, и так Музы по три вместе получили в удел каждый из трех родов, а в каждом подразделении одна из них имеет попечительскую силу. Думаю, что и поэты и астрологи не попрекнут нас тем, что мы прошли мимо их искусства: ведь они не хуже нас понимают, что астрология всецело следует за геометрией, а поэтика за музыкой.
4. Прослушав эту речь, врач Трифон задал вопрос: «А что тебя заставило замкнуть вход в храм Муз нашему искусству?» Его поддержал и Дионисий из Мелиты: «К твоему замечанию присоединятся многие. Вот и мы, земледельцы, считаем своей покровительницей Талию, дарящую рост и благое процветание нашим насаждениям и посевам». «Но вы неправы, - возразил я. _ Ведь есть у нас и Деметра, дарящая произрастание, и Дионис, «древес благодатный раститель, светь священный осенней поры», как говорит Пиндар; да и у врачей, знаем мы, есть покровительствующий им Асклепий, и почитают они Аполлона Пеана, а не Мусагета. Ведь согласно Гомеру
Все мы, люди, имеем в богах благодетельных нужду.
Но не все во всех богах. Но удивляет меня, что Ламорий не упомянул о дельфийском предании, касающемся Муз. Дельфийцы не считают Муз эпонимами звуков и струн, а говорят, что весь космос разделен на три части, и первая из них принадлежит неподвижным звездам, вторая планетам, последняя всем, что находится под Луной. Расположены эти части в гармоническом соотношении между собой, и каждой придана хранительницей одна из Муз – первой «Верхняя», последней «Крайняя» и находящейся между ними «Средняя»: она соединяет и, насколько это осуществимо, согласует смертное с божественным и земное с небесным; на такое же соотношение между Мойрами скрыто указывает Платон, давая имена «Неотвратимая», «Пряха» и «Распределительница»; ибо управлять обращением восьми сфер он поручил не Музам, а равночисленным Сиренам».
5. На эту речь откликнулся перипатетик Менефил. «Мнение дельфийцев не лишено убедительности. Но Платон вызывает недоумение, приписывая участие в вечных и божественных обращениях космических сфер не Музам, а Сиренам, демонам недобрым и отнюдь не дружественным человеку, а Муз или вовсе устраняет, или вводит под именем Мойр и называет их дочерями Ананки. Ведь «Необходимость» чужда Музам, а дружественная им «Убедительность», которая гораздо более, чем Эмпедокла Харита,
Неизбывной страшится Ананки
6. «Ты прав, - сказал Аммоний, - если говорить только о той Ананке, которая заставляет нас делать что-либо против нашей воли. Но Ананка, находящаяся среди богов, не является неизбывной, враждебной убеждению и насильственной, кроме как по отношению к злым. Так, для лучших граждан наилучшее для государства не потому является непреложным и нерушим законом, что нарушить его им запрещено, а потому, что они этого не хотят. Не имеет разумного основания страх перед гомеровскими Сиренами, о которых говорит Платон в своем иносказании: здесь песенная сила Сирен знаменует не гибель человека, а пробуждение в уходящих отсель и блуждающих после кончины душах любви к небесному и божественному и забвение смертного: очарованные пением, они радостно влекутся к нему и следуют за ним. А к нам сюда доносится в словах только слабый отголосок той музыки и напоминает нашим душам о том, что было ранее. Но уши у большинства залеплены и замкнуты – не воском, а плотскими преградами и переживаниями. И только ту душу, которая благодаря природной одаренности воспринимает и вспоминает эту музыку, охватывает чувство, не отличающееся от исступленной любви, и она страстно желает, но не может уйти, освободившись от тела. Не во всем я могу с Платоном согласиться; но думаю, что, называя оси космических сфер веретенами и прялками, а звезды втулками, он столь же образно назвал Муз Сиренами как «вещающих» - божественное о царстве Аида: соответственно с тем, что у Софокла Одиссей говорит о своем посещении Сирен:
Сирены, дщери Форка, мне поведали
Закон Аида
Восемь Муз участвуют в обращении восьми космических сфер, а одна получила в удел земное местопребывание. И те восемь, ведающие обращением сфер, определяют движение блуждающих звезд по отношению их друг к другу и к неподвижным зведам и поддерживают их гармонию: а одна, соблюдающая и обходящая пространство между землей и луной, словом и напевом внушает смертным столько прелести, ритмов и гармонии, сколько почувствовать и воспринять способна их природа, сообщая им содействующую гражданственности и общественности убедительность, смиряющую и зачаровывающую всякое смятение, как бы выводящую из бездорожья на правый путь.
А кого не полюбит Зевс, -
Тот безумствует перед голосом Пиерид, -
Говорит Пиндар».
7. Заключив речь по своему обыкновению еще и стихом Ксенофана
Слово мое до пребудет для вас подобием правды,
Аммоний призвал всех желающих высказать мнение. После некоторого молчания я сказал, что как сам Платон пытается, прослеживая имена богов, раскрыть их силу, так и мы должны поставить во главе небесных явлений… одну из Муз, Уранию. И естественно предположить, что управлении ими не должно быть разнообразным и сложным, ибо в их основе лежит единая и простая природа. А где возможны многие и различные нарушения гармонии и отступления от ритма, там необходимо разместить остальных восемь Муз, каждая из которых направляет определенный вид ошибок против порядка и гармонии. И так как все в жизни относится либо к серьезному делу, либо к игре, а то и другое требует меры и гармоничности, то наши серьезные дела направлять и упорядочивать должны будут, думается, Каллиопа, и Клио, и Талия, наставница в познании и созерцании божественного, а остальные Музы – следить за тем, чтобы все связанное с игрой и наслаждением не переходило, по нашей слабости, в животную распущенность, а сопровождалось и сдерживалось пляской, пением и хореей, подчиненной ритму и гармонии, благопристойно и чинно сочетаясь с разумом. Платон усматривает в каждом нашем действии два начала: врожденное стремление к наслаждению и приобретаемое извне суждение, зовущее к добру; первое он иногда называет страстью, второе разумом; и каждое из них в свою очередь имеет свои подразделения. И вот, я нахожу, что как то, так и другое начало содержит в себе государственную или царственную разновидность, которую, согласно Гесиоду, возглавляет Каллиопа; стремлению к гражданским почестям покровительствует и поспешествует Клио; Полимния – покровительница познавательных стремлений и памятливой способности души, вследствие чего сикионцы называют одну из трех Муз Полиматией; Евтерпе каждый отдаст исследование истин о природе, ибо нет более чистых и более отрадных наслаждений, чем такой исследование. Переходя к рассмотрению врожденного человеку стремления к еде и питью, можно сказать, что его преобразует из животного позыва в любовь к дружественному застолью Муза по имени Талия, вследствие чего мы и пользуемся словом «пировать», говоря о дружеском и веселом времяпрепровождении за вином но отнюдь не о бесчинном пьянстве. Любовному общению сопутствует Эрато, которая, внося разумную сдержанность, устраняет всякое неистовое исступление и приводит к дружбе и доверию, а не к унизительному бесчинству. Наслаждения же, доставляемые слухом и зрением, отнести ли их к области разума или страсти, или они причастны к той и к другой, упорядочивают остальные две Музы, Мельпомена и Терпсихора, благодаря которым и мелос и хорея, отрешаясь от колдовских чар, остаются чистым наслаждением. (Плутарх. Застольные беседы. Л., 1990. С. 173 – 177).
Диодор Сицилийский. Историческая библиотека
Вообще же Музы доставляют наслаждение, используя блага искусства, а сатиры - своими вызывающими смех повадками, и все это делает жизнь Диониса счастливой и приятной. Дионис стал также изобретателем священных лицедейских состязаний, учредил театры и создал систему мусических представлений, а кроме того благодаря ему появились люди, свободные от общественных повинностей, а также занимающиеся определенным родом мусического искусства в военных походах. Впоследствии были созданы мусические сообщества умельцев, причастных к искусствам, связанных с Дионисом, причем посвятивших себя такого рода деятельности Дионис освободил от налогов. (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. С-Пб., 2005. С. 95).
О музах.
С каждой из них связывают особый вид имеющих отношение к музыке искусств, как то: поэтику, песню, пляску и танец, астрологию и прочие искусства. Большинство мифографов придерживается мнения, что девами они стали потому, что связанные с искусствами добродетели считаются непорочными. Музами же они названы по той причине, что посвящают, то есть обучают прекрасному, полезному и непонятному для необразованных. Каждая из Муз получила имя, якобы указывающее на соответствующее искусство: имя Клио происходит от того, что воспевание в поэзии дает восхваляемым великую славу; Эвтерпа – от наслаждения слушателей, которые получают блага образования; Талия от процветания на многие годы прославляемых в поэтических произведениях; Мельпомена – от мелодии, радующей слушателей; Терпсихора – от наслаждения зрителей являемыми в искусстве благами; Эрато – от умения обученных становиться желанными для страсти и любви; Полигимния – от создания многими восхвалениями известности тем, чье имя обессмертила славой поэзии; Урания – от устремленности к небу тех, кто постиг ее искусство и чьи души своей славой и помыслами уносятся к высям небесным; Каллиопа – от возглашения прекрасного слова, то есть такого, которое силой своего красноречия вызывает восторг слушателей. (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. С-Пб., 2005. С. 96 – 97).
О посвященных и мистерях
Подробные же сведения об обряде хранят в тайне и сообщают только посвященным, тогда как широко известно, что боги являются на призыв посвященных и оказывают им чудесную помощь. Говорят, что причастившиеся к мистериям становятся более благочестивыми, более справедливыми и лучшими во всех отношениях, чем были прежде. Поэтому самые прославленные из древних героев и полубогов пожелали пройти обряд посвящения… (Там же. С. 246).
Идейские дактили
Первыми обитателями Крита… были обитавшие на Идее так называемые Идейские Дактили. Одни считают, что число носивших это имя было сто, а другие – десять, то есть равно числу пальцев (дактилей) на руках. Некоторые, в том числе и Эфор, считают, что Идейские дактили родились на Идее во Фригии, а затем вместе с Мигдоном переселились в Европу. Будучи чародеями, они занимались заклинаниями, обрядами и мистериями и во время своего пребывания на Самофракии произвели на местных жителей очень сильное впечатление. Живший в те же времена Орфей, который был наделен от природы особым дарованием к поэзии и к пению, стал их учеником и первым обучил эллинов обрядам и мистериям. На Крите же Идейские дактили, как гласит предание, открыли употребление огня, а также свойства меди и железа в Берекинфе в области Аптеры и изобрели способ их обработки. Став первооткрывателями великих благ для рода человеческого, Идейские дактили удостоились почестей, которые подобают бессмертным. Рассказывают, что один из них, которого звали Гераклом, добился великой славы и учредил Олимпийские состязания, но более поздние поколения людей по причине совпадения имен решили, что Олимпийские состязания учредил сын Алкмены. Доказательством тому, является то обстоятельство, что многие женщины до сих пор произносят заклинания и делают амулеты, обученные этим богом, поскольку он был волшебником, сведущим в обрядах, а эта черта весьма отличает его от Геракла, сына Алкмены. (Там же. С. 255).
Титаниды
Что же касается титанид, то Мнемосина открыла способ рассуждать и определила для всего сущего порядок названий, благодаря которому мы и обозначаем каждую из вещей при общении друг с другом, хотя некоторые считают это изобретением Гермеса. Приписывают этой богине все, что происходит у людей благодаря воспоминанию и запоминанию, откуда она и получила свое имя. (Там же. С. 256 – 257).
Разве это не удивительно? (или «Музы и диалог»)
Почему же великие греки, своим жизненным опытом по сути дела, разработавшие теорию Муз и показавшие всему миру, когда и какие Музы человечеству, либо стране, либо талантливому народу нужны и необходимы, в зависимости от социально-политической ситуации, не изобрели Музу диалога?!
Может быть, им показалось, что Муза диалога нужна людям только на той стадии, когда человек становится человеком? Муза сделала свое дело, Муза может умереть? Диалог родил человека, диалог … но ведь диалог не умер. Диалог необходим людям сейчас точно так же, как то было в предрождении и в момент рождения человека!
Дело Гомера и Гесиода
Гомера по справедливости называют поэтом, «стоящим у истоков греческой и европейской литературы», «великим учителем-наставником и образцом для всей античности». Трудно переоценить слепого аэда, его вклад в европейскую культуру, искусство, литературу. Трудно решить «Гомеровский вопрос» об авторстве и обстоятельствах возникновения творений, приписываемых гению… Я оставлю эти проблемы специалистам, но все же изложу мнение некоторых ученых о том, что творчество Гомера (да и Гесиода) является не началом европейской словесной культуры, а своего рода подведением итогов Микенской культуры. Эта версия прежде всего логична.
В XII-XI вв. до н.э. на огромных пространствах Евразии завершилось одно из величайших переселений народов, по своей значимости и последствиям для судьбы Земного шара, как некоего единого социально-психологического организма, превосходящее так называемое «Великое переселение народов» IV-VII вв. н.э. Дорийцы, чжоусцы, арии одержали победы над обитателями Балканского полуострова, Поднебесной, Индостана, сокрушив почти все созданное местными народами за несколько веков, ввергли эти регионы в полусонное состояние «темных веков», которые завершились где-то в начале Первого тыс. до н.э.
Однако не стоит забывать о том, что «катастрофа, или, по меньшей мере, деградация и упадок, постигли очень многие, но не все греческие центры позднебронзового века. Продолжавший вполне благополучно процветать островок микенской цивилизации, со всеми ее характерными чертами сохранился на Кипре. Несколько царств создали ахейские переселенцы, колонизовавшие берега острова возможно уже со второй половины XV в. до н.э. Непрерывное существование этих ахейских царств прослеживается вплоть до эллинистического времени.
…На восточной окраине греческой ойкумены в конце II тыс. до н.э. и в последующие столетия продолжали функционировать все те же государственные образования до полисного, так называемого «дворцового типа при одновременном сохранении в полной мере этнокультурной преемственности». (Молчанов А. А., Социальные структуры и общественные отношения в Греции II тыс. до н.э., М., 2000, стр. 179).
Ахейское население и ахейское влияние сохранилось после завоевания дорийцами Пелопоннеса в Аркадии (Там же. С. 180), в других областях греческого мира.
Завоеватели воспользовались ослаблением микенской цивилизации, в том числе и из-за войны под Троей, гражданской по своей сути, и нанесли по ней сокрушительный удар, но, как свидетельствуют литературные источники и данные археологических раскопок, уничтожить ее не могли, не имели сил, а, может быть, и желания. Ахейский элемент оставался здесь весьма заметным и влиятельным, исполняя кроме всего прочего и роль культурного мостика, связавшего Крито-микенскую культуру с классическим периодом истории Греции, начавшимся сразу после Великой колонизации, то есть в VI-V вв. до н.э.
Можно сказать уверенно, что песносказания, повествовавшие о Троянской войне, потому-то и стали сочиняться сразу после войны, и донесли до Гомера перипетии и суть тех событий, что на эти творения слепых аэдов, позже рапсодов и кифаредов был в греческом мире спрос великий. И с этим фактом дорийцы ничего не могли поделать.
Около четырех столетий песносказители сочиняли и распространяли песни о войне в Илионе. Гомер жил, вероятней всего, в Смирне в ионической Малой Азии, либо на острове Хиос, где заметным было влияние ахейцев во всех сферах жизни. Обычно его изображали в виде слепого старца. Быть может, он таковым и являлся. Но нельзя игнорировать мнение некоторых ученых, считающих, что Гомер мог быть высокообразованным человеком, сочетавшим в себе эрудицию с поэтическим талантом и трудолюбием.
В истории творчества есть много чудесного. Но еще больше в истории логичного. Чудесное и вера в чудеса прекрасны сами по себе, и то и другое облегчает жизнь, которая, однако, течет по сложным, путанным, но не хаотичным линиям бытия. Чудесное приучает людей к подаркам. Жизнь часто не оправдывает надежды приученных брать подарки.
За четыре века, прошедших после падения Трои до рождения Гомера, люди сто раз бы забыли о той войне, если бы на Балканском полуострове некому было слушать песни о героях, о своих славных предках.
Гомер и Писистрат, повелевший записать и отредактировать «Илиаду» и «Одиссею», сыграли роль китайского Конфуция.
…Гесиод родился приблизительно в 700 г. до н.э. в Аскре (Беотия) в семье зажиточного крестьянина, переселенца из Ким в Малой Азии. В детстве пас отцовские стада. После смерти отца брат Гесиода Перс обманом завладел наследством, и неудачливый пастушок отправился в Халкиду в Эвбее на поэтическое состязание. Он одержал победу, получил приз, стал профессиональным песносказителем.
В начале поэмы «О происхождении богов» (Теогония) Гесиод пишет о музах Геликона, обучивших его «песням прекрасным своим», вдохнувших в него дар «божественных песен». К сожалению, первый греческий поэт не написал ничего о системе обучения на Геликоне, об особенностях этой творческой школы.
Гесиод написал поэмы «О происхождении богов», «Труды и дни», другие сочинения, многие из которых дошли до нас только во фрагментах. Его считают основателем жанра назидательных поэм, ставших образцом дидактической поэзии. С огромным уважением он относился к Гомеру, своему старшему современнику, и вряд ли реальна (как считают многие ученые) легенда о поэтическом состязании между ними, которое якобы выиграл Гесиод…
О диалоге, как о педагогическом средстве, Гесиод не написал.
Глава 2. VII – III вв. до н.э.
Индостан
Шраманское движение
Шраманы – подвижники, аскеты, мудрецы Древней Индии. Приблизительно в VIII-VI вв. до н.э. на Индостане буквально размножились шраманы. Они порывали связи с миром и отправлялись в пожизненные скитания. Самые первые из них просто бродили по земле, не создавая общин, школ, не записывая свои мысли, но, оставляя о себе крепкую память и безвозмездно раздавая, рассыпая по людскому волнующемуся полю идеи, те зерна, из которых произрастали сначала концепции, а позже и философские системы.
Со временем характер шраманского движения изменился. Аскеты стали обзаводиться обителями и более или менее постоянными учениками. Шраманы, размышляя вслух о тех или иных проблемах, обучали адептов, дискутировали с другими шраманами. Правители многочисленных государств часто приглашали видных шраманов, вели с ними беседы.
Шраманское движение, еще не достаточно исследованное, сыграло выдающую роль в развитие древнеиндийской мыслитики как накопитель (естественно вместе с другими движениями мысли) мощной философской энергии, многообразной, многозвучной, которая просто обязана была выплеснуть из своих недр изумительной красоты мыслительные потоки, что и произошло в VI-III вв. до н.э.
Сочинения шраманов до наших дней не сохранились.
Адживика
Адживика – (от санскритского слова аджива – образ жизни, способ существования, профессия) – древнеиндийское религиозно-философское учение, тяготеющее к фатализму и отвергающее авторитет вед. Основано в VI-V вв. до н.э., но, по мнению авторитетных индийских и не только индийских ученых, предпосылки и косвенные свидетельства возникновения адживики можно перенести на несколько веков ранее.
Видным вероучителем адживики является Маккхали Госала (VI-V вв. до н.э.), современник Будды, и Вардхаманы Махавиры, основателей соответственно буддизма и джайнизма. Многие индологи не считают Маккхали Госалу основателем адживики. Основой воззрений сторонников этого учения является объективный детерминизм, «не оставляющий места человеческой деятельности. Некоторые положения адживики («Нет отца, нет матери, нет учителя, все происходит в силу рока, обстоятельств и природы существ», «человеческие усилия тщетны», «нет пути к блаженству», «жди судьбу») приводят к полному аморализму. Но с другой стороны сторонники адживики «наряду с признанными в индуизме первостихиями (земля, вода, огонь, воздух) называют еще три первоначала: радость, страдание и дживу».
Сочинения до наших дней не сохранились.
Джайнизм и адживика. Вардхамана Махавира и Гошала Маскарипутра - Госала Маккхали.
Джайнизм (от санскритского слова джина – «победитель» - титул, присваиваемый тем, кто достиг духовного совершенства) - индийское религиозно-философское учение. Сформировалось в VI-V вв. до н.э. на северо-востоке Индии, позже распространилось по Индостану. Основателем вероучения признан странствующий проповедник Вардхамана, получивший имена Махавира («Великий герой») и Джины («победитель»). Он родился в 599 г. до н.э. (по другим данным в 540 г. до н.э.) неподалеку от Вайшали в Северном Бихаре в семье Сиддхартхи, вождя джянтриков в VII-VI вв. до н.э. Его мать Тришала была сестрой вождя племени личчхавов. Родители дали сыну прекрасное образование. Он женился. Жена родила ему дочь. Когда Вардхамане исполнилось 30 лет, отец и мать умерли, и сын бросил дом и стал странствующим аскетом, примкнул к группе, которую за сто лет до тех событий создал Паршва (Париванахт). Члены группы называли себя Ниргрантхи («лишенные уз»). Вардхамана многое познал от учеников Паршвы. Позже он, создав свою общину, стал называть ее членов ниргрантхи, а Паршву – 23 из 24 великих тиртханкаров.
Около 6 лет вместе с ним ходил аскет Гошала Маскарипутра (Госала Маккхали). Они перестали понимать друг друга, и Госала ушел от Вардхаманы и основал общину и учение адживиков.
Много лет спустя после размолвки Госала и Махавира встретились. Казалось бы, время должно было примирить мудрых людей, не поделивших мудрость, бесконечную, как мироздание, и славу, к которой мудрецы были явно не равнодушны. Все эти годы бывшие друзья странствовали с учениками по Индостану, и каждый пытался убедить слушателей и учеников в том, что именно он был Учителем, что Ученик проявил неблагодарность по отношению к нему.
Каждого из них сопровождала большая группа сторонников и учеников. Госала подошел к Махавире и стал по привычке ругать его, обзывать обидными словами. За учителя вступились два джайнских монаха. Госала в гневе сжег их оккультным огнем и попытался сжечь Махавиру. Тот устоял. Глава адживиков громко крикнул, что Махавира умрет через шесть месяцев от жжения во всем теле. Присутствующие адживики и джайны ужаснулись. Но Махавира спокойно ответил, что он покинет мир через 16 лет. После словесной перепалки мудрецы разошлись.
Через шесть месяцев Махавира заболел. Сначала он пытался справиться с недугом силой духа. Но болезнь прогрессировала. И тогда «Победитель» принял лекарство, съел цитрон. Физически крепкий, обладавший отменным здоровьем, он никогда не принимал лекарство. Но случай тот был особый. Махавира обязан был одолеть болезнь, выжить, прожить 16 лет. Потому что при любом другом исходе учение джайнов подверглось бы язвительным насмешкам и атакам противников учения джайны.
Лекарство помогло Учителю.
Согласно преданиям, через 16 лет Махавира уморил себя голодом. Другие предания утверждают, будто он умер «собственной смертью». И те, и другие сходятся во мнении об исключительном здоровье Махавиры на последнем году жизни.
В контексте главной темы данной работы важно, что великие мудрецы не смогли в диалоговой дуэли найти точки соприкосновения, пути примирения. И один из них, разгорячившись, вынужден был пойти на крайние меры. А другой, не желая проигрывать принципиальный спор, тоже вынужден был прибегнуть к лекарствам, которые он до этого не принимал.
Это очень близко к тому, что называется «победа любой ценой».
История VIII-III вв. до н.э. убедительно иллюстрирует мысль о том, что такой победой не гнушались даже некоторые величайшие мыслители всякий раз, когда им не удавалось убедить оппонентов, когда бессильной была их логика.
На 13 году аскетических подвигов и странствий «на Вардхаману снизошло полное просветление, ему открылась нирвана, он стал «достойным» (архатом), «победителем» (джина) и «Создателем переправы» (тиртханкаром), после чего еще 30 лет он проповедовал свое учение в тех же самых царствах, расположенных слева, справа от Ганга, где проповедовал и Гаутама Будда. Умер «Создатель переправы» на 72 году жизни, добровольно уморив себя голодом в небольшом городке Пави (современный округ Патна) близ столицы Магадхи, города Раджагрихи.
Его предшественник, Паршванахт, сын правителя Бенареса, живший в IX в. до н.э., тоже в свое время покинул семью и стал аскетом. Он провозгласил четыре заповеди: не наносить вреда, не лгать, не красть, не стяжать. Вардхамана прибавил к ним еще одну: непорочность.
В VI-V вв. до н.э. джайнизм широко распространился в Восточной Индии, а в IV в. до н.э. проник в Южную Индию, составляя серьезную конкуренцию буддизму во влиянии на массы. Некоторые ученые считают, что в эти столетия джайнизм имел больший успех у населения. Но в III в. до н.э. учение Махавиры разделилось на две секты. Одна из них называлась светамбара. Члены секты носили белые одежды. Другая секта называлась дигамбара. Ее адепты в подражание основателю джайнизма ходили обнаженными.
Согласно преданиям 11 учеников-ганадхаров Махавиры сохранили его вероучение в устной передаче в виде 14 разделов. Они назывались пувва, то есть первые. Позже они составили по одной книге поучений, анга (часть).
В конце III в. до н.э. собор джайнов в Паталипутре собрал воедино учение Махавиры в 12 частей, анга. Через некоторое время двенадцатая анга, в которой были собраны 14 разделов пувва, потерялась.
В V в. н.э. собор джайнов в Валабху перестроил уцелевшие одиннадцать анга и тексты, видимо, были отредактированы. Дигамбары не признали новшества. Раскол в среде джайнов расширялся.
Книги джайнов были написаны на пракрити, в доступной для простых людей форме. Последователи Махавиры вели большую работу по распространению его учения.
Мысли джайнов
Махавира одному из своих учеников Гаутаме, которого не надо путать с Гаутамой Буддой:
Как сухой лист, когда пришло время,
Падает с дерева на землю –
Так и жизнь человека.
Всегда будь настороже, Гаутама!
Как капля росы, скользнувшая по травинке,
Длится лишь мгновение –
Так и жизнь человека.
Всегда будь настороже, Гаутама!
Ибо душу, страдающую от беззаботности,
Вихрем несет по Вселенной
Злая и добрая карма.
Всегда будь настороже, Гаутама!
Когда тело стареет, а волосы седеют
И сокращаются все жизненные силы –
Приходят отчаянье и болезнь, чахнет
и разрушает плоть.
Всегда будь настороже, Гаутама!
(Бэшэм А. Чудо, которым была Индия., М., 2000. С. 317-318)
Душа это одно, материя – другое.
В этом сущность истины.
Все остальное слова –
Лишь ее украшения.
(Там же. С.318)
Сознание – сущность души (Чаттерджи С. и Датта Д. Введение в индийскую философию. М., 1955. С. 74).
Каждое суждение выражает одну сторону реальности, а потому оно относительно и подчинено известным условиям (Там же. С. 77).
Различные философские системы представляют различные стороны реальности (Там же. С. 78).
Каждое суждение должно быть ограничено каким-нибудь выражением, вроде «некоторым образом», выражающим условность(Там же. С. 78).
Душа сама по себе обладает безграничными способностями (Там же. С. 96).
Только знание может устранить невежество (Там же. С. 98).
Невежество – причина страстей (Там же. С. 96).
Правильное знание можно получить из учений всеведущих тиртханкаров (Там же. С. 98).
Познание совершенствуется при правильном поведении (Там же. С. 99).
Правильная вера, правильное познание и правильное поведение – это три жемчужины добродетельной жизни, совместно ведущих к освобождению (Там же. С. 99).
Правильная вера – это уважение к истине. Это не слепая вера (Там же. С. 99).
Совершенная вера может быть только результатом совершенного знания (Там же. С. 100).
Правильное познание есть знание всей истины (Там же. С. 100).
Правильное поведение состоит в воздержании от дурного и в выполнении того, что справедливо (Там же. С. 100)
Джайнизм – религия помощи самому себе (Там же. С. 105).
Назначение, смысл существования джив (душ) – помогать друг другу, «наставлять друг друга в том, что есть благо и что не благо». (Там же)
Буддизм и джайнизм
Буддизм – религиозное и одновременно философское и этико-социальное учение. Основано в V веке до н.э. Гаутамой Буддой. Он родился в конце VI вв. до н.э. в царской семье Камилавасту на Севере Индии, у предгорий Гималаев. Его назвали Сиддхартхой. Царь Шуддходана и царица Майя принадлежали к древнему роду кшатриев шакьев и возводили свой род к Махасаммате, первому царю рода. Отец и мать воспитывали сына как будущего царя, но однажды знаменитый аскет Асит Девала предсказал принцу аскетическую карьеру.
Слова известного предсказателя напугали родителей. Шуддходана решил спасти сына от такого будущего, окружил юного принца роскошью, тот жил в неге и любви, обласканный родителями и слугами, и даже подумать не мог, что за высокой оградой дворца люди живут, постоянно испытывая тяжкие удары судьбы: печали, голод, холод, болезни, войны, смерть.
Но однажды принц вырвался за пределы дворца и увидел дряхлого старика, затем несчастного больного, и потом он увидел мертвеца. Согласно преданиям, он увидел в тот день монаха-отшельника, который своим видом подсказал ему мысль «о возможности найти выход из круговорота страданий этого мира». «Прорыв» за пределы отцом сооруженной теплицы сыграл в жизни молодого принца огромную роль. Сиддхартха – увидел и почувствовал страдания, наполняющие до краев и пронизывающие жизнь.
Несколько лет он пытался сам найти ответы на вопросы: «Что делать с миром, полным страданием, человеку страдающему?» Ответы порождали новые вопросы. Принц метался, не желая обидеть отца, который все настойчивее уговаривал его жениться.
Наконец Сиддхартха женился. Вскоре у него родился сын. Но семейная идиллия не изменила внутренний мир принца, и в возрасте 29 лет он сбежал из дворца и присоединился к бродячим отшельникам. Начался новый этап жизни Сиддхартхи. Он ищет ответы у знаменитых аскетов-учителей, пытаясь найти действительный источник всех страданий и пути полного избавления от страданий. Он истязает себя аскетическими испытаниями, осваивает технические приемы самоограничения и с их помощью пытается пробраться к истине. Шесть лет упорного труда над собой…
Однажды ночью под раскидистым деревом Сиддхартха (Гаутама – таково было его фамильное имя) понял «четыре благородные истины»: есть страдание, есть причина страдания, есть прекращение страдания и есть восьмеричный благородный путь к прекращению страдания, к нирване», и стал «Просветленным», то есть Буддой.
«Четыре благородные истины» стали тем чудесным зернышком, из которого разрослось громадное ветвистое дерево – буддизм. Он распространился на Цейлон, Бирму, Сиам, Тибет, Китай, Японию, Корею. После «просветления» Гаутама Будда сорок с лишним лет странствовал по Индии, проповедуя свое учение. У него было много учеников. Он организовал их в общину, сам, согласно преданиям, сочинил устав. Ученики его не преследовались властями. Их слушали во дворцах, в бедных селениях, в шумных городах. Сам Будда постоянно беседовал с людьми.
Будда и ученики не записали беседы учителя. Но даже из дошедших до нас произведений раннего буддизма можно сделать вывод о том, что беседы Будды отличались от диалогов Сократа. «Просветленный» не строил в воображении сложнейшие логические цепочки, исследуя каждую из них вместе с учениками, но убеждал с помощью бытовых новелл, афоризмов. И в новеллах, и в афоризмах весьма заметен учительствующий акцент, назидательность. Это тоже не простой путь, если учесть, что человеку свойственна и лень, и отторжение всевозможных поучительных инъекций, и внедряемое извне «моралите». Обучать в жестком назидательном тоне могут лишь очень мудрые люди.
Ученые отмечают, что джайнизм имеет обильную литературу, но «ее религиозное и философское значение намного превышает ее литературные достоинства. Как отмечает Винтерниц, «за редким исключением священные книги джайнов написаны в сухом, повествовательном, поучающем тоне и … редко возбуждают тот общечеловеческий интерес, который вызывают многие буддийские тексты. Поэтому, какое бы важное значение не имели они для специалистов, они не могут претендовать на то, что ими заинтересуются широкие круги читателей». (Синха Н. К., Банерджи А. Ч. История Индии. М., 1954. С. 48).
Важнейший момент для всех, кто профессионально интересуется проблемами Педагогики гениев! Особую актуальность этот момент приобретает на рубеже Второго и Третьего тысячелетия н.э., когда во многих цивилизационных центрах планеты развивается так называемое массовое искусство, приносящее бизнесменам и авторам ширпотреба огромные прибыли, славу и почет. В литературном процессе таким ширпотребом являются низкопробные детективы, эротическая и фантастическая литература и так далее. Она идет нарасхват. Люди простые читают, покупают, а значит, прославляют своих кумиров…
Но как оценить современную ситуацию в литературе (искусстве, культуре, архитектуре и так далее) с точки зрения взаимоотношений джайнизма и буддизма в VI-III вв. до н.э. и позже?
Как мы уже сказали, в первые века этого противостояния верх одерживали сторонники Махавиры. И тому было множество причин: социальных, политических, а также внутренних, проявляющихся в различных подходах духовных лидеров джайнизма и буддизма к таким понятиям, как высокое и массовое в искусстве, литературе… На данном этапе исследования мы можем лишь предположить, что в VI-III вв. до н.э. индийским простолюдинам ближе были «сухие», повествовательные и поучающие тексты джайнов в отличие от поэтических, психологически насыщенных текстов сторонников Гаутамы Будды.
Приблизительно в III в. до н.э. в Индии стали распространяться джатаки – сказания о перерождениях Будды. По форме они представляли собой небольшие произведения, в которых прозаические тексты перемежались с поэтическими. Сюжетной основой их стали любимые индийцами басни и сказки о животных, волшебные сказки, притчи, исторические предания, а также легенды из жизни Будды.
И джатаки понравились простолюдинам, и буддизм перехватил инициативу у сторонников джайнизма.
Мысли буддистов
Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она. Вот извечная дхамма». (Дхаммапада. М., 1960. С. 59).
Если даже человек постоянно твердит Писание, но, нерадивый, не следует ему, он подобен пастуху, считающему коров у других. Он непричастен к святости.
Если даже человек мало повторяет Писание, но живет, следуя дхамме, освободившись от страсти, ненависти и невежества, обладая истинным знанием, свободным разумом, не имея привязанностей ни в этом, ни в ином мире, - он причастен к святости (Там же. С. 61).
Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся где попало – благо. Обузданная мысль приводит к счастью(Там же. С. 64).
Пусть мудрец стережет свою мысль, трудно постижимую, крайне изощренную, спотыкающуюся где попало. Стереженная мысль приводит к счастью. (Там же. С. 64).
Трепещущую, дрожащую мысль, легко уязвимую и с трудом сдерживаемую, мудрец направляет, как лучник стрелу (Там же. С. 64).
Что бы ни сделали мать, отец или какой другой родственник, истинно направленная мысль может сделать еще лучше (Там же. С. 65).
В непорочной мысли, в невсполошенной мысли, отказавшейся от добра и зла, в бодрствующей нет страха. (Там же. С. 65)
Как на куче мусора, выброшенного на большую дорогу, может вырасти лотос, сладко-пахнущий и радующий ум, так ученик поистине просветленного выделяется мудростью среди слепых посредственностей, среди существ, подобных мусору(Там же. С. 68).
У цветов аромат не распространяется против ветра, также у сандалового дерева, у тагары или у жасмина. Аромат же добродетельных распространяется и против ветра. Благой человек проникает во все места (Там же. С. 67).
Если кто увидит мудреца, указывающего недостатки и упрекающего за них, пусть он следует за таким мудрецом, как за указывающим сокровище. Лучше, а не хуже будет тому, кто следует за таким.
Пусть он советует, поучает и удерживает от зла. Он ведь приятен доброму и неприятен злому (Там же. С. 72).
Далее см. стр. 74-75. А также стр. 76 – 77.
Одно полезное слово, услышав которое становятся спокойными, лучше тысячи речей, составленных из бесполезных слов. (Там же. С. 77).
Не думай легкомысленно о добре: «Оно не придет ко мне». Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Умный наполняется добром, даже понемногу накапливая его. (Там же. С. 80)
Мало знающий человек стареет, как вол: у него разрастаются мускулы, знание же у него не растет. (Там же. С. 85).
Как он поучает другого, так пусть поступает и сам. Полностью смирив себя, он может смирить и других. Поистине, смирение самого себя – трудно. (Там же. С. 86).
И не было, и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы. (Там же. С. 98).
Кто безупречен в поведении, мудр, исполнен знания и добродетели, того, наблюдая его день за днем, восхваляют мудрые. (Там же. С. 98).
Мудрые сдержаны телом; они также сдержаны в слове; мудрые сдержаны умом; они поистине во всем сдержаны (Там же. С. 98).
Несделанное лучше плохо сделанного; ведь плохо сделанное потом мучит. Но лучше сделанного хорошо сделанное, ибо, сделав его, не испытываешь сожаления. (Там же. С. 112).
Нет размышления у того, кто не знает, нет знания у того, кто не размышляет. У кого же и размышления и знания, тот, действительно, близок к нирване. (Там же. С. 122).
Диалог в джатаках
Я лишь проиллюстрирую один из фрагментов «Джатаки», а уж читатель, можно быть уверенным, сам поймёт, что из себя представляет этот диалог.
17. «Сегодня мне, о царь, людей владыка лотосоокий, когда я воссылал богам моления, явился якша и, подойдя ко мне, промолвил так: "Как же ты не догадался, что сердце государя принадлежит Унмадаянти?"
18. Промолвив так, он вдруг исчез, а я, задумавшись об этом, к тебе явился; и если правда это, государь, то почему же ты молчишь, откуда у тебя такое недоверье к слугам?
Поэтому благоволи, о государь, оказать мне милость, приняв от меня мою супругу».
Смущенный этим предложением, царь не мог поднять глаз от стыда, и хотя и находился во власти бога любви, однако благодаря знанию праведного закона, приобретенному долгим упражнением, его стойкость осталась непоколебленной, и он ясно и определенно отказался принять дар министра:
«Этого не должно быть. И вот почему:
19. Я не бессмертен и своих заслуг лишусь; кроме того, народ узнает о грехе моем; тебя ж в разлуке с нею любовь сожжет с такой же быстротой, с какой огонь сухой кустарник истребляет.
20. Такой поступок, что недоброе сулит в мирах обоих- том и этом, не совершит мудрец, хотя им наслаждается немудрый».
Абхипарага сказал: «Тебе не нужно опасаться нарушения закона.
21. Ты мне поможешь щедрость проявить и тем закон исполнишь, а если от меня ее не примешь в дар, тогда, даянью помешав, закон нарушишь.
Я не вижу здесь ничего такого, что могло бы порочить добрую славу царя.
22. Ведь, кроме нас двоих, никто об этом знать не будет, и потому ты изгони из сердца страх людского порицанья!
Для меня же это будет милостью, а не мученьем, потому что
23. Какое зло возникнуть может в верном сердце от чувства удовлетворенья, что совершил что-либо ты на пользу господину? Поэтому спокойно наслаждайся ты любовью, о государь, и о моих страданьях не тревожься!».
Царь сказал: «Ни слова больше о таком грехе.
24. Из-за любви великой ко мне ты, очевидно, забываешь, что ведь не всякое даянье помогает исполненью долга.
25. Кто для меня в своей любви высокой не ценит даже жизнь свою, тот друг мне, лучший родственник - и я его супруге друг.
Поэтому не следует вовлекать меня в неблаговидное дело. Что же касается того, что, как ты уверяешь, никто другой не узнает об этом деле, то разве от этого оно станет безгрешным?
26. Хотя б невидимо творил кто злое дело, как благоденствовать тот может? Ведь это словно яд принять незримо! Его увидят непорочными очами и небожители, и святые йоги.
Чего же больше?
27. Кто поверить может, что ты ее не любишь, что не постигнет гибель и тебя, когда ты разлучишься с нею?».
Абхипарага сказал:
28. «С супругой и детьми я раб твой, ты мой господин и божество мое. Какое может быть, о государь, закона нарушенье по отношению к рабе твоей? Что же касается моей любви к ней, о которой говоришь ты,- что ж из этого?
29. Да, я ее люблю, о радостей податель, и потому я добровольно сам хочу отдать ее тебе: ведь человек, отдав здесь дорогое, в том мире получает еще дороже что-то.
Поэтому благоволи, о государь, принять ее». Царь сказал: «Ни в коем случае! Это невозможно!
30. Скорее брошусь я на острый меч или в пылающий ужасным пламенем огонь, чем соглашусь попрать так добродетель, которой я обязан счастием великим!».
Абхипарага сказал:
«Если государю неугодно взять мою супругу, то я велю ей стать гетерой, любви которой может добиваться каждый, и тогда мой государь с ней сможет насладиться».
Царь сказал: «Да что с тобою? Как обезумел ты!
31. Оставивши невинную супругу, ты, безумец, получил бы от меня возмездье и, сделавшись предметом поношений, ты стал бы мучиться и в этом мире и в ином.
Поэтому оставим эти бессмысленные речи. Образумься же».
Абхипарага сказал:
32. «Хотя бы то грозило нарушением закона, иль порицанием со стороны людей, или утратой счастья - всему навстречу я пойду с открытым сердцем: оно исполнено блаженства, доставив счастие тебе.
33. Не вижу в мире я огня великого, тебя превыше4, о земли великий повелитель! И Унмадаянти да будет вознаграждением моим жрецу; прими ее, как жрец, для усиления моих заслуг».
Царь сказал:
«Несомненно, стремясь действовать мне на пользу, ты по своей великой любви к нам не замечаешь, что добро и что зло для тебя самого; и поэтому я с особенным вниманием должен наблюдать за тобой. Ни в коем случае не следует безразлично относиться к порицанию людей. Смотри:
34. Кто, к праведности безразлично относясь, заботиться не станет о порицании людском или награде в другом существованье, тому не станет доверять народ, и в мире том он без сомнения лишен блаженства будет.
Поэтому я и говорю тебе:
35. Не соблазняйся преступить закон для жизни этой: великий грех здесь несомненен-сомнителен и незначителен успех.
Чего же больше?
36. Ввергать людей в несчастия такие, как порицанье и тому подобное, и этим для себя добиться счастья - для добрых неприятно; пусть лучше, зло другим не причиняя, один я понесу все бремя личных дел, ничем закона не нарушив!».
Абхипарага сказал: «Да разве здесь может иметь место беззаконие, если я из преданности к господину действую ему на пользу, а государь принимает ее от меня в дар. Ведь все шибийцы, горожане и селяне, могли бы сказать: "Какое же тут беззаконие?". Поэтому да благоволит государь принять ее!». Царь сказал: «Поистине ты всей душой хочешь сделать мне приятное, но нужно подумать еще и вот о чем:
из всех шибийцев - горожан и селян, тебя и меня - кто из нас самый сведущий в святом законе?». Тогда Абхипарага в смущении сказал:
37. «Благодаря почтенью к старшим, усилиям, затраченным на изучение Священного писания, и остроте ума смысл истинный науки о трех целях жизни тебе открыт, о государь, как Брихаспати.
Царь сказал:
«Поэтому-то ты и не можешь совратить меня [с истинного пути].
38. От поведения царей зависит благо и несчастие народа;
вот почему, привязанность народа помня, останусь я на поприще благом, что соответствует и славе моей доброй.
39. Хорош ли, неудобен путь, которым бык идет,- коровы следуют за ним; так и народ: откинув острые преграды сомнений, он повеленью государя следует всегда.
Кроме того, ты должен принять во внимание следующее:
40. Ведь если б у меня не стало силы, чтоб охранять и самого себя, в каком же состоянье оказался бы народ, который жаждет от меня защиты?
41. То зная и заботясь о благе подданных, равно как о святом законе и безупречной славе, я не хочу веленьям сердца следовать: ведь я же вождь народа своего, я бык ведь в стаде!».
Тогда министр Абхипарага, умиленный в сердце своем этой стойкостью царя, поклонившись ему и почтительно сложив руки, обратился с такими словами:
42. «Сколь осчастливлены судьбою подданные, которых охраняешь ты, людей владыка! Такую преданность закону, пренебреженье к наслажденьям личным найти возможно ль даже в пустынях лесных!
43. О, как приличествует дивное название "великий" в имени твоем, великий государь! Ведь если бы безнравственного добродетельным назвать, то это было бы насмешкою жестокой!
44. Но к чему мне изумляться иль волноваться пред великим подвигом твоим? Как океан сокровищ полон, так ты исполнен добродетелей, о государь!».
Таким образом, «даже мучимые жестокими страданиями добрые неспособны стать на путь низких, находя опору в своей высокой нравственной стойкости» [и в своем прекрасном знании праведного закона, которому они неустанно следовали; помня об этом, надо прилагать все усилия для укрепления в нравственной стойкости и праведном законе].
(Джатаки, или Сказания о подвигах Бодхисатвы. Пер. с санскрита А. Баранникова и О. Волковой. СПб., 1994. С. 111-116).
Махабхарата
В «Махабхарате» диалоги носят дискурсивно-дискуссионный характер и характер наставлений, поучений. Представители двух противоборствующих сторон, Кауравы и Пандавы, а также их сторонники, часто либо спорят между собой, либо по очереди, может быть, и не слыша друг друга, высказывают и обосновывают мысли по проблемам войны и мира и по проблемам возникшего между родственными кланами рода Бхаратов раздора. Кауравы и Пандавы не слышат друг друга. Говорят умные речи, обосновывают свою правоту логикой жизни, индийских обычаев и устоев, и не слышат друг друга. И тому были субъективные (никто не хотел уступать), и объективные социально-политические причины, о которых я говорить здесь не буду, дабы не слишком далеко отходить от главной цели работы. В очных и заочных спорах и те, и другие не выходили за рамки пространств, которые создавали их цели, пространств, не пересекающихся. Кауравы и Пандавы не смогли друг друга убедить. Не помогли тем и другим великие наставники-мудрецы, и даже боги, Кришна, например, который, в конце концов, стал возничим у Арджуны, одного из пятерых братьев Пандавов, и участвовал в братоубийственной войне. Оба войска уничтожили друг друга в битве на Курукшетре («Поле Кауравов»).
Потомки участников сражения изложили в «Махабхарате» и сюжет той распри, и попытки мудрых людей остановить кровопролитие, и многое другое. Читая книги «Махабхараты», поражаешься логике мыслителей Древней Индии … и задаешь себе упрямый вопрос: «Но почему же мудрецам не удалось найти истину в спорах и точки соприкосновения?!»
И отвечаешь на него строго: «Потому что каждый из участников тех диалогов больше думал не о поиске истины, панацеи, способной удовлетворить всех, а об оправдании своих идей, своей корысти».
Мысли
Общение с невеждами порождает путы заблуждения, а общение с праведными изо дня в день рождает добродетель.
Разумение человеческое: от общения с ничтожными принижается, с людьми средними – усредняется, при общении же с лучшими людьми приближается к совершенству. (Махабхарата. Книга третья. Лесная. Араньякапарва, М., 1987. С. 15).
Юноши наследуют мудрость старцев и со временем сами становятся зрелыми. Знание нельзя получить за короткое время. (Там же. С. 274).
Стар не тот, у кого голова седа. Даже юношу, если он обладает мудростью, боги считают старцем. Святые мудрецы вершили дхарму не благодаря годам, сединам, нажитому достоянию или родственникам. Но кто учен, тот и велик. (Там же. С. 275).
Праведники прислушиваются к словам малолетних, даже если их слова наивны. (Там же. С. 278).
Не поступай опрометчиво…блюди свою дхарму. Следуя собственной дхарме, ты сможешь познать сам и передать другому знание высшей дхармы. Ибо, пренебрегая своей дхармой и не выказывая почтения старшим, постичь высшую дхарму не в силах и те, что в мудрости подобны Брихаспати. (Там же. С. 305).
В любом существе индивидуальная душа не проявлена, ее видят лишь осененные мудростью благодаря своему тонкому, острому уму. (Там же. С. 427).
Тот, кто несовершенен душою, не может проникнуть в тайны добра и зла. (Там же. С. 430).
Чрезвычайно полезно хотя бы однажды встретиться с праведным человеком, а дружбу с ним почитают величайшим благом. Общение с достойным человеком не может быть бесполезным, поэтому следует окружать себя достойными людьми(Там же. С. 563).
Люди так не верят самим себе, как верят праведникам, поэтому каждый особо стремится к признанию благочестивых(Там же. С. 563).
Доброта порождает в живых существах то, что зовется доверием, поэтому особое доверие люди питают к праведникам(Там же. С. 564).
Бхагавадгита
Бхагавадгита, религиозно-философская поэма, входящая в состав «Махабхараты», по форме представляет собой «религиозно-философское наставление в виде беседы», в которой ученик, Арджуна, один из пятерых братьев Пандавов, задает вопросы, а Кришна, бог и возничий Арджуны в битве на Курукшетре, дает развернутые ответы, не терпящие возражений.
Известно, что хороший вопрос может задать только умный человек, уже достаточно овладевший темой. В Двадцатом веке были случаи, когда преподаватели самых известных ВУЗов ставили студенту «отлично» за отличные вопросы. Арджуна, пожалуй, самый симпатичный, сложный, чем-то напоминающий гомеровского Одиссея герой «Махабхараты», задает развернутые вопросы, в которых он успевает изложить идеи по разным проблемам.
Мысли
Над тремя мирами я власти
не желаю. К чему тогда царство?
Не пребудет нам радости, Кришна,
От убийств сынов Дхритараштры;
Лишь грехи мы свои умножим,
Поразив этих воинов грешных.
Потому – убивать нам не должно
Ни сынов Дхритараштры, ни прочих.
Как мы сможем потом наслаждаться,
Осквернив себя родичей кровью?
(Бхагавадгита. Пер. с санскрита В. С. Семенцова. М., 1999).
Кришна отвечает собеседнику жестко, безапелляционно, как и подобает разговаривать с кшатрием, потомственным воином знатного рода. Ответ не убедил Арджуну. Кришна приводит другие аргументы, оставаясь жестким и даже жестоким по отношению к врагам:
Говоришь о вещах ты мудрых,
Только жалость твоя напрасна;
Ни умерших, ни здесь живущих
Мудрецы никогда не жалеют.
Затем Кришна переводит беседу в другую плоскость, излагая по сути дела философско-религиозный трактат Ученику, не желающему участвовать в битве против войска Кауравов - его двоюродных братьев, за которых сражались его родственники и любивший его Дрона, непревзойденный мастер и учитель воинских искусств.
Эта жесткость, жестокость по отношению к врагу, нашла логическое отображение в другой книге Древней Индии - Артхашастре, но перед тем, как коротко сказать о ней, нужно закончить разговор о Бхагавадгите.
Если в диалогах других книг Махабхараты мы чаще встречаем диалоги равных по социальному положению, умственным способностям героев, не понимающих и не желающих понимать друг друга, то в Бхагавадгите приведен яркий пример диалога не равных.
Учителя пользовались с древнейших времен и пользуются до сих пор и тем и другим диалогами. Приверженцы той и другой форм диалога достигают высоких целей именно в деле воспитания и обучения человека, часто даже не подозревая, что их успех на семьдесят, а то и на 90 процентов зависит от желания учеников познать секреты учителя, а не педагогическим даром последнего.
Архташастра
В. И. Кальянов в статье «Артхашастра – важнейший памятник индийской культуры» проводит обширный и строгий анализ существующих на сей день датировок создания этого труда и приходит к обоснованному заключению, что приведенные им соображения и доводы «хотя и позволяют отнести появление Артхашастры к периоду раннего средневековья (I-III вв. н.э.), однако не следует отрицать и того факта, что идея создания данного произведения, представляющего собой весьма сложный компендиум политики, могла возникнуть еще во времена династии Чандрагупты Маурья, когда появилась настоятельная необходимость в организации прочной государственной власти для борьбы, навязанной народам Индии чужеземными вторжениями. Весьма важным моментом в этом отношении явилось антимакедонское движение, которое, согласно преданиям, возглавил Чандрагупта при помощи своего мудрого советника и учителя Чанакьи (он же Каутилья). И вполне вероятно, что основное ядро трактата возникло в школе Каутильи». (Артхашастра. М., 1993. С. 521). То есть случилось это в последней четверти IV, либо в начале III в. до н.э., сразу после вторжения войск Александра Македонского в Индию и поражения индийских царей и самого сильного из них царя Пора в войне против иноземцев.
Индийские предания гласят, что однажды Чандрагупта вызвал к себе мудреца Каутилью и попросил его изложить в письменной форме мысли о государстве, об управлении государством, об армии.
Царь понимал, что распря на Индостане является главной причиной слабости его соотечественников, что нужно потушить огонь братоубийственной войны и создать сильную централизованную державу на полуострове. Но как это сделать? На этот вопрос и должна была ответить «Артхашастра» (Наука политики). Каутилья справился с задачей и стал советником царя, который занялся цементацией сложной, мозаичной политической карты Индостана. Книга Чанакьи представляя собой свод наставлений повелителю, своего рода путеводитель для монарха.
В «Артхашастре» диалога в прямом понимании этого слова нет, но диалоговые нотки в нем звучат весьма настойчиво. Каутилья щедр. На пути к разрешению какой-либо проблеме, он приводит мнения известных мудрецов, а уж потом формулирует свою точку зрения.
Чтобы не быть голословным я процитирую Главу 8, Раздела 4, которая называется «Назначение министров».
Мысли
«Пусть царь делает министрами своих соучеников, так как он узнал их честность и пригодность к делу, так говорил Бхарадваджа, они ведь будут пользоваться его доверием. Нет, говорит Вишалакша: ведь, как его прежние соучастники игр, они будут пренебрежительно относиться к нему. Пусть он делает министрами тех, у которых с ним общие тайные дела, потому что у них с ним общие добродетели и пороки. Они ведь не предадут его из боязни, что он знает их слабые стороны.
Этот недостаток – общий у царя и министров, говорит Парашара. Боясь того, что они знают его слабые стороны, он станет следовать им в правильных и неправильных поступках.
Скольким людям царь обнаружит свои тайны, от стольких
Он будет в зависимости, потеряв, власть из-за этого поступка.
Пусть он делает министрами тех, кто в опасностях, угрожающих его жизни, помогут ему, потому что так обнаруживается их преданность.
Нет, говорит Пишуна, это преданность, но не проявление ума. Он должен назначить министрами тех, кому поручены дела по счетной части и по доходам, и которые их выполнили, как им было указано или с избытком, ибо на этом выявилась их пригодность.
Нет, говорит Каунападанта. Ибо эти люди не обладают другими нужными для министров свойствами. Пусть он назначает министрами людей, отцы и деды которых были министрами, так как ему известны их дела. Они его не покинут, даже в случае ошибок с его стороны, благодаря близкому знакомству. Подобное явление наблюдается и у животных: ведь коровы, минуя чужое стадо коров, остаются со своими.
Нет, говорит Ватавьядхи. Ибо эти люди, забрав все, станут поступать как господа. Поэтому пусть он назначает министрами новых людей, опытных в политике. Новые люди будут смотреть на держателя жезла как на Яму и не совершат против него поступков.
Нет, говорит Бахудантипутра, знающий историю, но не знающий практики потерпит неудачу в делах. Пусть царь министрами назначает людей благородного происхождения, обладающих умом, честностью, мужеством, преданностью, так достоинства стоят на первом месте.
Все это вполне подходит, говорит Каутилья, так как пригодность человека создается из пригодности его к делу вообще и из его специальной пригодности…». (Артхашастра. М., 1993. С. 23 – 24).
В обсуждении данной проблемы Каутилья нашел обобщающее решение, и тем самым вроде бы примирил всех мудрецов. «Вроде бы», потому что далеко не каждое обобщение может примирить спорщиков, участников диалога.
Гораздо чаще (читай, например, Раздел 11. Значение Совещания. Глава 15.) Каутилья более категоричен. «Выслушав» (точнее говоря, процитировав) мнения мудрецов, он оставляет за собой право последнего слова.
Девибхагавата, или «Де́ви-бха́гаватам»
Священный текст индуизма на санскрите. Вместе с «Деви-махатмьей» и «Калика-пураной» является наиболее важным текстом индуистской традиции шактизмаю. Хотя «Деви-бхагавата-пурану» принято относить к категории упа-пуран («второстепенных пуран»), сама она называет себя одной из «маха-пуран» («великих Пуран»). «Деви-бхагавата-пурана» принимается как священный текст не всеми индуистами, а имеет этот статус только среди последователей шактизма. В этой Пуране Деви описывается как верховная богиня, персонификация Брахмана и основа всего мироздания. Как божественная мать, Деви проявляет свою вират-рупу (вселенскую форму), описывает способ поклонения себе, объясняет различные методы йоги и ритуал. В «Деви-бхагавата-пуране» также обсуждаются такие темы, как духовное знание, социальная и личная этика, и святые места паломничества. «Деви-бхагавата-пурана» состоит из 12 сканд (книг), 318 адхьяяй (глав) и 18000 стихов. В тексте утверждается, что его автором был мудрец Вьяса, который также считается составителем четырёх Вед, других Пуран и «Махабхараты».
Диалог в Девибхагавате
Брахма сказал: Таким образом я, Вишну и Шива лицезрели могущественную Богиню, о обладатель великой доли, а также ее прислужниц, одну за другой.
Вьяса сказал: Выслушав слова отца, Нарада, лучший из мудрецов, спросил Прародителя следующее.
Нарада сказал: Расскажи же, о Прародитель, о пуруше, изначальном, бессмертном, свободном от действия гун, непоколебимом, вечном, которого ты лицезрел и постиг.
Ты видел Шакти, наделенную качествами, но какова [Шакти], лишенная качеств, о отец, ее природу и природу [пуруши] мне опиши, о Лотосорожденный.
Ради этого я предавался великому подвижничеству на Шветадвипе и видел [там] великие души, аскетов, обладающих сиддхи и обуздавших гнев,
Но Параматман, того, который доступен созерцанию, я не достиг, хотя снова и снова предавался суровой аскезе, о Прародитель.
Ты видел прекрасную Шакти, наделенную качествами, о отец, но каковы [Шакти и пуруша], лишенные качеств, о них расскажи мне.
Спрошенный так Нарадой, [его] отец, Прародитель, произнес слова, исполненные истины:
«Форма лишенного качеств, не может быть зрима,
Зримое – преходяще, так как же у него может быть форма?
Труднопостижимая Шакти, лишенная качеств, а также пуруша, лишенный качеств, постижимы мудрецами в созерцании.
Пракрити и пуруша, знай, не имеют ни конца, ни начала,
И они постижимы через веру, а без веры их нельзя постичь никоим образом.
Знай же, что сознание во всех существах есть высшая суть,
Оно – блеск, повсюду распростертый и во всех существах, о Нарада.
Знай же, о обладатель великой доли, что он и она всенаполняющи и повсюду расположены, и в сансаре не существует ни одной вещи, лишенной их.
Они, объединенные и принявшие единый облик, вечные, представляющие собой чистое сознание, лишенные качеств, чистые, должны быть созерцаемы постоянно воплощенными.
Что есть Шакти, то есть Параматман, а что есть Парам[атман], то есть Шакти, и тонкое различие между ними никому не ведомо, о Нарада.
Даже изучив все шастры и Веды с ангами, о Нарада, [человек может] не знать тонкой разницы между ними, если он неотрешенный.
Все это, движущееся и неподвижное, порождено самостью, и как же исполненный самости может постичь ее, [даже стараясь] сотню кальп?
Обладающий качествами как [может] увидеть лишенного качеств, о сын? Следовательно, размышляй, о обладатель великого разума, [лишь] о [вещах], наделенных качествами.
Если на язык и на глаза воздействовать желчью, о лучший из мудрецов, то острый вкус и цвет желчи не будут узнаны.
Так как же ум, заполненный [представлениями] о качествах, [может] знать свободное от качеств, он, знай, происходит от самости, так как же он может быть свободным от нее?
Пока нет разрыва с [представлениями] о качествах, откуда может быть лицезрение [лишенного качеств]? Но когда он освободится от самости, тогда в сердце он увидит это.
Нарада сказал: Природу трех гун подробно, о Владыка богов, которая есть трехчастная аханкара[i],
Саттвичная, раджасичная и тамасическая с различием [между ними] опиши, о лучший из мужей.
Поведай мне знание, обретя которое, я достигну освобождения, о господин – полное [знание] о признаках каждой из гун.
Брахма сказал: Я расскажу тебе о трех шакти, о безгрешный, джнанашакти, крияшакти и артхашакти.
Джнанашакти [принадлежит] к саттвическому [проявлению аханкары], крияшакти – к раджасическому, дравьяшакти – к тамасическому – о трех сказано тебе.
О производимых ими действиях я расскажу тебе, слушай же, о Нарада, воистину. Из тамасической дравьяшакти происходят звук, ощущение,
Форма, вкус, запах – [пять] танматр. Звук есть качество акаши, ощущение – качество ветра,
Форма – качество огня, вкус – качество воды, запах – качество земли – эти тонкие и грубые [таттвы] должны быть известны, о Нарада,
Десять, соединившиеся, наделенные дравьяшакти, и творение, порожденное тамасической аханкарой, является их следствием.
От раджасической крияшакти происходят, слушай же меня, слух, осязание, вкус, зрение и обоняние – это пять
Органов восприятия, а также пять органов действия – речь, руки, ноги, анальное отверстие и органы размножения,
Прана, упана, вьяна, самана и удана – жизненные дыхания,
И они, пятнадцать, объединенные, называются раджасическим творением.
Эти органы [ощущения и действия] наделены крияшакти, и материальной причиной их называется чид-анувритти.
Исполненные Джнанашакти, из саттвического [проявления аханкары] происходят Диш, Вайю, Сурья, Варуна и оба Ашвина,
Пять божеств, управляющих пяти органами восприятия, Чандра, Брахма, Рудра и Кшетраджна, это четыре [божества],
Которые называются управляющими четырьмя подразделениями антахкараны: буддхи, [манасом, аханкарой и читтой].
Вместе с манасом эти пятнадцать [элементов] называются саттвичными и [составляют] творение, именуемое саттвичным.
Две формы есть у Параматмана: грубая и тонкая. [Первая], форма знания, самосущая, именуется причиной [мира].
[Вторая] форма, грубая, говорится, предназначена для созерцания садхак, и она известна как тонкое тело человека.
Мое тело именуется Сутра-[атма], а [сейчас] я расскажу о грубом теле Брахмана, Параматмана.
Слушай же, о Нарада, внимательно то, что, услышав, достигают освобождения. Тонкие элементы, танматры, о которых упоминалось выше,
В ходе панчикараны обращаются в пять грубых элементов. Так слушай же, что есть панчикарана.
Взяв прежде танматру вкуса в уме, пусть он будет разделен так, чтобы была вода,
И разделив остальные элементы на части один за другим, пусть будут смешаны части при создании воды, восхитительной на вкус, затем.
При разделении элементов появляется сознание, и после появления сознания возникает [чувство] «Я».
Выше этого всего является изначальный Нараяна, бог, Бхагаван.
Когда элементы отвердевают и принимают отчетливые формы, видимости достигнув, один за другим качества становятся явными.
У акаши только одно качество – звук, и нет других. У воздуха известны два качества – звук и прикосновение.
У огня три качества – звук, прикосновение и форма, а у воды четыре – звук, прикосновение, форма и вкус. Качествами земли являются прикосновение, звук, вкус, форма и запах, и так, благодаря сочетаниям [этих элементов] возникает вселенная.
Все живые существа возникают из части вселенной,
И говорится, что их восемь миллионов четыреста тысяч видов.
(Девибхагавата. Избранное. М., 2006. С. 54-60).
Мысли
У [человека], который не знает высшую истину, откуда может быть мир, о покоритель недругов, и занятый многим ум нигде постоянства не достигает. (Девибхагавата. Избранное. М., 2006. С.18)
И тот, чей ум растворяется в сознании Брахмана, очищает мир.
Знание Брахмана, о котором ты вопрошал, о лучший из гор,
Передано тебе мной целиком, и более сказать нечего.
Это (знание), наделённому преданностью, благонравному,
И ученику, как упомянуто выше, следует передать, но никому другому.
Чья преданность богу велика, и как богу, так и гуру,
Тому смысл поведанного сообщают великие души,
И (тот), кто наставляет в знании этом, тот сам великий владыка,
А тот, кому (он передаёт знание), является его безвозвратным должником.
Сказано, что даже выше отца (находится) дающий знание Брахмана.
Жизнь, данная отцом, имеет конец, но жизнь, данная им, конца (не имеет) никогда,
И ему нельзя причинять вреда - так говорят священные писания, о гора.
Поэтому заключение шастр (таково): передающий (знание) Брахмана есть высший наставник.
Если Шива разгневан, то наставник спасает, а если наставник разгневан, то и Шанкара (не поможет).
Поэтому всеми силами почтенного наставника следует удовлетворять, о гора,
Телом, умом и речью, постоянно надо быть сосредоточенным на этом.
А в противном случае (человек) будет (считаться) неблагодарным, а для неблагодарного нет избавления.
Вследствие договора между Индрой и сыном Атхарвана об отрублении головы (последнему)
И беседы с Ашвинами его голова была отрублена ваджрой.
Увидев, что конская его голова погибла, врачеватели, лучшие из богов,
Вернули мудрецу его собственную голову тогда.
Так благодаря труднодостижимому успеху знание Брахмана, о владыка гор,
Обретя, бывает счастливым и удовлетворённым (человек).
(Девибхагавата. Избранное. М., 2006. С.335-337)
Как топленое масло в молоке скрыто, так и в каждом существе пребывает знание,
Постоянно следует сбивать его умом, ставшим приспособлением для сбивания.
(Девибхагавата. Избранное. М., 2006. С.343)
Китай
Школа сторонников учения об инь и ян (иньян цзя, натурфилософы)
«Школа служилых людей», или «учение ученых-интеллектуалов» (жу цзя/цзяо, конфуцианство) – этико-философское, а затем этико-религиозное учение. Возникла в Китае на рубеже VI-V вв. до н.э. Основателем стал Конфуций. Он родился 22 августа 551 года в семье Шулян Хэ, который правил небольшим уездом Цзоу. Случилось это в пещере Грязевой горы. Сына назвали Кун Цю. В трехлетнем возрасте он потерял отца, а когда ему исполнилось семнадцать лет — умерла мать, оставив сиротами одиннадцать детей. Кун Цю был высоким, грузным молодым человеком. Уже в юности он проявил незаурядные способности, стремление к познанию, выработав для себя правило из четырех пунктов: «Попусту не размышлять. Не быть категоричным. Не упрямиться. Не думать только о себе».
В те годы Китай измучили внутренние войны. Многие философы и политические деятели пытались найти средство для спасения страны. Кун Цю, а ученики звали его Кун Фу-цзы, то есть Почтенный учитель Кун, выработал основы патриархальной теории государства. Царь, по мнению мудреца, являлся отцом большого семейства — страны. И все отношения в семье должны были регулироваться сложными этическими принципами. Младшие должны строго подчиняться старшим, подчиненные - вышестоящему начальству, и все граждане - повелителям. Конфуций разработал систему воспитания хороших царей, чиновников, поданных, и его книгу «Лунь юй» учили в школах наизусть.
Тридцать шесть лет он путешествовал по стране, пропагандируя свое учение. У него было 3000 учеников, 12 из них следовали за ним постоянно. Предчувствуя близкую смерть, Конфуций прекратил занятия и сказал однажды в беседе с лучшим учеником Цзы Кунгом: «Не нашлось ни одного правителя, который захотел бы стать моим учеником!» За несколько минут до кончины Учитель в сомнении покачал головой и вздохнул: «Кто же продолжит мое учение?» Больше Конфуций не сказал ни слова, закрыл печальные глаза и умер.
Однако, идеалы, которые он проповедовал, глубоко запали в души китайцев.
На берегу небольшой реки китайцы похоронили Конфуция, там, где он и хотел, разбили небольшой парк, построили храм и пантеон. На здании храма выгравировали: «Самый святой, одаренный даром предвидения мудрец Конфуций — место успокоения его духа». Прошло 2500 лет. За эти века Китай испытал всякое. Но выжил во всех бурях и невзгодах. И не забыл Самого святого своего мудреца. Не всегда младшие подчинялись старшим: бывало, взрывался народ, опрокидывал с тронов ванов и императоров, менял династии. Но проходило время бурь и душевных потрясений, и шли люди к могиле Конфуция, и вспоминали его, учились жить по Конфуцию, который являлся и является для китайцев символом, надеждой.
Мысли
Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, а беспокойся о том, что ты не знаешь людей. (Лунь Юй. Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Перевод В. А. Кривцова т.1. М., 1972. С.142)
Тот, кто, повторяя старое, узнает новое, может быть наставником людей.
Учиться и не размышлять — напрасно терять время, размышлять и не учиться — губительно. (Там же. С. 144)
Характер ошибок зависит от того, кем они сделаны. Только посмотрев на ошибки, можно узнать, обладает ли человек человеколюбием. (Там же. С. 148)
Не делай людям того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве и в семье к тебе не будут чувствовать вражды.
Если не можешь усовершенствовать себя, то, как же сможешь усовершенствовать других?
В древности учились для того, чтобы усовершенствовать себя, нынче учатся для того, чтобы стать известными среди людей.
(Там же. С. 141).
Когда благородный муж умерен в еде, не стремится к удобству в жилье, расторопен в делах, сдержан в речах и, чтобы усовершенствовать себя, сближается с людьми, обладающими правильными принципами, о нем можно сказать, что он любит учиться. (Там же. С. 142).
…В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я обрел самостоятельность. В сорок лет я освободился от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю неба. В шестьдесят лет научился отличать правду от неправды. В семьдесят лет я стал следовать желаниям моего сердца и не нарушал ритуала (Там же. С. 143).
Тот, кто, повторяя старое, узнает новое, может быть наставником людей. (Там же. С. 144).
Изучение неправильных взглядов вредно. (Там же. С. 144)
Стрела не обязательно пронзает мишень, ибо силы людей не одинаковы. (Там же. С. 146).
Если утром познаешь правильный путь, вечером можно умереть. (Там же. С. 148).
Тот, кто стремится познать правильный путь, но стыдиться плохой одежды и пищи, не достоин того, чтобы с ним вести беседу. (Там же. С. 148).
Когда видишь мудрого человека, подумай о том, чтобы уподобиться ему. Когда видишь человека, который не обладает мудростью, взвесь свои собственные поступки. (Там же. С. 149).
Я передаю, но не создаю; я верю в древность и люблю ее…(Там же. С. 153).
Направь свою волю на достижение правильного пути, придерживайся принципов морали, поступай в соответствии с человеколюбием, упражняйся в искусствах. (Там же. С. 153).
Даже если принесут мне связку сушеного мяса, я не откажусь обучить. (Там же. С. 154).
Того, кто не стремится к достижению знания, не следует направлять на правильный путь. Тому, кто не испытывает трудностей в выражении своих мыслей, не следует помогать. Того, кто не в состоянии по одному углу предмета составить представление об остальных трех, не следует учить. (Там же. С. 154).
Я не родился со знаниями. Я получил их благодаря любви к древности и настойчивости в учебе. (Там же. С. 154).
Разве я могу стать мудрецом или человеколюбивым человеком? Я всего лишь учусь без пресыщения, просвещаю без устали. Только это я могу сказать о себе! (Там же. С. 155).
В деле воспитания нельзя делать различий между людьми. (Там же. С. 168).
Те, кто обладают врожденными знаниями, стоят выше всех. За ними стоят те, которые приобретают знания благодаря учению. Далее следуют те, кто преступает к учению, встретившись с трудностями. Те же, кто, встретившись с трудностями, не учатся, стоят ниже все. (Там же. С. 170).
Лишь самые умные и самые глупые не могут измениться. (Там же. С. 171).
Любить человеколюбие и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к тупости. Любить мудрость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к тому, что человек разбрасывается. Любить правдивость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к нанесению ущерба самому себе. Любить прямоту и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к грубости. Любить мужество и не любить учиться. Порок в том, что это выедет к смутьянству. Любить твердость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к сумасбродству. (Там же. С. 171).
Далее стр. 172.
Школа моистов (мо цзя, «Школа Мо», моизм)
Философское направление и организация последователей. Основана в V в. до н.э. Мо Ди.
Мо Ди (468 (или 478, 480, 490 и др.) – 376 (или 403, 392 и др.) гг. до н.э.) родился в семье, принадлежащей прослойке служилых (ши), «близких к свободным низам общества», то есть к земледельцам, ремесленникам и торговцам. Его этико-социальное учение во многом параллельно этико-социальному учению школы фа цзя (легистов) и отражало интересы этих слоев населения. Представители моизма решительно боролись против конфуцианцев и учения о незыблемости господства потомственной аристократии.
Сведений о жизни основателя моизма сохранилось очень мало. Существует предположение о том, что Мо Ди некоторое время служил сановником в государстве Сун, а затем вел жизнь подвижника, странствуя по Поднебесной и побывав в Лу, Ци, Сун, Чжэн, Чу и в других княжествах. Он имел сотни учеников, прославился ораторским искусством и дипломатическим дарованием. Кроме этого Мо Ди был прекрасным инженером, знатоком строительства крепостных сооружений.
Он жестко критиковал существующие порядки, сложившуюся наследственную пирамиду власти, считал, что перед законом все равны, что нужно выдвигать на высокие должности людей из низов, по таланту. Он отрицал агрессивные войны как аморальные и бесполезные, уничтожающие материальные и духовные ценности, а также губящие мирное население.
Он называл источником этических норм, а значит, и прочного благополучия государства, совершенномудрых правителей, берущих за образец Небо, которое «широко и бескорыстно», «отдает много, но ничего не берет взамен»…
Если проследить за логическими линиями этико-социальных учений Мо Ди и Конфуция, то можно прийти к удивительному выводу о том, что и тот и другой ратовали за просвещенную монархию, только методы «просвещенности», просвещения государства у них были разными. Конфуций верил, что сын, внук, правнук царя приобретают от предков наследственные гены, а значит, «просветив», обучив носителей этих ген, можно сделать счастливой страну и ее обитателей, просвещенных на своих уровнях своими методами. Мо Ди исходил из того, что и сын кухарки может родиться государственным человеком самого высокого уровня, а значит, нужно найти методы поиска одаренных и просвещать их.
Кто же из этих великих мыслителей ближе к истине? Кого развивать, воспитывать, учить? Далеко не все решатся ответить на эти вопросы однозначно! Потому что … прав и не прав одновременно был Конфуций, прав и не прав был Мо Ди.
Кто же ближе к истине? Кого же учить?
Мо Ди говорил приблизительно так: наследственная предрасположенность несомненно существует, отрицать ее нельзя, но качество можно и нужно искать не по наследственному признаку, а по иным признакам и критериям.
Также он относился и к достижениям древних мыслителей, которых чуть ли не обожествлял Конфуций. Мудрость древних, по мнению Мо Ди, является не беспрекословным образцом для подражания, а точкой опоры для создания нового, стимулятором для развития личности.
Учение Мо Ди получило широкое распространение в 5 – 3 веках до н.э. в Поднебесной.
Мысли
Хороший лук трудно натянуть, но посланная из него стрела летит высоко и вонзается глубоко. Хорошую лошадь трудно объездить, но она может далеко везти тяжелый груз. Прекрасный талант трудно найти, однако, мудрый может дать совет правильно и оценить достоинства. (Мо-цзы. «Древнекитайская философия». Собрание текстов в двух томах. Т.1. М., 1972. 178).
Совершенномудрый человек не уходит от дел, не нарушает природы вещей, поэтому он может быть образцом для Поднебесной, собирая в себя всю ее мудрость, так же как большие и средние реки наполняются водой, вытекающей не из одного источника, как тысяча мер зерна состоит из многих пригоршней, как шуба правителя шьется не из одной шкурки с лапы лисы. (Там же. С. 178).
А можно ли признать образцом для подражания своего учителя? В Поднебесной много людей, которые обучают, но человеколюбивых среди них мало. Поэтому если подражать учителям – значит, подражать нечеловеколюбивым поступкам. Нечеловеколюбие не может считаться примером для подражания. (Там же. С. 179).
На основе прошлого познаем будущее, на основе ясного познаем скрытое. (Там же. С. 193).
Высказывания должны претворяться в поступках человека, стать правилом, тогда они становятся постоянным знанием; если за высказываниями не следует их претворения в поступках человека, то, что не претворяется в поступках человека… является пустой болтовней… 198.
«Школа законников»
«Школа законников» (фацзя) – одно из основных направлений древнекитайской этико-политической мысли. Возникло в VIII-VII вв. до н.э. Основателями фа цзя считаются Гуань Чжун (VIII-VII вв. до н.э.), Цзы Чань (VI в. до н.э.).
В основе доктрины «Школы законников» лежит учение о главенстве единого юридического закона (фа) в жизни государства, а значит и в жизни любого гражданина. Одним из основополагающих памятников «Школы законников» является «Книга правителя области Шан», авторство которой приписывают Шан Яну (Гунсунь Яну, Вэй Яну) (390 – 338 гг. до н.э.).
Гунсунь Ян родился в царстве Вэй. В 361 г. до н.э. бежал в царство Цинь. Там его пригрел Сяо-гун, правитель, и дал ему область Шан в надежде, что беглец проведет ряд реформ и укрепит власть вана. Гунсунь Ян оправдал доверие Сяо-гуна.
Реформа имела и другую цель: оздоровление экономики и, прежде всего, — сельского хозяйства. Осуществить это можно было, лишь заинтересовав людей в производительном труде. Но как на практике сделать это, если потомственная аристократия, заняв ключевые посты государственной власти, уступать их не желала, помня заветы Конфуция: «Государь должен быть государем, аристократ — аристократом… отец — отцом, сын — сыном». В этой жесткой схеме места новым людям не было. Шан Ян же говорил так: «Бедный станет богатым, а богатый бедным, и государство будет сильным». Много аристократов лишилось своих богатств, а то и жизни, чтобы государство Цинь стало сильным.
Теория и практики сторонников фа цзя во многом противоположна теории и практики конфуцианцев. По-разному они решали и проблем воспитания и образования, что ясно даже из высказываний, приведенных ниже.
Мысли
Если правитель не будет раздавать ранги знатности и чиновничьи должности людям, учитывая стоящие за ними внешние силы, то народ перестанет ценить ученость и презирать земледелие. Если народ перестанет ценить ученость, то он будет глуп, а коль он глуп, то у него не будет внешних связей. А если народ не имеет внешних связей, то он усерден в земледелии и радив. А если народ не будет презирать земледелие, он будет жить в мире и безопасности… (Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу). Перевод Л. С. Переломова. М., 1993. С. 142).
Если музыка и красивые одежды не будут распространены по всем уездам, народ во время работы не станет обращать внимания на одежды, а во время отдыха не станет внимать музыке. Если народ во время отдыха не станет внимать музыке, то душа его будет чисты. Если народ во время работы не станет обращать внимания на одежды, он обязательно сосредоточит свои помыслы лишь на Едином. А коль скоро помыслы народа сосредоточены лишь на Едином и душа его чиста, пустующие земли будут непременно обработаны. (Там же. С. 143). (В данном трактате термин Единое сочетает два основных занятий народа: земледелие и война).
Если порядок в государстве покоится на суждениях семьи, оно достигнет владычества в Поднебесной; если порядок в государстве покоится на суждениях чиновников, оно будет могущественным; если порядок в государстве покоится только на суждениях правителя, оно ослабеет. (Там же. С. 166).
Если войной можно уничтожить войну, то позволительна даже война; если убийством можно уничтожить убийство, то разрешены даже убийства; если наказаниями можно уничтожить наказания, то допустимы даже суровые наказания. (Там же. С. 210).
Даосизм
«Школа сторонников учения о дао и дэ» (даосисты) – одно из главных направлений китайской философии и традиционная религия Китая. Возникло в VI в. до н.э. Основателем является Лао-цзы ( 604-522 гг. до н.э.). Он родился в княжестве Чу, служил хранителем архива чжоусского царского двора. Из трудов Сыма Цяня не известно, занимался ли он педагогической практикой, искал ли себе учеников, но то, что Ли Эр (так звали Лао-цзы на родине) пользовался славой великого мудреца далеко за пределами княжества Чу и Чжоу, ясно по короткой, известной истории о приезде к нему Конфуция, которую можно найти в трудах Сыма Цяня.
В преклонном возрасте Лао-цзы, считая, что жить нужно в уединении, чуждаясь славы, решил покинуть княжество Чжоу и не только княжество, но и людей вообще, и отправился на запад, в горы. Около заставы Саньчуань он остановился отдохнуть. Увидев знаменитого старца, начальник заставы попросил его написать ему что-нибудь на память.
Мудрец написал трактат Дао-дэ-цзин (Дао дэ цзин, «Путь добродетели, или Книга о силе и действии»), своего рода философское завещание, адресованное всем, кто осмелится осмыслить и продолжить его дело, его глубинно-объемную, напоенную поэтическими соками мысль.
И такие люди нашлись. Даосизм, разветвленный, пышно зеленеет по сей день.
Лао-цзы одним из первых мыслителей в Поднебесной разграничил такие понятия как мудрец и совершенномудрый, и написал поэтически яркий, психологически проникновенный портрет совершенномудрого. К мудрецам он был строг. Другое дело – совершенномудрые. К ним Лао-цзы имел отношение иное, впрочем, чем-то схожее с тем, как относились к великим мыслителям иудейские пророки, греки, индийские мудрецы. Я не уверен, что моя формулировка этого общего, роднившего величайших мыслителей Эпохи мудрых, понравится читателям, но не сказать об этом нельзя.
Люди в момент рождения получают в безвозмездный дар от Бога или от Природы одно из двух основных, опорных, определяющих судьбу качеств: одни рождаются детьми, другие – взрослыми. Эти качества несокрушимы внешними факторами, кроме смерти, но и она не сокрушает, а лишь констатирует: умер ребенок такой-то, умер взрослый такой-то.
Дети отличаются от взрослых стремлением к простоте и искренности, к первозданным истинам, к поиску первопричин явлений, событий, к первозданному мышлению. Дети наивны и доверчивы, мечтательны и неожиданно образны. Дети более склонны к искусству, которое есть игра. Взрослые – к науке, которая есть обязанность, работа. Дети и взрослые рождались всегда и везде …
Ребенком родился Сократ, но не Платон, Диоген, но не Аристотель, Будда, но не Каутилья… Детей было много в Китае, может быть, даже больше (в процентном отношении), чем в любом ином цивилизационном центре планеты.
Я не против взрослых. В конце концов, без них детей бы не было. И сделали они в истории Мировой цивилизации также много, как и дети. И все же следует помнить, что творения, подобные тому, какое создал на заставе Лао-цзы, могут сочинять только рожденные детьми.
И уж помнить о том, что люди рождаются детьми и взрослыми, нужно всем, кого интересует в той или иной степени проблема развития человека.
Мысли
«Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом». (Древнекитайская философия. Т. 1. М., 1971. С. 115).
«Тот, кто много говорит, часто терпит неудачу, поэтому лучше соблюдать меру». (Там же. С. 116).
«Совершенномудрый ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Но происходит ли это оттого, что он пренебрегает личными интересами? Напротив, он действует согласно своим личным интересам». (Там же. С. 116-117).
«Человек, обладающий высшей добродетелью, так же как и вода, должен селиться ближе к земле; его сердце должно следовать внутренним побуждениям; в отношениях с людьми он должен быть дружелюбным; в словах должен быть искренним; в управлении страной должен быть последовательным; в делах должен исходить из возможностей; в действиях должен учитывать время. Поскольку он, так же как и вода, не борется с вещами, он не совершает ошибок». (Там же. С. 117).
«Слова древних: «Ущербное становится совершенным…» – разве это пустые слова? Они действительно указывают человеку путь к истинному совершенству». (Там же. С. 121).
«Нужно меньше говорить, следовать естественности». (Там же. С. 121).
«Знающий людей благоразумен. Знающий себя просвещен. Побеждающий людей силен. Побеждающий самого себя могуществен. Знающий достаток богат. Кто действует с упорством, обладает волей. Кто не теряет свою природу, долговечен. Кто умер, но не забыт, тот бессмертен». (Там же. С. 125).
«Нельзя считать себя драгоценным, как яшма, а нужно быть простым, как камень». (Там же. С. 127).
«Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому Совершенномудрый не ходит, но познает все. Не видя вещей, он проникает в их сущность. Не действуя, добивается успеха». (Там же. С. 129).
«Совершенномудрый справедлив и не отнимает ничего у другого. Он бескорыстен и не вредит другим. Он правдив и не делает ничего плохого. Он светел, но не желает блестеть». (132).
«На ненависть нужно отвечать добром». (Там же. С. 133).
«Совершенномудрый начинает не с великого, тем самым он совершает великое». (1 Там же. С. 33).
«Совершенномудрый не имеет страсти, не ценит трудно добываемые предметы, учится у тех, кто не имеет знаний, и идет по тому пути, по которому прошли другие. Он следует естественности вещей и не осмеливается самовольно действовать». (Там же. С. 134).
Диалог в Поднебесной
В сер. I тыс. до н.э. мыслители Поднебесной использовали и разрабатывали две, уже упоминавшиеся нами формы диалога: диалог не равных и диалог равных. В первом случае Ученик задавал вопрос учителю по какой-либо проблеме и Учитель отвечал на него, приводя доказательства, используя разнообразные средства убеждения, такие, как строго выверенные логические схемы, а также поэтические средства: притчу, образы, эпитеты, метафоры, сравнения. Во втором случае два мыслителя, приверженцы разных философских школ, либо одной философской школы, излагали мысли и обоснования их по очереди. При этом они не интересовались психологическими особенностями учеников или слушателей, уверенные в том, что их система доказательств в одинаковой степени подействует на самых разных людей, и интеллектуальным уровнем, который просто обязан был быть достаточно высоким у слушателей и учеников. Самыми яркими мудрецами, использовавшими диалог не равных были, несомненно, Конфуций и Мэн-цзы.
Первый из них выстроил строгое пирамидальное этико-социальное учение, что не могло не отразиться на его педагогической деятельности. Он был Учителем и в диалогах, в которых ученик задает вопрос, Учитель отвечает на него, поучая. И даже, если вопрос задал, скажем, известный мыслитель, то Конфуций отвечал ему в «учительском тоне».
Мэн-цзы использовал и эту форму диалога, но по форме общение с собеседниками у него чем-то напоминало музыкальный диалог двух джазистов: первый задает тему, второй ее разрабатывает, используя богатейший и самый разнообразный инструментарий, импровизируя на ходу.
Вспомним фрагмент диалога между двумя великими китайцами:
Гао-цзы сказал: «Природа человека подобна бурлящему потоку воды: откроешь ему путь на восток – потечет на восток, откроешь ему путь на запад – потечет на запад. Природа человека не разделяется на добрую и недобрую, подобно тому, как вода на своем течении не различает востока и запада».
Мэн-цзы ответил: «Вода действительно не различает востока и запада. Но разве она не различает, где верх и где низ? Стремление природы человека к добру подобно стремлению воды течь вниз. Среди людей нет таких, которые бы не стремились к добру, так же как нет такой воды, которая не стремилась бы течь вниз. Если ударять по воде и приводить ее в движение, можно заставить ее подняться выше лба. Если же устроить преграду и приводить ее в движение, то можно заставить ее подняться на гору. Но разве это зависит от природы воды? Сила привела к этому. Человека можно побудить делать недоброе, его природа подобна природе воды». (Древнекитайская философия в двух томах. Т.1. «Мэн-цзы». Глава шестая. «Гао-цзы». Часть первая. С. 243).
Диалог равных оформился и стал разрабатываться несколько позже диалога не равных.
В годы правления Хуань-гуна (374-357 гг. до н.э.), либо в годы правления его сына Вэй-вана (356-320 гг. до н.э.) в Линьцзы, столице государства Ци, была основана философская школа, своего рода академия, которая в современной исторической науке так и называется Академия Цзися. Она существовала болеt ста лет, а наивысшего расцвета достигла во времена правления Сюань-вана (319-301 гг. до н.э.). Этот правитель даже пожаловал один из высших придворных титулов шан дафу семидесяти шести видным ученым Академии (ее еще называли Собранием ученых).
В Цзися работали представители главных философских школ Поднебесной. И хотя доминирующее положение здесь занимали ученые школы Дао дэ цзя, это не мешало проводить в Академии свободные дискуссии представителей разных школ.
В трактате «Гуань-цзы» отражены проблемы, которые разрабатывались в Академии.
И в других царствах Поднебесной существовали подобного рода Собрания ученых. Например, созданная Люй Бувэем в царстве Цинь философская школа. В меньшей степени, структурированные и организационно упорядоченные, нежели Академия Цзися, они внесли заметный вклад в развитие философской мысли.
Существовали в Китае и мигрирующие школы, и мудрецы, не связанные с учителями, школами. Они бродили группами по стране, и правители многочисленных царств часто приглашали их к себе, проводили с ними беседы.
«Учитель наоборот» («Гуньсунь Лун-цзы»)
Я не буду долго говорить о трактате «Гуньсунь Лун-цзы», так как апория и апоретики, как, впрочем, и греческие софистика и софисты, стоят несколько в стороне от рассматриваемой проблемы. Целью их сочинений являлась в конечном итоге гимнастика ума на очень высоком уровне, но все же гимнастика ума для учеников и слушателей. Она завораживает парадоксами, дисциплинирует мышление навязываемой логикой, позволяет сделать предположение о том, что Гунсунь Лун был очень близок к тому пространству, которое известно в настоящее время любому первокурснику технического ВУЗа как математический анализ, где философии ничуть не меньше математики. Вспомним, например, апорию «Ахилл» греческого философа Зенона, ученика Парменида. «Ахилл не сможет догнать черепаху, если она начнет движение раньше него». Апории Гунсунь Луна звучат так: «В стремительном полете стрелы, есть момент отсутствия и движения, и остановки», или «Если от палки длиной в один чи ежедневно отнимать половину, это не завершится и через 10 000 поколений».
Гунсунь Лун являлся ведущим представителем «школы имен» (мин цзя) и традиции бянь («эристики», «диалектики» и «софистики»). В Китае «спорщиков» называли «бяньчже». У них было много схожее с античными софистами. Некоторые апории тех и других были идентичными.
Современники называли Гуньсунь Луна «учителем наоборот» и в спорах с ним упражнялись в технике логических доказательств, поражаясь его абсурдному мышлению.
Два высказывания
«Трудность убеждать обычно состоит не в том, что трудно убедить собеседника из-за недостатка моих знаний; не в том, что мне трудно своими доводами сделать ясными свои мысли; не в том, что я не смею высказать все до конца из-за недостатка красноречия. Трудность убеждать обычно состоит в том, чтобы уяснить помыслы убеждаемого и суметь нацелить на них свои убеждения». (Древнекитайская философия в двух томах. Т.2. Из «Хань Фэй-цзы». Перевод Е. П. Синицына и В. С. Спирина. М., 1972. С. 232).
«Характер человека определяется небом. Если это так, то можно надеяться, что небо сохраняет данные ему природой качества, поэтому непременно родится совершенномудрый. Все привычки людей вызывают определенные поступки. Я поступаю так, потому что другие тоже так поступают. Раньше меня существует привычка поступать определенным образом. Но мои поступки не обязательно основываются все на привычке. Если я поступаю не по привычке, то определенные действия для меня самого могут стать привычкой, тогда я могу заразить этой привычкой других людей и стать причиной подобных поступков для других людей. Жестокий человек оказал влияние на меня, и я тоже стал жестоким человеком. А не потому, что природа сделала меня таким и дала мне такие качества. Люди как будто не могут верно определить степень истины и неистинны, добра и зла, но все же отличают их в главном». (Там же. Поздние моисты. «Мо-цзы». Глава «Большой выбор». С. 86).
Древние китайцы были очень близки к тому диалогу, который родил, разработал, довел до совершенства Сократ. Совсем не большое расстояние им нужно было преодолеть, чтобы распахнуть ворота в необъятное творческое пространство греческого гения. Но почему-то этого не случилось.
Мысли китайцев
«Гуань-цзы»
Небу свойственны постоянные явление, земле свойственна форма, человеку свойственны постоянные нравы. Однажды созданные, они не меняются; это называется тремя постоянствами. (Древнекитайская философия. Собр. Соч. в двух томах. Т. 2. М., 1973. С. 15).
Все люди хотят обладать мудростью, но не знают, каким образом можно ее приобрести. То, что познается, есть объект, а то, что познает, есть субъект. Без усовершенствования субъекта разве возможно познать объект? В усовершенствовании субъекта нет ничего важнее, чем сделать сердце пустым. Пустота сердца – это значит, что в нем не содержится ничего. (Там же. С. 28).
«Ли цзи»
Учитель и ученик растут вместе. (Там же. С. 111).
Обучение наполовину учение. (Там же. С. 111).
Когда благородный муж учит и наставляет, он ведет, но не тянет за собой, побуждает, но не заставляет, открывает пути, но не доводит до конца. Поскольку же он ведет, а не тянет, между ним и учеником царит согласие; поскольку побуждает, а не заставляет, учиться легко; поскольку лишь открывает путь, но не доводит до конца, ученик думает. Согласие между учеником и учителем, легкость обучения, самостоятельные размышления – вот что называется умелым руководством. (Там же. С. 113).
Самое трудное в учении – научиться по настоящему почитать учителя. Но, лишь почитая его, преклоняешься перед его истиной. А лишь преклоняясь перед истиной, народ познает почтение к наукам. (Там же. С. 114).
Умеющий спрашивать словно обтесывает крепкое дерево: сначала выбирает полегче, а потом принимается за сучки; пусть пройдет немало времени, но он все поймет из бесед с учителем. (Там же. С. 114).
Умеющий отвечать на вопросы подобен колоколу: коснутся его тихо – прозвучит едва слышно, ударят сильнее – зазвучит громче и умолкнет лишь тогда, когда его перестанут спрашивать. (Там же. С. 114).
Греция
От Гесиода до Семи мудрецов
Этот путь был по времени кратким, но напряженным, особенно в творческом отношении. В греческом мире появилась философия, еще не как наука, но как искусство. Само словосочетание «люблю мудрость» неизмеримо ближе к искусству, чем к науке. Потому что любить «по науке» смогут только роботы, когда их этому «научат». Да и мудрствовать, как древние египтяне, обитатели Месопотамии, греки, индийцы, китайцы, могли только люди, одаренные образно-интуитивным мышлением, свойственным в большей степени людям искусства, нежели людям науки.
Первым из Семи мудрецов называют Фалеса (около 624-547 гг. до н.э.). Я не буду пересказывать его жизнеописание, как и биографии других мудрецов, входящих в разные времена в счастливый список Семи мудрецов. Я лишь напомню, что термин Семь мудрецов был известен задолго до Фалеса в Месопотамии, на Индостане (Семь риши)...
Если верить Плутарху («Пир Семи мудрецов»), другим древним историкам, то греческие Семь мудрецов любили собираться вместе и устраивать, говоря по-современному, мозговые атаки, в которых главным «оружием» являлся диспут, диалог равных, а целью являлась Истина, многогранная как шар, как и жизнь, многогранная как шар. Лучшей иллюстрацией этого утверждения являются эпизоды из «Пира Семи мудрецов». Один из этих эпизодов я процитирую.
«…Я обратился к мужам с просьбою сказать и о том, как надобно управлять домом, - ибо водительствовать царствами и государствами случается немногим, а домом и очагом его - каждому.
«Если и каждому, - рассмеялся на это Эзоп, - то уж, верно, ты не берешь в расчет Анахарсиса. Дома у него нет, и бездомностью своею он гордится; а живет он в повозке так, как Солнце, говорят, в своей колеснице объезжает в одну пору одну сторону неба, а в другую пору - другую».
«Потому-то, - сказал Анахарсис, - этот бог или единственный свободный, или хотя бы самый свободный из богов: он живет по собственному закону, он всевластен и никому не подвластен, он царствует и держит бразды. А как колесница его безмерно прекрасна и величественна, этого ты, верно, и не заметил, иначе не стал бы на смех сравнивать ее с вашими. Ты же, Эзоп, как видно, считаешь домом вот эти земляные, деревянные и глиняные заслоны, - все равно как если бы ты считал улиткою только раковину, а не ту, кто в ней живет. Оттого и стал ты смеяться над Солоном, который при виде пышного убранства Крезова дворца не объявил сразу же обладателя его счастливым и блаженным, желая более увидеть собственную лисицу, которая спорила о пестроте с барсом и сказала судье, чтобы заглянул он ей внутрь – там она пестрее. Ты же смотришь на изделия каменщиков и плотников и говоришь, будто дом – это именно это, а не то, что обретается внутри, - дети, супруги, друзья, служители и все прочее, что, будучи устроено сообща, разумно и здравомысленно, даже в муравьиной куче или птичьем гнезде называлось бы хорошим и счастливым домом. Этим я Эзопу отвечаю, а Диоклу намек даю; остальные же по справедливости пусть каждый выскажет свое суждение».
Солон сказал так:
«Лучший дом, полагаю я, тот, где добро приобретается без несправедливости, сохраняется без недоверчивости и тратится без раскаяния».
Биант:
«Тот, в котором хозяин так же ведет себя по доброй воле, как вне дома – по воле законов».
Фалес:
«Тот, в котором у хозяина меньше всего дела».
Клеобул:
«Тот, в котором больше тех, кто любит хозяина, чем тех, кто боится его».
Питтак:
«Лучший дом – тот, где нет ни потребности в излишнем, ни нехватки в необходимом».
А Хилон сказал:
«Дому следует более всего походить на город, управляемый царем», - и добавил, как Ликургу кто-то посоветовал установить в государстве народовластие, а он ответил: «Сперва установи народовластие в собственном доме».
(Плутарх. Застольные беседы. Л., 1990). «Пир Семи мудрецов» в данной работе перевел с древнегреческого М. Л. Гаспаров.
Мысли
Периандр, сын Кипсела, коринфянин (666 – 586 гг. до н.э.)
Прилежание – все.
Сделайся достойным своих родителей.
Не только наказывай прегрешающих, но и останавливай намеревающихся.
(Фрагменты ранних греческих философов. Ч. I. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. М., 1989. С. 93-94).
Питтак, сын Гирраса, лесбосец (651 – 569 гг. до н.э.)
Знай меру.
Горемыку не брани: на то есть гнев богов.
Лелей благочестие, воспитание, самообладание, рассудительность, правдивость, верность, опытность, ловкость, товарищество, прилежание, хозяйственность, мастерство.
(Там же. С. 93).
Солон, сын Эксекестира, афинянин (638 – 559 гг. до н.э.)
Ничего слишком.
В судьи не садись, а не то будешь врагом уличенным.
Не лги, но говори правду.
Радей о честном.
Согражданам советуй не самое приятное, но самое полезное.
Чего не видел – того не говори.
(Там же. С. 92).
Хилон, сын Дамагета, лакедемонянин (VI в. до н.э.)
Мертвых не хули.
Старость чти.
На непосильное не посягай.
Не спеши в пути.
Язык твой пусть не обгоняет ума.
(Там же. С. 92-93).
Биант, сын Тевтама, приенец (VI в. до н.э.)
Люби разумление.
Не силой бери, а убеждением.
Приобретай: в молодости – благополучие, в старости – мудрость.
(Там же. С. 93)
Клеобул, сын Эвагра из Линда (VI в. до н.э.)
Больше люби знание, чем незнание.
Язык держи в благополучии.
Мера лучше всего.
Будь любослух, а не многослов.
Согражданам советуй наилучшее.
Силой не делай ничего.
Детей воспитывай.
(Там же. С. 92).
Пифагор и Пифагорейская школа
Пифагорейская школа – религиозно-этическое и философское братство, похожее на орден, на секту, основанная в VI в. до н.э. Пифагором (ок. 580-500 гг. до н.э.).
Он родился в семье богатого самосского ювелира Мнемарха (во многих источниках – Мнесарх) и его жены Партениды. Родители дали ребенку прекрасное образование. Уже в юношеском возрасте все окружающие Пифагора люди почувствовали необъятную мощь его ума, и сам он понял это, устремился к вершинам познания, которые, чем выше поднимаешься к ним, тем круче становятся, удаляясь в крутизне своей в недосягаемое-досягаемое. О Пифагоре узнали Фалес из Милета, и Биант из Приены.
Пифагора не смутила слава. Он действительно был мудр от рождения. Эта природная мудрость подсказала ему, восемнадцатилетнему, что, во-первых, действие для него заключаются в обучение, в познании глубоких истин, во-вторых, продолжать учебный процесс нужно вне Самоса, где «возникла тирания Поликрата», которая, по мнению молодого человека, послужит препятствием для образования. Пифагор учился в Милете у Ферекида, Анаксимандра-физика и Фалеса. «Все они его полюбили, дивились его природной одаренности и сделали его соучастником своих бесед». (Ямвлих. Жизнь Пифагора. М., 1998. С. 29).
Фалес сознался гостю в том, «что сам он ни от природы, ни в результате выучки столькими достоинствами, какие видятся ему в Пифагоре», не обладает. (Там же. С. 29). И посоветовал юному мыслителю отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса и Диосполя.
Сын Мнесарха отплыл в Египет, по пути остановился в Сидоне. Здесь он познакомился с потомками Моха, физиолога и прорицателя, финикийского мудреца, жившего в XII в. до н.э., и других местных верховных жрецов. Они уважительно отнеслись к нему, он принял посвящение во все мистерии, внимательно изучая божественные тайны и обряды.
По сведениям Диогена Лаэртского, Пифагор, имея верительное письмо от Поликрата, явился к египетскому фараону Амасису, покровителю искусств, ремесел и торговли, который принял его хорошо, как гражданина союзного государства. Гость выучил египетский язык и по протекции фараона был принят в школу, руководимую жрецами Гелиополя. Затем он учился в Мемфисе и в Диосполе. Двадцать два года Пифагор провел в Египте. Некоторые ученые считают, что он пробыл там тринадцать лет.
В 525-524 гг. до н.э. Египет был завоеван персидским царем Камбисом II. Пифагор оказался в Вавилоне (то ли в качестве пленного, то ли по своей воле). Здесь он учился двенадцать лет. Вполне возможно, что в Вавилоне он мог оказаться до поездки в Египет. В пятидесяти шестилетнем возрасте Пифагор вернулся на Самос. Значит, один из величайших мыслителей в истории человечества учился около 50 лет.
Пифагор, овладев разными методами обучения и педагогическими секретами, явился на родину, чтобы реализовать и передать знания согражданам, при этом продолжая научные изыскания. Старожилы Самоса узнали земляка и подивились его уму и внешнему виду: мыслитель был божественно красив, недаром его считали сыном Аполлона. Соотечественники попросили его обучать их и их детей. Ученый открыл школу. Обучал он первых учеников с помощью символов, как и египетские жрецы. Самосцам не понравилась такая система, они перестали посещать школу.
Однажды Пифагор увидел молодого человека, любящего физические упражнения, игры, гимнастику. Тот был из бедной семьи и не мог платить за обучение. Пифагор предложил ему учиться, обещав деньги на питание и одежду. Юноша согласился и старательно исполнял все, что говорил Учитель. Пифагор преподавал ему азы арифметики и геометрии. За каждый успех в учебе бедняк получал три обола, радуясь деньгам и не замечая, как в душе растет радость познания. Через некоторое время Учитель сказал: «К сожалению, у меня нет больше денег, чтобы платить тебе за обучение». Ученик прервал его: «Я буду заниматься без денег». Пифагор ответил: «Но у меня нет денег для обеспечения самого себя всем необходимым. Нам нужно сделать перерыв, чтобы обеспечить нас ежедневным пропитанием». Но молодой человек уже не мог жить, не учась. Он обещал добывать в перерывах между занятиями все необходимое для жизни, а в будущем отплатить ему за обучение и заботу. Он увлекся наукой и достиг впоследствии значительных успехов. Его тоже звали Пифагором. Он был сыном Эратокла.
Прекрасную педагогическую победу одержал Учитель, но не полную. Сын Эратокла ему нужен был еще и затем, чтобы увлечь примером бедного юноши других сограждан. Это не удалось. Самосцы так и не пришли к Пифагору почему-то.
Не теряя надежды, он побывал в культурных центрах греческого мира на Делосе, Крите и в Спарте, изучая местные законы. Затем вновь вернулся на родину, построил в городе «место для обсуждения», которое долгие века называлось «Пифагоровым полукругом». Здесь после смерти Учителя самосцы совещались, обсуждая государственные проблемы. Но Школой «Пифагоров полукруг» так и не стал.
Пифагор уважал сограждан, верил, что его пример заразит самосцев, и те, постигнув его науку, пойдут дальше по пути познания. Ему трудно было смириться с тем, что, как Спарте не нужны были крепостные стены, так и Самосу не нужен был Пифагор. Это утомительно, быть самосцем и не быть им! За городом, в пещере, Пифагор построил лабораторию, где занимался научными исследованиями. Сограждане относились к нему с уважением, использовали авторитет ученого в дипломатических целях, не противились тому, что к Пифагору все чаще стали приезжать мудрейшие из греков, желая приобщиться к знаниям, но сами самосцы так и не полюбили учение.
Однажды он вспомнил, что Анахарсис, Солон, Фалес прожили всю активную жизнь на чужбине, и покинул Самос. В Италии, в Кротоне, куда переехал Пифагор, его тут же окружили 600 философов, пожелавших учиться и жить по его предписаниям, а также множество зевак от философии, слушателей.
На первой же беседе Пифагора присутствовало 2000 человек! Слово Учителя так подействовало на слушателей, что они с семьями остались с ним. Люди построили «дом совместного слушания», создали общину, которая являлась прообразом средневековых рыцарских и монашеских орденов. ( Ямвлих. Жизнь Пифагора. М., 1998. С. 57-60).
Об особенностях организации ордена (многие ученые так и называют Школу Пифагора орденом), о политической деятельности Пифагора, о системе отбора и обучения в Пифагоровой общине можно прочесть в трудах Ямвлиха, Порфирия, Диогена Лаэртского и других авторов…
Однажды к Пифагору явился кротонец Килон, «первый между гражданами и богатством, и знатностью, и славою своих предков, но сам обладавший нравом тяжелым и властным, а силою друзей своих и обилием–богатств пользовавшийся не для добрых дел». (Порфирий. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Второе, исправленное, издание. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 425). Он стал нахально напрашиваться в ученики и в друзья. Пифагор определил по внешнему виду, движениям тела, по речи, что представляет собой богатый прощелыга, и отказал. Килон покинул «орден», обиду скрыл, но не забыл. Через некоторое время в Кротоне взволновался народ, захотевший демократических преобразований. Килон воспользовался моментом, обвинил во всех бедах общину Пифагора, и толпа отправилась громить «орден». Ученики вместе с Учителем спрятались в доме, но людей это не остановило. Они подожгли дом. В нем погибли лучшие ученики во главе с учителем. Лишь Архипп и Лисид спаслись, да другие ученики, находившиеся на чужбине. Они «в одиночестве, угнетенные случившимся, скитались, где попало, чуждаясь людского общества. И тогда, чтобы не погибла вовсе в людях память о философии и чтобы за это не прогневались на них боги, стали они составлять сжатые записки, собирать сочинения старших и все, что сами помнили, и каждый оставлял это там, где случалось ему умереть, а сыновьям, дочерям и жене завещал никому это из дома не выносить; и это завещание они долго соблюдали, передавая его от потомка к потомку». (Там же. С. 426).
О гибели Пифагора и созданного им «ордена» существуют и иные версии.
По прошествии некоторого времени после «кротоновского побоища» во многих городах Великой Греции родился миф о том, что Пифагору будто бы удалось спастись, он прибыл к ним в город, и местные жители долгие годы спасали его от кротонцев.
Его систему знаний ученики полностью донести до наших дней не могли. Более того, разрозненные, трансформированные, измененные в умах учеников знания не могут считаться полновесными составляющими сложной системы. Мы даже представить себе не можем это объемное поле знаний, сформировавшееся в голове учителя, учившегося более полувека.
Завершая разговор о Пифагоре, можно с полным правом сказать о его величайшем вкладе в педагогику. Пифагор, похоже, был первым эмансипатором женщин, открыв в своей Школе женское отделение.
Мысли
Пифагор призвал юношей образовывать себя, советуя им твердо помнить, что было бы глупо признавать самым главным разум и отдавать ему предпочтение перед всем остальным, на развитие же его не тратить ни времени, ни усилий. И в то время как забота о теле подобна худшему из друзей, которые нас скоро оставляют, образование, как добрые и прекрасные люди, остается нам верным до нашей смерти, а некоторых одаривает бессмертной славой еще и после смерти. (Ямвлих. Жизнь Пифагора. Пер. Черниговского В. Б. М., 1998. С. 42).
Образование, будучи общим достоянием, есть плод одаренности тех людей, которые первенствовали в каждом отдельном поколении, ибо то, что они открыли, других впоследствии образовало. (Там же).
Забота о воспитании у Пифагора имела целью исправление людей. (Там же. С. 50).
Считая, что это попечение о людях проще всего осуществлять через органы чувств, с помощью которых можно созерцать прекрасные формы и виды, слушать прекрасные песни и ритмы, он сделал музыкальное воспитание главным, прибегая к некоторым мелодиям и ритмам, посредством которых излечиваются человеческие нравы и страсти и устанавливается изначальная гармония душевных сил. (Там же. С. 53).
См. далее: С. 60 – 61. С. 62.
На вопрос, какое высказывание можно считать самым правдивым, Пифагор отвечал: «Что люди злы». (Там же. С. 64).
Пифагор находил множество способов обучения в зависимости от природы и способности каждого человека, передавая ему соответствующую долю мудрости. (Там же. С. 69).
При испытании он исследовал предрасположенность к смягчению, развивал ее в учениках посредством упражнений, отделял приспособленных к восприятию благ исходящей от него мудрости и таким путем стремился возвести их к достоверному знанию. (Там же. С. 72).
Не приспособленным к этому он отказывал, словно бы тот был иноплеменник и чужеземец. (Там же. С. 72).
Самый трудный вид воздержания – это воздержание от слов. (Там же. С. 121).
Незнающему необходимо учиться тому, что он не знает и не умеет, а тому, кто учится, необходимо обращать внимание на восприятие и мнения знающего и способного научить, говоря вообще, необходимо, чтобы те юноши, которые хотят быть счастливыми, обращали внимание на восприятие и мнения старших и правильно живущих людей. (Там же. С. 123).
Перед сном каждый должен говорить себе, считал Пифагор, такие стихи:
Не допускай ленивого сна на уставшие очи,
Прежде чем на три вопроса о деле дневном не ответишь:
Что я сделал? чего я не сделал? и что мне осталось?
А перед тем, как встать, - такие:
Прежде чем встать от сладостных снов, навеваемых ночью,
Думой раскинь, какие дела тебе день приготовил.
(Порфирий. Жизнь Пифагора. В книге: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 422).
Философия, которую он исповедовал, целью своей имела вызволить и освободить врожденный наш разум от его оков и цепей; а без ума человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже неспособен ничего уловить какими бы то ни было чувствами, - только ум сам по себе все видит и все слышит, прочее же и слепо и глухо. (Там же. С. 424).
Элеаты
Элеаты - греческая философская школа, называемая еще Элейской школой. Основана приблизительно в 540 г. до н.э. в южно-италийском городе Элее Ксенофаном (ок. 570-480 гг. до н.э.). Самым видным представителем школы был Парменид. Подавляющее большинство элеатов принадлежали к аристократической партии. Апории элеатов Мелисса и Зенона влияли на софистику, развитие логики и диалектики. Ксенофан из Колофона, философ, поэт и рапсод, родился в Колофоне. Спасаясь от персидских захватчиков, он покинул родину, скитался, вел жизнь бродячего певца, наконец, обосновался в Элее. Вероятно, он был учеником Анаксимандра и учителем Парменида. Но некоторые древние авторы утверждают, будто у Ксенофана не было учителей. Кто-то считает, что он учился у Ботона Афинского, или у Архелая. По словам Сотиона, он был современником Анаксимандра. Из произведений Ксенофана сохранились лишь высказывания о нем, а также цитаты из его произведений в трудах древних авторов.
Мысли
«Это он сказал, что большинство слабее, чем ум, и что с тиранами нужно говорить или как можно меньше или как можно слаще. Эмпедокл однажды сказал ему, что невозможное дело – найти мудреца. «Конечно, - ответил Ксенофан, - ведь нужно самому быть мудрецом, чтобы признать мудреца»… (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 338).
Гераклит Эфесский (ок. 544—540 до н. э. — ?)
Древнегреческий философ-материалист, сформулировавший ряд диалектических принципов бытия и познания. Написал сочинение "О природе", от которого сохранились лишь отрывки в сочинениях позднейших авторов. Стиль Гераклита – поэтически образный, символический, загадочный. Недаром его прозвали "тёмным". Первоначалом сущего он считал огонь, стихию, которая представлялась древним грекам наиболее тонкой, лёгкой и подвижной; путём сгущения из огня появляются все вещи и путём разрежения в него возвращаются. Этот мировой огонь "мерами вспыхивает и потухает", причём мир, по Гераклиту, не создан никем из богов или людей… В теории познания Гераклит начинал с внешних чувств. Глаза и уши для него — лучшие свидетели, причём "глаза — более точные свидетели, чем уши". Однако только мышление, которое обще у всех и воспроизводит природу всего, приводит к мудрости, т. е. к знанию всего во всем.
Гераклит. О познании, диалоге и этике
Хотя этот логос существует вечно, непонимающими бывают люди и прежде, чем услышат [о нем], и услышав впервые. Ибо, хотя все совершается согласно этому логосу, они выглядят несведущими, когда приступают к таким словам и делам, какие я излагаю, различая каждое по его природе и объясняя, каково оно по сути. От остальных же людей, [исключая названных], скрыто то, что они делают бодрствуя, подобно тому, как они забывают и то, что [делали] во сне. (Кессиди Ф. Гераклит. СПб., 2004. С. 105).
Вот почему нужно следовать общему; хотя этот логос [для всех] общий, большинство людей живет так, как будто имеет свое собственное разумение. (Там же. С. 106).
Враждующее сходится, из расходящихся - прекраснейшая гармония, и все возникает из распри. (Там же. С. 180).
Соединения бывают всего и не всего, сходного и различного, созвучного и разнозвучного; из всего - единое и из единого - все. (Там же. С. 181).
На входящих в те же самые реки текут все новые и новые воды. (Там же. С. 68).
Большинство людей не понимают того, с чем они сталкиваются, да и научившись, они не разумеют, хотя им кажется, что разумеют. (Там же. С. 65).
Без надежды не найдешь того, на что не надеешься, так как оно [станет] недостижимым и недоступным. (Там же. С. 149).
Большинство – не умеет ни выслушать, ни сказать. (Там же. С. 107).
Ищущие золота перекапывают земли много, находят же - [золота] мало. (Там же. С. 144)
Имени справедливости (dike) люди не знали бы, если бы этого [несправедливости] не было. (Там же. С. 162)
Этот космос,
один и тот же для всего сущего,
не создал никто из богов, никто из людей,
но всегда он был, есть и будет:
вечно живым огнем,
мерами воспламеняющимся
и мерами угасающим. (Там же. С. 69)
(Деление на строчки предложено Ф. Кессиди для подчеркивания поэтической ритмичности текста)
Неразумные, [даже и] услышав, глухим подобны. Это о них говорит пословица: "присутствуя, отсутствуют". (Там же. С. 145).
Очень много должны знать мужи-философы. (Там же. С. 150)
Многознание уму не научает, иначе оно научило бы Гесиода и Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея. (Там же. С. 149)
Мудрость - в одном: познать разум, управляющий всем через все. (Там же. С. 153)
Спесь следует гасить быстрее, чем пожар. (Там же. С. 160)
По какой бы дороге ты не пошел, пределов души не найдешь: столь глубок ее логос. (Там же. С. 135)
Не станем делать поспешных заключений о важнейших вещах. (Там же. С. 34)
Один для меня - десять тысяч, если он наилучший. (Там же. С. 166)
Не мне, но логосу внимая, мудро согласиться, что все едино (букв.: "Не мне, но логосу внимая, согласиться мудро, что все есть едино"). (Там же. С. 150-151)
Вечность - ребенок, забавляющийся игрой в шашки: царство ребенка. (Там же. С. 98) (бук.: Век [есть] ребячествующий ребенок, передвигающий шашки: ребенка царство).
Война – отец всего, царь всего;
одних она выявила богами, других людьми,
одних она сделала рабами, других - свободными. (Там же. С. 69)
Скрытая гармония лучше явной. (Там же. С. 144)
Чему учат зрение и слух - то я предпочитаю. (Там же. С. 145)
Обманываются люди относительно познания [даже] явных вещей, подобно Гомеру, который был мудрейшим из эллинов; ведь его обманули убивавшие вшей дети, сказав: все то, что увидели и поймали, то выкинули, а что не увидели и не поймали, то носим с собой. (Там же. С. 43)
Учитель большинства - Гесиод; его считают знающим весьма много, его, который не уразумел дня и ночи: ведь они - одно и то же. (Там же. С. 87)
И добро и зло - одно и то же. (Там же. С. 163)
Путь у валька прямой и кривой - один и тот же. (Там же. С. 163)
Путь вверх и вниз - тот же самый. (Там же. С. 89, 158)
Грядущий огонь осудит все и (всем) овладеет. (Там же. С. 121)
Следует знать,
что война - всеобща,
что справедливость - борьба,
и что все возникает через борьбу и по необходимости. (Там же. С. 63)
Трудно бороться со страстью: ведь всякое желание сердца исполняется ценою души. (Там же. С. 133)
Изменяясь, покоится (отдыхает) (Там же. С. 86, 160)
(Многое) при неверии ускользает и остается непознанным. (Там же. С. 147)
Глупец при каждом слове входит в азарт. (Там же. С. 147)
Одно и то же живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо первые, изменившись, есть те, и те, изменившись, есть эти. (Там же. С. 68)
В одну и ту же реку нельзя войти дважды... рассеивается и вновь собирается, прибывает и убывает, приближается и удаляется. (Там же. С. 80)
Владыка, чье прорицалище в Дельфах, не говорит и не скрывает, но знаками показывает. (Там же. С. 180)
Солнце не преступит меры, иначе Эриннии, помощницы Дике (правды, справедливости, порядка. - ВА), его настигнут. (Там же. С. 126)
Невежество лучше скрывать. (Там же. С. 159)
Собаки лают на тех, кого они не знают. (Там же. С. 160)
Я вопрошал самого себя. (Там же. С. 149)
Глаза - более точные свидетели, чем уши. (Там же. С. 145)
Для бога все прекрасно, хорошо и справедливо, а люди одно считают несправедливым, другое справедливым. (Там же. С. 156)
Совпадают начало и конец у окружности. (Там же. С. 89)
Что у них за ум, что за разум? Они верят народным певцам и считают своим учителем толпу. Ибо много дурных, мало хороших (букв.: "Многие плохи, немногие же хороши"). (Там же. С. 166, 183)
Глаза и уши - плохие свидетели для людей, имеющих грубые души. (Там же. С. 145)
Из тех, чьи учения я слышал, никто не дошел до признания, что мудрое отлично от всего остального. (Там же. С. 154)
Разумение – величайшая добродетель, и мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и поступать разумно, воспринимая вещи согласно их природе. (Там же. С. 161)
Желающие говорить разумно должны опираться на всеобщее, так же как город на закон, и даже еще крепче; ведь все человеческие законы питаются (вариант: подчиняются) единым божественным законом, который простирает свою власть насколько желает, всему довлеет и над всем одерживает верх. (Там же. С. 173)
Душе присущ логос, сам себя умножающий. Асмус. (Там же. С. 23)
Всем людям дано познавать самих себя и быть разумными. Асмус. (Там же. С. 23)
Нрав человека - его демон (божество, среднее между богами и человеком, рок, путь?). (Там же. С. 161)
Следовало бы всем взрослым эфесцам удавиться и оставить город подросткам, ибо они изгнали Гермодора, мужа меж них наиполезнейшего, сказав: "Пусть не будет среди нас ни один наиполезнейшим, а если такой найдется, да будет он на чужбине и с чужими". (Там же. С. 32, 165)
Природа любит скрываться. (Там же. С. 144)
Да не покинет вас богатство, эфесяне, чтобы видно было (букв: "чтобы вы были изобличены" в том) насколько вы порочны. (Там же. С. 33, 159)
Пифагор, сын Мнезарха, упражнялся в приобретении больше всех людей и, выбрав для себя эти сочинения, [создал свою собственную мудрость: многознание и обман. (Там же. С. 150)
Воспитание для воспитанных - второе солнце. (Там же. С. 144).
Зенон Элейский и эристика
Зенон (ок. 490 – ок. 430 гг. до н.э.) – родоначальник искусства спора, эристики. Диоген Лаэртский писал: «Говорят, что диалоги впервые стал писать Зенон, а, по словам Аристотеля в первой книге «О поэтах», Алексамен из Стир или Теоса». (Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989. С. 301). «Рассказывают, что однажды в ответ на брань он рассердился; кто-то стал его за это корить, а он ответил: «Если я сделаю вид, будто меня не бранят, я не почувствую, и когда меня похвалят». (Там же).
Протагор и софистика
Софистика (в переводе на русский язык это слово означает учитель мудрости) - духовно-воспитательное и философское течение в античной Греции. Возникло в V в. до н.э.
Протагор (ок. 480 – ок. 410 гг. до н.э.) - философ из Абдер, крупнейший, а может быть, и первый из софистов. «Старшие софисты (Протагор, Продик, Гиппий, Антифон) признаны первыми в Древней Греции просветителями-энциклопедистами, уделявшими особое внимание гносеологическим проблемам, взаимоотношениям субъекта и объекта в процессе познания. Единой школы у софистов не было. Но уже Критий и Гипподам стали использовать в рассуждениях, спорах и доказательствах приемы, позже названные софизмами. Софистика – сознательное применение в споре разных уловок, формально правильных, но уводящих от объекта исследования. Софисты, в частности, «применяли закономерности одной группы явлений к явлениям другой группы, одной исторической эпохи - к событиям другой эпохи». Протагор выступал с речами и брал плату со слушателей. «Он первым заявил, что о всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом, и сам первый стал пользоваться в спорах доводами». Книгу «О богах» Протагор начал следующим образом: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, - и вопрос темен, и людская память коротка». Он прочитал ее в Афинах, в доме Еврипида, либо, как считают некоторые, в доме Мегаклида, либо в Лике. Так или иначе, но один из четырехсот правителей, Пифодор, сын Полизела, Либо Еватл (как считает Аристотель) обвинил его, и Протагор вынужден был покинуть Афины, «а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 348-349).
Протагору повезло – его изгнали из города. С Сократом афиняне поступили иначе, но об этом речь впереди.
Протагор же первый «стал устраивать состязания в споре и придумал уловки для тяжущихся; о мысли он не заботился, спорил о словах, и повсеместное нынешнее племя спорщиков берет свое начало от него… Он же первый ввел в употребление и сократический способ беседы… И это он выделили четыре вида речи – пожелание, вопрос, ответ и приказ (другие выделяют их семь: рассказ, вопрос, ответ, приказ, сообщение, пожелание, обращение), назвав их основами речи. (Алкидамант же перечисляет другие четыре вида речи: утверждение, отрицание, вопрос, обращение). (Там же. С. 349).
Корабль, на котором он плыл в Сицилию, потонул. Есть и иная версия его смерти: он умер в девяностолетнем возрасте в странствиях.
Мысли
Одно сочинение он начал так: «Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих». (Там же. С. 348).
Однажды Протагор потребовал платы за свои уроки с ученика Еваптла. Тот гордо сказал: «Но я еще не выиграл дело в суде!». Протагор ответил: «Если мы подадим в суд, и дело выиграю я, то ты заплатишь, потому что выиграл я: если выиграешь ты, то заплатишь, потому что выиграл ты». (Там же. С. 350).
Демокрит
Демокрит - философ-материалист. Родился в городе Абдеры приблизительно в 470 или 460 г. до н. э. Учился у магов и халдеев, которых оставил наставниками у его отца царь Ксеркс (Диоген Лаэртский), затем у Левкиппа, Анаксагора. После смерти отца и раздела имущества между тремя братьями, Демокрит удовольствовался денежным возмещением в сто талантов и потратил их на путешествия. Он учился у египетских жрецов, у халдеев в Персии и на Красном море, у гимнософистов в Индии. Побывал Демокрит и в Эфиопии. Он стал одним из основателей античной атомистики. За долгую жизнь Демокрит написал много сочинений по этике, физике, математике, прикладным наукам (Там же. С. 346 – 348). К сожалению, до наших дней ни одно из сочинений Демокрита не дошло. Умер в глубокой старости приблизительно в 370 г. до н. э. Его идеи развивали Эпикур, Тит Лукреций Кар и другие философы древности.
Мысли
Слово – тень дела. (Там же. С. 344).
По словам Антисфена, упражнялся он и в том, чтобы разными способами испытывать свои представления; для этого он по временам уединялся и даже сидел на кладбищах. (Там же. С. 344).
Аристоксен в «Исторических записках» сообщает, что Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амкил и Клиний помешали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов. (Там же. С. 345).
Люди измыслили идол (образ) случая, чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим их собственную нерассудительность. Ибо редко случай оказывает сопротивление разуму, чаще же всего в жизни мудрая проницательность направляет к достижению цели». (Антология мировой философии. В четырех томах. Том 1—2. Философия древности и средневековья. М., 1969. С. 329).
Платон
В 428 г. до н.э. в Афинах в семье Аристона из рода последнего аттического царя Кодра и Периктоны (или Потоны) из рода Солона родился сын Аристокл. Он учился у Дионисия грамоте, гимнастикой занимался у борца Аристона из Аргоса, который, как говорят легенды, и назвал его Платоном, то есть Широким, за крепость тела и физическую силу. (Кто-то считал, что Платоном его назвали «за широту его слова», кто-то – за широкий лоб).
Некоторые биографы Платона утверждают, будто он участвовал и побеждал в борцовских поединках на Истмийских играх, а возможно, и на Пифийских играх, и занимался живописью, и сочинял стихи, сначала дифирамбы, а потом лирику и трагедии. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 138). Учился Платон и музыке. Причем относился он к юношеским занятиям и увлечениям серьезно, и, как считают ученые, «он добился успеха буквально во всех существовавших тогда поэтических жанрах» (А.Ф. Лосев). Занимался Платон и у знаменитого сицилийского комедиографа Эпихарма, последователя Пифагора. До наших дней дошли 25 эпиграмм «Широкого».
Некоторое время Платон занимался философией, «затем в саду близ Колофона … следуя Гераклиту». (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 138), не забывая, однако, о трагедиях и готовясь выступить с ними на состязаниях. Но однажды он «услышал перед Дионисовым театром беседу Сократа и сжег свои стихи со словами: «Бог огня поспеши: ты надобен нынче Платону». (Там же. С. 138)
Платон стал постоянным слушателем Сократа. У Сократа он занимался восемь лет. И Сократ умер. Ученики собрались в Мегарах у Евклида, побыли некоторое время вместе и разъехались по своим городам. Платон отправился в путешествие по тем маршрутам, которые совсем недавно влекли его предка Солона, а также Пифагора, и других мыслителей Эллады. Ученые пока не пришли к единому мнению о том, в каких странах и сколько времени был будущий основатель Академии, поэтому я перечислю все, упоминаемые разными авторами страны: Север Фракии, Персия, Кирена, Египет, Италия, Сицилия, Ассирия, Вавилония, Иудея. Весь этот сложный маршрут Платон преодолел за десять лет.
Получив серьезное образование, зная пример Пифагора и Сократа, пострадавших от толпы, Платон вдруг отправился на остров Сицилию, где правил тиран Дионисий Старший, подружился с Дионом, родственником повелителя, восемнадцатилетним юношей. Дионисию не понравилась дружба мыслителя с претендентом на власть в Сицилии. По одной из версий, Дионисий Старший заподозрил возможную измену со стороны Диона, которого обучал Платон, разозлился на заезжего мудреца, приказал спартанскому послу убить гостя, по другой версии – продать его в рабство.
Спартанец Поллид привез Платона на остров Эгину. Здесь киренец Анникерид купил потомка Кодра и Солона за большую сумму в 20 или даже в 30 мин и даровал Платону свободу.
Друзья не состоявшегося раба пытались вернуть Анникериду деньги, но тот отказался, и деньги остались у Платона, человека, в общем-то, не богатого. Философ купил на них в окрестностях Афин небольшой сад, который назывался в честь местного героя Гекадема Академией, и основал здесь в 387 г. до н.э. философскую школу. Об истории этого научного и учебного центра можно узнать в других работах (Смотри «Библиографию»). Сейчас важно напомнить, что Академия прекратила существование в 529 г. н.э. после указа императора Византийской империи Юстиниана. В общей сложности она функционировала 916 лет.
Академия представляла собой союз мыслителей, содружество мудрых. Дом основателя школы называли «домом муз», «Мусейоном». Школа располагалась в здании когда-то работавшего в саду гимнасия. Над входом висела надпись: «Негеометр да не войдет». Этот девиз Древней Академии говорит о том, что Платон уделял огромное внимание математике и астрономии, испытывая заметное влияние пифагорейцев.
И в организации учебного процесса основатель Академии следовал некоторым идеям Пифагора. Занятия проводились по двухступенчатой системе. Для массового слушателя – более общие, вводные, занятия, а для проявивших себя – специальный, усложненный курс. День начинался с мощного звука будильника, изобретенного Платоном. Быт в школе был организован по примеру пифагорейских общин. Спали слушатели мало. Трапезы были общие, мясо ели немного, считая, что оно возбуждает чувственные страсти.
Первое время Платон беседовал с учениками, прогуливаясь в роще академии. Позже занятия перенесли в дом, где было сооружено святилище муз и экседра, аудитория для занятий. Должность схоларха являлась выборной, но Платон при жизни избрал себе преемника, которым стал его племянник Спевсипп.
Для поддержания порядка нанимались служители. Дел у них было не много из-за очень скромной обстановки. Ежедневно из слушателей назначался глава учеников, «архонт», а также «приноситель священных жертв» и «служитель муз». Оканчивающиеся Академию и опытные ученики принимали участие в преподавательской работе. Здесь изучали философию, математику, астрономию, а также литературу, законы разных государств, ботанику, другие естественные дисциплины, природу и ее законы.
«Платоновская Академия впервые объединила в своих стенах разнообразные науки, большое количество слушателей, привела в систему и выработала строгие методы преподавания». (ЖЗЛ, выпуск 723. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. ЖЗЛ, выпуск 723. С. 48). Но даже сведения, известные о системе образования в Египте, в «ордене» Пифагора, не позволяют с полным основанием объявлять детище Платона «первым» объединителем разных наук…
Другое дело долгожительство Академии! Это, действительно, достижение, сравнимое с Пирамидами Страны Нила. Да и число Учеников Платона вызывает и уважение и восхищение. Аристотель из Стагиры, Дион из Сицилии, Эраск и Кориск из малой Азии, Феофраст, Гераклид из Гераклеи, Спевсипп из Афин, Ксенократ из Халкедона, Филипп из Опунта, Гестин из Перинфа, Амикл из Гераклеи, Тимолай из Кизика, Евеон из Лампсака, Пифон и Гераклид из Еноса, Гиппофал и Калипп из Афин, Деметрий из Амфиополя, а также ораторы Гиперид, Ликург, Демосфен, Исократ… Согласно преданиям, Академию посещали и женщины: Ласфения из Мантинеи, Аксиофея из Флиунта.
Мысли
Слаще всего слышать истину.
О, чужеземец, истина прекрасна и незыблема, однако думается, что внушить ее нелегко. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 147)
Воспитание ведет и к победе, победа же иной раз – к невоспитанности. (Платон. Сочинения в трех томах, т3, часть 2, М., 1972. С.104).
Хорошо воспитанный человек должен уметь прекрасно петь и плясать. (Там же. С. 118).
Не весь род поэтов способен вполне отличить благо от зла. (Там же. С. 280).
Небезопасно чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не пройдут весь свой жизненный путь и не увенчают его прекрасным концом. (Там же. С. 281).
В серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных – не надо. (Там же. С. 282).
Далее читай: Т.3, часть 1, Государство (89 – 455). В этом произведении Платон много говорит о проблемах Педагогике гениев.
Аристотель
Аристотель Стагирит (384-322 гг. до н.э.) – философ и ученый-энциклопедист. Родился в г. Стагире на юге Македонии, на полуострове Халкидика (Калхидика). Его отец Никомах и мать Фестида,греки, которые по неизвестным причинам поселились здесь, в краю варваров. Никомах был известным врачом, род которого начинался с бога Асклепия. Врачи занимали в Греции видное положение. Они не только лечили людей, но и сами составляли, изготовляли, а то и изобретали лекарства. А это невозможно без серьезной подготовки. Никомаха пригласили служить придворным врачом македонского царя Аминты III , отца Филиппа и деда Александра Македонских.
Царская резиденция находилась в городе Эги, затем в Пелле. В 376 или в 375 г. до н.э. (по иным сведениям девятью годами позже) Никомах умер, и его жена, сыновья Аристотель и Аримнест и дочь Аримнеста вернулись в Стагиры. Второй муж Аримнесты, Проксен, взял Аристотеля на воспитание. (Мы передаем одну из версий жизненного пути философа). Проксен дал Аристотелю образование, достойное сына известного врача. Сын Никомаха приехал в Афины в 367-366 гг. до н.э. весьма начитанным человеком.
До поступления в академию, по мнению некоторых ученых, он являлся учеником Исократа, и труды Аристотеля по ораторскому искусству убеждают в правомочности этой версии. В восемнадцатилетнем возрасте он пришел к Платону и остался в Афинах на 20 лет. О жизни Аристотеля в Академии, о его взаимоотношениях с Платоном, с учениками, такими как Ксенократ, Спевсипп, Евдокс, о первых самостоятельных шагах в философии, литературе, риторике, педагогике существуют разные противоречивые мнения.
Трагедия жизни Аристотеля состояла в том, что он, все понимающий, был везде чужим. Аристотель слушал Платона, спорил с ним, писал самостоятельные труды и читал в Академии большой курс риторики. Многие философы считали риторику «Внешним делом», поверхностным. Они искренно удивлялись серьезным увлечением молодого мыслителя этим делом. Причем, явно не из-за денег он занимался им. Некоторые ученые считают, что и Платон, разрешивший ученику читать курс лекций по риторике, относился риторике и к ораторскому искусству, мягко говоря, с прохладцей. Но произведения «Широкого» опровергают это мнение, в чем легко убедиться, прочитав диалог «Федр». В этом диалоге, сложном, многоступенчатом, Платон устами Сократа и восхваляет риторику, и излагает в диалоговом исполнении краткую общую теорию ораторского искусства.
«Сократ. Следовательно, искусства спора применяется не только на суде и в народном собрании, но, по-видимому, это какое-то единое искусства, - если уж оно искусство, - одинаково применимое ко всему, о чем бы ни шла речь; при его помощи любой сумеет уподобить все, что только можно, всему, что только можно, и вывести на свежую воду другого с его туманными уподоблениями». И далее… (Платон. Сочинения в трех томах. Том 2. М., 1970. С. 200, и далее).
Мы специально потратили так много времени на Платона и платоновского Сократа, чтобы читатель убедился в уважительном отношении «Широкого» к риторике. Существует и другое мнение о причинах, из-за которых Аристотель занялся риторикой. В трактате «Об ораторском искусстве» Цицерон пишет: «Так и сам Аристотель, видя, как благодаря славе своих учеников, процветает Исократ, оставивший в своих наставлениях дела государственные и судебные для заботы о пустой словесной красоте, неожиданно изменил почти целиком свой способ обучения, а в объяснение привел немного измененный стих «Филоктета»: Филоктет говорил, что ему «позорно молчать, позволяя говорить иноземцам», а Аристотель говорил – «позволяя говорить Исократу». Поэтому он придал своей науке блеск и красоту и воссоединил познание вещей с упражнениями в словах. И это не ускользнуло от умнейшего царя Филиппа, который и пригласил его в учителя своему сыну Александру, научившемуся у него правилам и поведения, и красноречия…». (Марк Туллий Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972. С. 232-233).
Откровение Цицерона является еще одним обоснованием мысли о том, что не противоборство Аристотеля с его учителем риторики («отцом риторики») Исократом или с Платоном, или с кем-то еще, а желание самому постичь и слушателям передать секреты ораторского искусства, подвигло Стагирита на серьезные занятия риторикой. А занимался он ею всю жизнь, и назвать эти занятия увлечением никак нельзя.
В Академии он провел двадцать лет. За это время он сформировался как личность, обрел опыт лекционной работы, повысил образовательный уровень, написал много произведений по философии и другим дисциплинам. После смерти Платона Аристотель, Ксенократ, Эраст и Кориск приехали в Ассос, расположенный на побережье Троады на северо-западе Малой Азии, где продолжили совместные занятия, считая, что Спевсипп не сможет сохранить дух Академии. Эраст и Кориск были родом из Атарнея. Этими двумя городами правил Гермий. Он тоже увлекался философией, считал себя платоником. Еще до смерти учителя он установил законы, написанные Эрастом и Кориском, ликвидировал тиранию. В Ассосе сформировался философский кружок под руководством Аристотеля, своего рода филиал Академии.
Через три года Аристотель переехал на Лесбос и преподавал там до 343 или 342 г. до н.э. И вдруг он получил приглашение Филиппа приехать в Македонию и стать воспитателем Александра, наследника македонского престола. Аристотель принял приглашение.
Оценивая этот шаг ученика Платона, Диоген Лаэртский пишет: «Платон и во всех других отношениях божествен и благочестив, но он отважился на поистине рискованное слово, когда сказал, что зло среди людей не прекратится прежде, чем или философы станут царствовать, или цари философствовать. Приходится удивляться, как Аристотелю, слегка изменившему платоновские выражения, удалось сделать эти слова более истинными: он сказал, что философствовать царю не только не необходимо, но и затруднительно, а надо, чтобы истинные философы давали советы царю, который послушен и понятлив, то есть наполнил свое царство добрыми делами, а не словами». (Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М. 1993. С. 237).
Можно принять эту версию в качестве главной причины того, что Аристотель стал учителем Александра, а можно и порассуждать на данную тему. Можно долго говорить о государстве, теории и практике государства, но это тема другой работы. И нас она касается только потому, что она проиллюстрировала еще одну форму обучения, взаимоотношений между учителем и учеником – индивидуальную.
На первый взгляд она имеет только положительные свойства. Учитель проводит с одним талантливым учеником все время, отдает ученику все свои секреты, знания. Кажется, об этом должны мечтать талантливые люди, стремящиеся к вершинам познания. Автор данных строк признается, что и он познал, какое это счастье – индивидуальное обучение. Но! Мое общение с чудесными педагогами было эпизодическим и не являлось единственной формой обучения. Я учился там-то, сям-то и имел счастье общаться с мастерами мысли и слова, с педагогами. Я жил и учился в миру, самыми яркими впечатлениями от которого были редкие встречи с Учителями.
Вариант Аристотеля и Александра принципиально отличается от этого случая. Приняв приглашение царя, философ надеялся сформировать из ученика этакого философствующего образованного царя, который будет внимательно прислушиваться к советам учителя.
Индивидуальное обучение! Постоянно общаясь с учеником, учитель волей-неволей начинает создавать из ученика идеал, либо духовный, душевный, умственный клон существующего в мыслях учителя идеала. Каким бы бескорыстным не являлся Учитель, как бы он не стремился развить в ученике лучшие качества … но лепить-то он будет только собственный идеал. Замкнутый в пространстве диполь «учитель-ученик» ничего хорошего ни тому, ни другому дать не может. Сократ, Платон, другие великие Учителя не соблазнялись этой идеей, и в их Школах подобных диполей не было.
И все-таки ругать Аристотеля не стоит. Он имел право на эксперимент, он его провел, дал Александру очень много. «Аристотель, несомненно, повлиял весьма благодетельно и на Филиппа, и на Александра». (Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М. 1993. С. 236 и далее). За пять-шесть лет обучения в «индивидуальном ВУЗе», ректором и преподавателем которого являлся Аристотель, его ученик действительно получил много.
В 336 г. до н.э. Филиппа убили, и на македонский трон воссел его восемнадцатилетний сын. Началась эпоха Александра Великого. Он крепко взял бразды правления в свои руки, и теперь ему стало не до ученых бесед с великим философом. Они расстались. Александр начал готовиться к великим военным походам.
Аристотель рекомендовал царю в качестве советника, историка и секретаря своего племянника Калисфена, а сам открыл в Афинах новую школу. Она располагалась неподалеку от храма Аполлона Ликейского на северо-востоке города. По названию храма и местность называлась Ликеем. Здесь находилось место для верховой езды и гимнасий, построенный Ликургом за 10 лет до этого. В V в. до н.э. в Ликее занимались софисты. Здесь же находились Перипаты, сады для прогулок, которыми часто пользовались философы для лекций, выступлений, бесед.
Перипаты существовали и в Академии, и в Киносарге, школе философов-киников, и в Ликее. Афинские философы любили проводить занятия, прогуливаясь по Перипату, это слово стало отождествляться со словом школа, или со словом диатриба (спор, разговор). Впоследствии только школа Аристотеля стала называться перипатической. Утром Аристотель читал лекции для избранного круга философов по серьезным философским проблемам. После обеда аудитория расширялась, слушателей становилось больше, а лектор излагал более доступные темы. В частности он говорил много об ораторском искусстве, то есть о жизненных проблемах. Руководитель Ликея регулярно обедал с друзьями-учениками, беседуя с ними на научные темы. Через десять дней избирался председатель совместных трапез, для ведения которых Аристотель написал «Пиршественные законы». В Ликее была собрана с помощью Филиппа и главным образом Александра огромная библиотека.
Ученые считают, что Ликей ориентировался на практическую направленность, на проведение конкретных исследований, в то время как членов Академии волновали общие теоретические и фундаментальные проблемы. Однако «это различие, конечно, нельзя преувеличивать и доводить до крайности». (Там же. С. 249).
«Аристотель обучал в Ликее философии, во-первых, строго исторически, а во-вторых, строго систематически. И тот, и другой способ познания философии необходим потому, что «не однажды и не дважды, но бесконечно возвращаются к нам одни и те же мнения.
В-третьих, ясно, что Аристотель требует также и весьма спокойного и методически выдержанного отношения к философии». (Там же. С. 258).
А еще Аристотель обладал потрясающим трудолюбием и очень много писал. «Он написал очень много книг… и был он отличнейшим во всех науках», - говорит Диоген Лаэртский и перечисляет (Там же. 194-196) названия трудов философа. «Всего в эти сочинениях 445270 строк». (Там же. С. 196).
После смерти Александра Стагирит вынужден был покинуть Афины, переехал в свое владение в Халкиду, где и умер в 322 г. до н.э. После смерти Аристотеля школу принял Феофраст.
Мысли
Часто он говорил друзьям и питомцам, когда бы и где бы ни случалась какая беседа, что как зрение впитывает свет из окружающего воздуха, так и душа – из наук. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 193).
Об учении он говорил: «Корни его горьки, но плоды сладки». (Там же. С. 193).
Воспитание, говорил он, нуждается в трех вещах: в даровании, науке, упражнении. (Там же. С. 193).
На вопрос, какая разница между человеком образованным и необразованным, он ответил: «Как между живым и мертвым». (Там же. С. 193).
Воспитание он называл в счастье украшением, а в несчастье прибежищем. (Там же. С. 193).
Учителя, которым дети обязаны воспитанием, почтеннее, чем родители, которым дети обязаны лишь рождением: одни дарят нам только жизнь, а другие – добрую жизнь. (Там же. С. 193).
На вопрос, как ученикам преуспеть, он ответил: «Догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто позади». (Там же. С. 194).
Воспитание называл он лучшим припасом к старости. (Там же. С. 194).
Все люди от природы стремятся к знанию. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. Том 1. М., 1975. С. 65).
Наставники более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины. (Там же. С. 66).
Признак знатока – способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны. (Там же. С. 66-67).
Научить более способна та наука, которая исследует причины, ибо научают те, кто указывает причины для каждой вещи. . (Там же. С. 68).
Для нас разум и ум – цель, к которой стремится природа; поэтому мы и должны рождение человека и заботу о его навыках сообразовать с этой целью. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. Том 1. М., 1975. С. 620-621).
Всякое искусство и воспитание имеет целью восполнить то, чего недостает от природы. (Там же. С. 627).
Молодых людей следует воспитывать не для забавы; когда учатся, то не играют, напротив, учение связано с огорчением. (Там же. С. 634).
В деле воспитания должно руководствовать тремя правилам: держаться середины, возможного, пристойного. (Там же. С. 644).
Характер – это то, что обнаруживает склонность: какова она в тех положениях, где неясно, что предпочитать и чего избегать; поэтому не имеют характера те речи, в которых совсем нет того, что говорящий предпочитает или избегает. А мысль – это то, чем доказывается, будто нечто есть или нет, или вообще что-то высказывается. (Там же. С. 653).
Достоинство речи – быть ясной и не быть низкой. (Там же. С. 670).
Зенон и стоицизм
Стоя (Пестрый портик, зал в Афинах, где собирались основатели стоицизма) – греко-римская философская школа, основанная в конце IV – начале III вв. до н.э. Зеноном (ок. 335 – ок. 262 гг. до н.э.).
Зенон, сын Мнасея (или Делия), из Кития (Китиона) на Кипре, родился приблизительно в 333 г. до н.э. В 312 или 311 г. до н.э. он прибыл в Афины. По одной из версий он вез сюда из Финикии пурпур, но потерпел кораблекрушение. В Афинах он зашел в книжную лавку и стал с увлечением рассматривать книгу Ксенофонта «Воспоминания о Сократе». Затем спросил продавца: «Где можно найти таких людей?» Продавец указал на проходившего мимо Кратета, и Зенон пошел за киником, стал его учеником. (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова., М., 1986. С. 248).
Однажды он спросил оракула, как прожить жизнь наилучшим образом? Тот ответил: «Брать пример с покойников». Зенон после этого пристрастился к чтению древних писателей.
После Кратета он по десять лет учился у Стильпона и Ксенократа, затем у схоларха Академии Полемона, но и сам много работал над собственными произведениями. Знаменитое сочинение «Государство» он написал, будучи учеником Кратета. В 300 г. до н.э. Зенон, продолжая образование, основал школу в Расписной Стое, портике на афинской агоре, построенной в V в. до н.э. и расписанной художником Полигнотом. Это место афиняне избегали, потому что во времена правления Тридцати тиранов здесь находилось место судебных заседаний, на которых было загублено около 1400 видных граждан.
Вскоре сюда потянулись люди. От Расписной (ее еще называют Писианактовой) Стои получило название и учение Зенона. В дошедших до нас источниках не говорится об особенностях педагогической практики философа, но по косвенным данным можно предположить, что он был лекционным преподавателем, «рассуждения свои он излагал, прохаживаясь взад и вперед» по Стое. Афиняне «оказывали ему великий почет», вручили философу ключ от городских ворот. (Там же. С. 249-250). В труде Диогена Лаэртского коротко изложена «совокупность учения стоиков».
Мысли
Речи, отделанные и безошибочные, Зенон сравнивал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонко выведенные. (Там же. С. 253).
Не надо обременять свою память звуками и словами, а надо стараться расположить свой ум к извлечению пользы и не думать, будто это какое-то сваренное и поданное угощение. (Там же. С. 254).
Молодые люди должны знать порядок и в походке, и в облике, и в одежде. (Там же. С. 254).
Чтобы овладеть науками, говорил он, самое нежелательное – это самомнение, а самое надобное – это время. (Там же. С. 254).
Царь Антигон и стоик Зенон
«Царь Антигон философу Зенону шлет привет. Удачею и славою, как мне думается, я выше тебя, но разумом и воспитанием ниже, равно как и тем совершенным счастьем, какое ты имеешь в обладании. Оттого и рассудил я предложить тебе приехать ко мне, полагая, что ты не откажешь мне в моей просьбе. Постарайся же так или иначе быть при мне – ты ведь понимаешь, что будешь наставником не для меня одного, а для всех македонян, вместе взятых. Кто наставляет царя Македонии и ведет его по пути к добродетели, тот заведомо и всех его подданных будет готовить к тому, чтобы стать хорошими людьми. Ибо каков правитель, таковы обычно становятся должным образом и подданные».
Зенон отвечал ему так:
«Царю Антигону Зенон шлет привет. Мне дорога твоя любовь к знанию, поскольку ты отдаешь предпочтение воспитанию истинному и благополезному, а не пошлому и развращающему нравы. Кто обращается к философии, отступясь от хваленого наслаждения, в котором иные юноши размягчают свои души, – в том заведомо жива не только врожденная, но и добровольная наклонность к благородству. А когда врожденное благородство в должной мере окрепнет от упражнения и от нелицеприятного поучения, то ему уже нетрудно прийти к овладению совершенной добродетелью. Однако тело мое сковано старческою немощью, ибо мне уже восемьдесят лет; и потому быть при тебе не под силу мне, а посылаю я к тебе некоторых из моих товарищей по занятиям: душевной силой они не ниже меня, телесной же много меня выше; приблизь их, и ты не отстанешь от достигающих совершенного счастья". И он послал к Антигону Персея и Филонида Фиванского; о том, что они живут у царя, упоминает и Эпикур в письме к брату Аристобулу».
(Там же. С. 250).
На пути к Сократу
Итак, мы в самой краткой форме познакомились с философскими школами, литературными произведениями Древнего мира, а также с теми мастерами мысли и педагогики творчества, которые активно использовали диалог в качестве педагогического и познавательного средства.
Мы уже знаем, что:
1. диалог как педагогическое, психологическое очень тонкое средство был хорошо известен уже в конце III тыс. до н.э.,
2. его использовали в философских спорах,
3. в качестве литературного приема,
4. существовали разные виды диалога,
5. диалог не равных,
6. диалог равных,
7. диалог, целью которого был поиск истины,
8. диалог, целью которого являлось углубление познаний какой-то сложной, многомерной, объемной истины, многогранной как шар (приведенный эпизод из «Пира Семи мудрецов»),
9. диалог представителей замкнутых, жестких философских, либо социальных, либо этических, либо метафизических, естественнонаучных школ, систем. Заранее было ясно, что никакие доводы собеседника не могли поколебать веру оппонента, то есть второй половинки «диалогового диполя». Этот диалог чем-то напоминает дебаты политиков во время предвыборных компаний,
10. диалог провокационный,
11. В VIII-III вв. до н.э. диалоговое искусство достигло великих вершин в разных цивилизационных центрах Земного шара.
Философские системы, основатели которые уделяли большое внимание воспитанию и образованию, также педагогике гениев и использовали диалог в качестве педагогического приема и средства убеждения.
VIII-VI века до н.э..
Индостан:
Шраманское движение. Шраманы – подвижники, аскеты, мудрецы Древней Индии. Развилось в VIII – VI веках до н.э. Шраманы порывали связи с миром и отправлялись в скитания. Первые из них не создавали общин, школ, не записывали мысли, передавая их слушателям. Со временем аскеты стали обзаводиться обителями и учениками. Шраманы, размышляя проблемах, обучали адептов, дискутировали с другими шраманами. Правители индийских государств приглашали шраманов, вели с ними беседы.
Китай:
«Школа законников» (фацзя) – одно из основных направлений древнекитайской этико-политической мысли. Возникло в VIII – VII веках до н.э. основателями фа цзя считаются Гуань Чжун (VIII – VII века до н.э.), Цзы Чань (VI век до н.э.). В основе доктрины «Школы законников» лежит учение о главенстве единого юридического закона (фа) в жизни государства, а значит и в жизни любого гражданина.
Греция:
Семь мудрецов – обычай выявления Семи мудрецов в Элладе появился в VII – VI веках до н.э. Семь мудрецов – греческие мыслители и государственные деятели, отличавшиеся практической жизненной мудростью и государственным умом. В разные времена назывались разные Семь мудрецов. Всего в их число входило около 20 человек. Чаще повторялись Фалес, Биант из Приены, Солон и Питтак из Митилены, а также Клеобул из Линда, Хилон из Спарты и Периандр из Коринфа.
VI-V века до н.э.
Индостан:
Адживика – религиозно-философское учение, тяготеющее к фатализму и отвергающее авторитет вед. Основано в VI – V веках до н.э., но может быть, на несколько веков ранее. Видным вероучителем адживики является Маккхали Госала (VI – V века до н.э.). Некоторые положения адживики («человеческие усилия тщетны», «нет пути к блаженству»…) приводят к аморализму. Но адживики «наряду с индуистскими первостихиями (земля, вода, огонь, воздух) называют еще радость, страдание и дживу». А это выводит их за пределы аморального.
Джайнизм (от санскритского джина – «победитель», достигший духовного совершенства) - индийское религиозно-философское учение. Сформировалось в VI – V веках до н.э. на северо-востоке Индии, распространилось по Индостану. Основал странствующий проповедник Вардхамана, получивший имена Махавира («Великий герой») и Джины («победитель»).
Буддизм – религиозное и одновременно философское и этико-социальное учение. Основано в VI веке до н.э. Основателем учения является Гаутама Будда.
Чарвака (локаята) - материалистическое учение, основанное в середине I тысячелетия до н.э. Основателем считается легендарный мудрец Брихаспати. Большое внимание философы уделяли теории познания. В этических воззрениях были близки к эпикурейцам Эллады.
Вайшешика – одна из шести ортодоксальных (признающих авторитет вед) систем индийской философии. Возникла в V веке до н.э. Основателем считается Канада (VI – V века до н.э.).
«Махабхарата» – эпос народов Индии. Начал складывать в начале I тысячелетия до н.э. Авторство приписывается Вьясе, легендарному поэту, который сочинил и пураны. Эпос представляет собой энциклопедию жизни обитателей Индостана. Отражены философские, этические, взгляды, мысли о государстве, о войне и мире. На фоне главного сюжета противостояния Кауравов и Пандавов изложены сказки, мифы, и сцены быта.
«Рамаяна» – эпическая поэма на санскрите. Написана в I тысячелетии до н.э. Приписывается поэту Вальмики. Рама, главный герой, являет собой образ мудрого царя-героя.
«Пураны» – священные книги индуизма. Древнейшие пураны написаны в середине I тысячелетия до н.э. Близки к эпосу, содержат легенды, мифы. Каждая пурана посвящена одному из богов Вишну, Шиве, Брахману.
Китай:
Школа сторонников учения о дао и дэ» (даосизм) – одно из главных направлений китайской философии и традиционная религия Китая. Возникла в VI веке до н.э. Основателем является Лао цзы, написавший знаменитый трактат Дао дэ цзин.
«Школа служилых людей», или «учение ученых-интеллектуалов» (жу цзя/цзяо, конфуцианство) – этико-философское, а затем этико-религиозное учение. Возникла в Китае на рубеже VI – V веков до н.э. Основателем учения стал Конфуций.
«Сунь-цзы» – военный трактат. Возник в VI – V веках до н.э. Автором трактата является Сунь-цзы, теоретик военного искусства и полководец. В тракте изложены фундаментальные положения военного искусства, не потерявшие своей актуальности в наши дни, и продемонстрирован тончайший психологизм войны и человека войны.
«Школа моистов» (мо цзя, «Школа Мо», моизм) – философское направление и организация последователей. Основана в V веке до н.э. Основателем стал Мо Ди (468 (или 478, 480, 490 и др.) – 376 (или 403, 392 и др.) годы до н.э.).
«Лунь юй» («Суждения и беседы», «Рассуждения и высказывания», «Аналекты», «Изречения») – сборник высказываний Конфуция. Составлен его учениками в V веке до н.э. В афоризмах «Лунь юй» главной темой является создание идеального государства и человеческого общества на основе его самосовершенствования, приобщения к культуре.
«Мо-цзы» – философский трактат школя мо цзя. Написан в V – III веках до н.э. Назван по имени основателя школы мо цзя. О содержании трактата говорят названия глав: «О самовоспитании», «Влияние примера», «Почитание мудрости», «Всеобщая любовь» и так далее.
«Школа имен» (Мин цзя, «номиналисты», «софисты», диалектики») – философская школа, основанная приблизительно в V веке до н.э. Разрабатывала в основном вопросы форм, способов, закономерностей мышления и познания. Положила начало развитию логики, как теоретической дисциплины.
«Цзо Чжуань» - исторический памятник, приписываемый Цзо Цю-мину, ученику и современнику Конфуция. Составлен в форме летописи и охватывает события с 722 по 468 годы. Содержит описания исторических событий и диалоги героев китайской истории, государственных деятелей. Мысли участников диалогов касаются самых разных проблем жизни китайцев, их мировоззрения, отношения к религии, морали, познанию, отношению «молодых и старых»…
«Шу цзин», или Шан шу («Книга истории», или «Книга документов») – исторический памятник, составленный, по преданиям, Конфуцием и принадлежащий к конфуцианскому «Тринадцатикнижию» - собранию самых почитаемых китайцами древних книг.
Греция:
Милетская школа - древнейшая научно-философская школа, основанная в VI веке до н.э. и включающая Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена. Занималась задачами естественнонаучными. Но роль ее в развитии человека трудно переоценить. Достаточно сказать, что Фалеса называли первым из Семи мудрецов.
Пифагорейская школа – религиозно-этическое и философское братство, похожее на орден, на секту. Основана в VI веке до н.э.Пифагором (около 580 – 500 годы до н.э.).
Элеаты - философская школа, называемая еще Элейской. Основана в 540 году до н.э. в южно-италийском городе Элее Ксенофаном (около 570 – 480 годы до н.э.).
Гераклит из Эфеса (около 554 – 483 годы до н.э.) - философ-диалектик, представитель ионийской школы, из жреческого рода. За глубину и загадочность мыслей был назван Темным. Считал, что все происходящее основано на столкновении противоположностей («Война – отец всех вещей»). Выдвинул идею вечности мира, разрабатывал теорию познания. В книге «О природе» есть главы о государстве и о богословии.
Софистика («учитель мудрости») - философское течение. Возникло в V веке до н.э. Протагор (около 480 – около 410 до н.э.) - из Абдер, крупнейший, а то и первый софист.
Демокрит - философ-материалист. Родился в Абдерах приблизительно в 470 или 460 году до н. э. Учился у магов и халдеев (Д. Л.), у Левкиппа, Анаксагора. После смерти отца и раздела имущества между братьями, удовольствовался денежным возмещением и потратил его на путешествия. Он учился у египетских жрецов, у халдеев в Персии и на Красном море, у гимнософистов в Индии. Побывал в Эфиопии. Один из основателей атомистики.
Сократ – философ, один из родоначальников диалектики, как метода отыскания истины путем диалога, названного сократическим методом, майевтикой. Родился приблизительно в 470 году до н.э., умер в 399 году до н.э. Учение излагал в форме беседы. Целью философии считал самопознание как путь к постижению истинного блага. Добродетель есть знание, или мудрость. Сочинений не оставил. Платон, Ксенофонт записали много диалогов Сократа.
Киники – наиболее значительная сократическая школа. Основал Антисфен (около 444 – около 366 годы до н.э.). Одним из ярких представителей киников является Диоген из Синопа (около 400 – около 325 годы до н.э.), его ученик. Целью человеческих устремлений киники считали добродетель, совпадающую со счастьем. Добродетель заключается в умении довольствоваться малым и избегать зла. Добродетели можно научиться. Важны не столько знания, сколько сила воли. Добродетель проявляется в поступках.
IV-III века до н.э.
Индостан:
«Трипитака» («Три корзины законов»), палийское «Типитака», - канонический текст буддизма. Первые положения изложены на 1-м буддийском соборе в Раджагрихе (V век до н.э.). Окончательная редакция - на 3-м соборе в Паталипутре (III век до н.э.).
«Дхаммапада» – знаменитый буддийский сборник изречений на пали, входящий в качестве составной, но вполне самостоятельной части в буддийский Канон Трипитака. Датируется III, или даже IV веком до н.э. Представляет собой изречения, приписываемые Будде.
«Артхашастра, или Наука политики» ( в переводе с санскритского означает Наука о пользе, о практической жизни) – древнеиндийский трактат по управлению государством. Составлена, вероятнее всего, в конце IV века до н.э. Автором трактата считают мудреца Каутилью, служившего при дворе царя Чандрагупты. Трактат представляет собой свод советов и наставлений для царствующих особ. Важнейший источник для изучения Древней Индии.
На Индостане в описываемый период были созданы, кроме указанных выше, следующие философские системы: санкхья (упоминается уже в древних упанишадах, в сочинениях буддистов), йога (упоминается в «Махабхарате», однако, автор «Йога-сутры» Патанджали жил приблизительно во II веке до н.э.), пурва-миманса (ранняя миманса возникла в V – IV веках до н.э.). Каждая из этих систем, естественно, разрабатывала проблемы обучения и воспитания человека.
Китай:
Го юй», «Речи царств», («Рассказы о царствах», «Поучения царям») – исторический трактат, содержащий высказывания политических деятелей о событиях в восьми древнекитайских царствах. Составлен в IV – III веках до н.э. на основе более древних летописей. Впервые опубликован в редакции Лю Сяны и его сына Лю Синя в I веке до н.э. – I веке н.э. В трактате изложены мысли сторонников конфуцианства, мо цзя, даосизма, легизма, иньян цзя и других школ.
«Ян Чжу» - глава в книге «Ле-цзы». Составлена в IV – III веках до н.э. учениками Ян Чжу (Ян Цзыцзюя, Ян Шэна), яркого представителя раннего даосизма, прекрасного полемиста, проповедовавшего естественное развитие человека, не скованного социальными, этическими нормами.
«Мэн-цзы» - один из конфуцианских канонов. Написан после смерти мыслителя Мэн Кэ (Мэн-цзы, IV – III века до н.э.). Вероятно, некоторые главы написал сам философ. В дошедших до наших дней семи главах трактата, изложены записи бесед и рассуждений Мэн Кэ о политике, этике, эстетике, философии, образовании. Мэн Кэ являлся прекрасным мастером диалога.
«Чжуан-цзы» - философский трактат, названный по имени автора (Чжуан Чжоу, IV – III века до н.э.), одного из основоположников даосизма. Написан в IV – III веках до н.э. Дано систематическое изложение философских взглядов автора ярким метафорическим языком. Автор использует притчи, поговорки, мифологические сюжеты. Диалог является главным средством убеждения. В беседах участвуют исторические и вымышленные персонажи.
«Сюнь цзы» - сборник трактатов Сюнь-цзы (IV – III века до н.э.) и записей его учеников. Памятник философской и общественно-политической мысли. Написан в стиле наставлений, изложения взглядов на те или иные вопросы.
«Шан Цзюнь шу» («Книга правителя области Шан») – философско-политический трактат школы фацзя. Написан Шан Яном (390 – 338 годы до н.э.).
Китайские мыслители написали и другие выдающиеся произведения: «Люй-ши Чунь цю», «Гуань-цзы», «Гунсунь Лун», «Ли цзи»…
Греция:
Платон (428 или 427-348 или 347) – древнегреческий философ-идеалист. Основатель Академии в Афинах – научного и учебного центра, существовавшего 916 лет. Разработал первую классическую форму объективного идеализма. Идеальным считал государство, в котором соблюдена иерархия трех сословий: правителей мудрецов, воинов и чиновников, крестьян и ремесленников. Разрабатывал диалектику, теорию познания, теорию государства..
Аристотель (384-322) – древнегреческий философ, ученый. Основатель (335 год до н.э.) Ликея, или перипатетической школы, воспитатель Александра Македонского. Сочинения Аристотеля охватывают все отрасли знаний античного мира те времен. Названия работ «О душе», «Этика», «Политика», «Риторика», «Поэтика» говорят о том, что Аристотель самым серьезным образом занимался проблемами государства, общества, человека, искусства.
Стоицизм – направление античной философии. Основателем считается Зенон из Китиона (336/332 – 264/262 годы до н.э.). Этические разработки стоиков были близки людям из низов античного общества, рабам, варварам. Все люди, считали стоики, являются гражданами космоса как мирового государства. Перед лицом мирового закона они все равны. Мудрец должен следовать природе и любить свой рок. Произведения Зенона дошли до нас во фрагментарном виде.
Феофраст (Теофраст) из Эреса (Лесбос) (372-288) – греческий философ, ученик и друг Аристотеля, после смерти которого возглавил перипатетическую школу. Считался самым разносторонним ученым античного мира. Написал много трудов по философии, риторике, поэтике, страноведению, музыке, религии, искусствоведению, от которых сохранилась лишь незначительная часть. В знаменитом произведении «Характеры» Феофраст описал отрицательные характерологические типы. Это небольшое по объему произведение не потеряло своей ценности до сих пор.
Киренская школа – одна из сократических школ. Основана Аристиппом в IV веке до н.э. Развивала принципы Сократа в гедонистическом направлении.
Кроме названных в античной Греции работали Кратет и Гиппархия, Эмпедокл и Гераклит, Диоген Аполлонийский и Протагор, Эпикур, Левкипп, Дионисий, Сфер и многие другие.
Глава 3. Дело Сократа
Майевтика
Искусство повивальной бабки
Майевтика (мэевтика, в переводе с греческого означает искусство повивальной бабки) – метод философствования, который заключается, по характеристике самого Сократа, в том, чтобы с помощью искусно поставленных вопросов привести собеседника к открытию им же самим истинного знания. Уже из определения самого термина майевтика ясно, что задающий вопросы должен прекрасно знать интеллектуальные возможности, социальное положение и психологические особенности собеседника. А значит, к каждому диалогу нужно было готовиться тщательным образом. Это – в идеале. У Сократа часто таковой возможности не было. К нему приходили разные люди, он сам выходил в город и вступал в беседы с людьми, которых он иной раз и не знал. Беседа с незнакомым человеком требует от учителя филигранной, импровизационной техники и одновременно отлаженной технологии ведения «урока». Вот как говорит об этом сам афинский гений.
Из диалога «Теэтет»
Сократ… А не слыхал ли ты, что я сын повитухи – очень почтенной и строгой повитухи, Фенареты?
Теэтет. Это я слышал.
Сократ. А не слышал ли ты, что и я промышляю тем же ремеслом?
Теэет. Нет, никогда.
Сократ. Знай же, что это так, но только не выдавай меня никому. Ведь я, друг мой, это свое искусство скрываю. А кто по неведению не разумеют этого, те рассказывают тем не менее, что-де я вздорнейший человек и люблю всех людей ставить в тупик. Приходилось тебе слышать такое?
Т. Да.
С. А сказать тебе причину?
Т. Конечно.
С. Поразмысли-ка, в чем состоит ремесло повитухи, и тогда скорее постигнешь, чего я добиваюсь. Ты ведь знаешь, что ни одна из них не принимает у других, пока сама еще способна беременеть и рожать, а берется за это дело лишь тогда, когда сама уже рожать не в силах.
Т. Конечно.
С. А виновницей этого называют Артемиду, поскольку она, сама не рожая, стала помощницей родов. Однако девственницам она не позволила принимать, ибо человеку не под силу преуспеть в искусстве, которое ему чуждо. Поэтому повитухами она сделала женщин, неплодных уже по возрасту, почтив таким образом в них свое подобие.
Т. Это правильно.
С. А разве не правильно, что распознавать беременных тоже должны не кто иные, как повитухи?
Т. Разумеется, правильно.
С. Притом повитухи дают зелья и знают заговоры, могут возбуждать родовые муки или, по желанию, смягчать их, а ту, что с трудом рожает, заставить родить, или если найдут нужным, то выкинуть.
Т. Это так.
С. А ты не заметил за ними вот чего: ведь они же и сватать горазды, поскольку умудрены в том, какой женщине с каким мужем следует сойтись, чтобы родить наилучших детей.
Т. Нет, я этого не знал.
С. Тогда знай, что этим они гордятся больше, чем отсечением пуповины. Ибо – заметь: будет ли, по-твоему, это одно и то же искусство – выхаживать и взращивать плоды земли и, с другой стороны, знать, в какую землю какой саженец посадить или какое семя посеять?
Т. Бесспорно, одно и то же.
С. А для женщины, друг мой, разные будут ремесла повитухи и свахи?
Т. Похоже, что нет.
С. В том-то и дело. Однако у нас часты случаи неправильного и неумелого сватовства мужчины и женщины, имя которому сводничество. Вот из-за него-то повитухи, как особы священные, избегают сватовства, опасаясь из-за него навлечь на себя вину, тогда как, по существу, одним повитухам уместно и подобает сватать.
Т. Очевидно.
С. Таково ремесло повитухи, однако, моему делу оно уступает. Ибо женщинам не свойственно рожать иной раз призраки, а иной раз истинное дитя, - а вот это распознать было бы нелегко. Если бы это случалось, то великая и прекрасная обязанность – судить, истинный родился плод или нет, стала бы делом повитух. Или ты не находишь?
Т. Нахожу.
С. В моем повивальном искусстве почти все так же, как и у них, - отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве – то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод. К тому же и со мной получается то же, что с повитухами: сам я в мудрости уже неплоден, и за что меня многие порицали, - что де я все выспрашиваю у других, а сам никаких ответов никогда не даю, потому что сам никакой мудрости не ведаю, – это правда. А причина вот в чем: бог понуждает меня принимать, роды же мне воспрещает. Так что сам я не такой уж особенный мудрец, и самому мне не выпадала удача произвести на свет настоящий плод – плод моей души . Те же, что приходят ко мне, поначалу кажутся мне иной раз крайне невежественными, а все же, по мере дальнейших посещений, и они с помощью бога удивительно преуспевают и на собственный и на сторонний взгляд. И ясно, что от меня они ничему не могут научиться, просто сами в себе они открывают много прекрасного, если, конечно, имели и производят его на свет. Повития же этого виновники – бог и я. И вот откуда это видно: уже многие юноши по неведению сочи виновниками всего этого самих себя и, исполнившись презрения ко мне, то ли сами по себе, то ли по наущению других людей ушли от меня раньше времени. И что же? Ушедши от меня, они и то, что еще у них оставалось, выкинули, вступивши в дурные связи, да и то, что я успел принять и повить, погубили плохим воспитанием. Ложные призраки стали они ценить выше истины, так что в конце концов оказались невеждами и в собственных и в чужих глазах. Одним из них оказался Аристид, сын Лисимаха, было и много других. Когда же они возвращались обратно и вновь просили принять их, стараясь изо всех сил, то некоторым мой гений запрещал приходить, иным же позволял, и те опять делали успехи. Еще нечто общее с роженицами испытывают они в моем присутствии: днями и ночами они страдают от родовых мук и стеснения, даже в большей мере, чем те, о мое искусство имеет силу возбуждать или останавливать эти муки. Так я с ними и поступаю. Но иногда, Теэтет, если я не нахожу в них каких-либо признаков беременности, то, зная, что во мне они ничуть не нуждаются, я из лучших побуждений стараюсь сосватать их с кем-то и, с помощью бога, довольно точно угадываю, от кого бы они могли понести. Многих таких юношей я отдал Продику, многих – другим мужам, мудрым и боговдохновенным.
Потому, славный юноша, так подробно я все это тебе рассказываю, что ты, как я подозреваю, - вот и он того же мнения – страдаешь, вынашивая что-то в себе. Доверься же мне как сыну повитухи, который и сам владеет этим искусством, и, насколько способен, постарайся ответить на мои вопросы. И если, приглядываясь к твоим рассуждениям, я сочту что-то ложным призраком, изыму это и выброшу, то не свирепей, пожалуйста, как роженицы из-за своих первенцев. Дело в том, дорогой мой, что многие уже и так на меня взъярились и прямо кусаться готовы, когда я изымал у них какой-нибудь вздор. Им даже в голову не приходило, что я это делаю из самых добрых чувств. Они не ведают, что ни один бог не замышляет людям зла, да и я ничего не делаю злонамеренно, просто я не вправе уступать лжи и утаивать истинное…
(Платон. Сочинения в трех томах. Т. 2. М., 1970. С. 234-237, пер. Т. В. Васильевой).
Чуть позже на примерах Сократовых диалогов я обосную мысль о том, что сын повивальной бабки и камнереза владел этими качествами абсолютно. Но сейчас нужно коротко рассказать о самом Сократе.
Сократ (470 – 399 гг. до н.э.)
Судьба
Сократ, сын скульптора (камнереза) Софрониска и повивальной бабки Фенареты, афинянин, из дема Алопеки, совершил в античной культуре, в сознании греков сразу три переворота. Он стал основателем этики. Разработал и довел до совершенства тончайший метод познания истины с помощью диалогов. Всей своей жизнью доказал, что мыслитика, или любомудрие (философия), доступна любому думающему человеку вне зависимости от социального положения и образования. И все это, вместе взятое, сделало сына камнереза и повивальной бабки одним из величайших Учителей в истории человечества.
Моральные и духовные проблемы интересовали в VII-III вв. до н.э. и мудрецов, и людей обыкновенных в самых разных цивилизационных центрах планеты. В эти столетия уже обозначился «водораздел», поделивший процесс познания на два могучих потока, которые мы теперь называем естественнонаучными и гуманитарными дисциплинами. Сократ ничего не изобретал, он лишь сделал шаг в сторону гуманитарных проблем, заложив основы нового направления, которое веком позже Аристотель («научный правнук» Сократа) назовет этикой, выделив ее в особую научную дисциплину.
О первых 35-40 лет потомственного камнереза историки имеют мало сведений. Он родился в месяце Фаргелионе (май – июнь), в праздники рождения Аполлона и Артемиды. Отец отправился в Дельфы, чтобы в храме Аполлона узнать, как воспитывать сына. На храме была надпись: «Познай самого себя», приписываемая Хилону. Оракул же сказал отцу приблизительно следующее: «Пусть сын развивается сам, свободно следуя своим склонностям и влечениям и слушая свой внутренний голос, голос даймония (демона) своего».
Эти две идеи («Познай самого себя» и «Слушай своего даймония») и стали путеводными звездами, которые вели Сократа по жизни.
Родители дали ему общедоступное для детей афинских граждан образование (мусическое и гимнастическое воспитание), он стал полноправным афинским гражданином, принял присягу. Существует записанная Платоном в диалоге «Парменид» легенда о том, что в возрасте 16 или 20 лет Сократ беседовал с Парменидом, уже преклонного возраста старцем, и его учеником Зеноном, находившимся в расцвете сил и дарований. Если верить Платону, то знаменитые философы оценили умственные способности юноши и, главное, его блистательный дар полемиста и слегка обиделись (особенно, Зенон) на него.
Это свидетельство говорит еще об одной особенности сына повивальной бабки: он относительно рано обнаружил в себе дарование крупного мыслителя. Следует также напомнить, что в 18-20 летнем возрасте каждый гражданин Афин обязан был заниматься военным делом. Этих юношей звали эфебами. Времени на повышение интеллектуального уровня у них не хватало. Но только не у Сократа. Все познанное в жизни, прочувствованное он сохранил в памяти. И позже, когда пришло время его знаменитых бесед, диалогов, в которых рождались основы этики, как научной дисциплины, все познанное им, в том числе и в юности, во время занятия военным делом, пригодилось в качестве инструментария. Это был удивительный инструментарий! Известные истины, обработанные «вопросно-ответной логикой» Сократа, вдруг превращались в строгую, логически выдержанную схему, маршрут, по которому бродили учитель и ученики, исследуя ту или иную проблему. Диалоги сына повивальной бабки можно сравнить с трепанацией черепа топором. Вероятно, жил или еще будет жить на планете человек, который сможет осуществить этим не хирургическим инструментом столь сложную операцию. В мыслитике подобное делал Сократ.
После службы он, вероятно, некоторое время работал скульптором, затем стал учеником философа Архелая. Впрочем, Диоген Лаэртский утверждал, что Сократ сначала учился у Анаксагора. Так или иначе, но с Анаксагором у Сократа есть общее: и того, и другого демократические Афины осудили в конце жизни, и тот, и другой в результате покончили собой.
Некоторые ученые считают, что Сократ слушал еще и Димона.
По другим сведениям, приблизительно в 25 летнем возрасте Сократ отправился учиться к софисту Продику Кеосскому, своему ровеснику, «который в отличие от своих сотоварищей придавал большое значение моральным принципам значений слова». (Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М. 1993. С. 17).
Кроме того, Сократ учился риторике у Аспазии, супруги Перикла. Уроки музыки он получал у Дамона, в свое время обучавшего Перикла, и у Конна.
Феодор из Кирены учил его математике и астрономии.
Жрица и пророчица Диотима, образованнейшая женщина, обладавшая «гибким умом и тончайшей логикой», показала ему возможности вопросно-ответной беседы, как чудесного средство познания и самопознания.
Эти и другие факты из биографии Сократа говорят, что он учился много, самозабвенно и целенаправленно. И лишь после смерти Анаксагора Сократ «почувствовал в себе призвание учить людей поискам истины и подлинного знания». Было ему в то время сорок лет. Хороший возраст для начала педагогической деятельности.
Читатель уже почувствовал разницу между Пифагором и Сократом на той стадии жизни, которая дается одаренному человеку на получение знаний. Самосец, осознав с малых лет свое предназначение, целенаправленно копил знания, практически, не участвуя в жизни общества, государства. Афинянин тоже определился в юные годы. И, кстати, оба они были отмечены оракулом: первый даже до рождения, второй сразу после рождения. Оба мудреца находились «под патронажем» Аполлона. Казалось бы, и судьбы у них должны были быть схожими. Но нет.
Сократ всю жизнь прожил в миру, в обществе, являя собой яркий образ гражданина, преданного отечеству, народу, законам государства и обычаям предков. Пифагор тоже не нарушал законы Самоса, не конфликтовал с обществом, но он, являясь самосцем, не был самосцем! Сократ афинянином был.
В 432 г. до н.э. он участвовал в числе 2 тысяч гоплитов в походе на коринфскую колонию Потидею, заявившую о выходе из Афинского морского союза. Ему было около 38 лет. Не самый подходящий возраст для военных походов. Но Сократ стойкостью, мужеством, выносливостью, физической силой, закалкой превосходил и поражал молодых воинов. Внешне не красивый, он ходил в любое время года в обычной одежде (плаще и босиком), даже в зимние месяцы, по льду и снегу ходил он босиком. Многие товарищи по оружию считали, что он дурачится, зарабатывает дешевый авторитет. Но в бою при Потидее Сократ проявил лучшие качества умелого и бесстрашного бойца. Отступая со всеми, он вынес с поля боя знатного афинянина Алкивиада. Спокойствие и выдержка босоногого благоприятно подействовали на соотечественников. Они прекратили беспорядочное бегство, не дали врагу смять себя и окружить.
Благодарный Алкивиад после боя высказался за награждение Сократа. Тот, однако, требовал наградить Алкивиада. Военачальники исполнили просьбу рядового бойца, камнереза. И, хотя все, кто бился в том бою рядом с Сократом, знали, кто был героем, кто спас положение, постоять за демократические принципы во время присуждения наград никто из бедных и богатых, знатных и безвестных не соизволил.
Мог ли обидеться Сократ на сограждан, на Афины, на демократию? Мог бы, если бы он не был Сократом, Учителем, если бы он не ощущал в себе самом свое истинное предназначение – учиться у жизни, чтобы учить жить по законам и обычаям своего государства. Это – сложно.
Очень сложно все понимающему, сильному, мудрому, осознающему свою внутреннюю силу и высокость человеку, оказавшемуся волею судьбы на низких ступенях социальной лестницы, не оказаться в числе диссидентов, вечно недовольных нытиков, а то и революционеров, крушителей устоев. Очень это сложно.
Сократ еще не раз в той войне совершал воинские подвиги. Человек одаренный творчески, он мог достичь вершин во многих сферах жизни и деятельности. Впрочем, государственным деятелем он стать не мог по причине … исключительной законопослушности (!) и порядочности, о чем убедительно свидетельствуют факты из его биографии. В 406 г. до н.э. 64 летний Сократ был избран членом Афинского Совета, стал важным должностным лицом и вынужден был разбирать дело афинских стратегов. Они выиграли морское сражение при Аргинусских островах, но во время разразившегося урагана не смогли спасти тонущих сограждан и подобрать трупы для захоронения согласно обычаям. Мы не будем пересказывать перипетии того судилища. Скажем одно. Сократ, единственный из членов Совета, настаивал на соблюдении законности. Но демократические эмоции одолели закон. Стратеги были казнены. Через некоторое время афиняне признали свою ошибку, раскаялись в содеянном, привлекли к ответственности обвинителей по делу стратегов. Те благополучно сбежали из города…
Эта печальная история могла бы многому научить Сократа. Афинян-то она чему-то научила. Они стали изворотливее, хитрее, они поняли, что безграничная вера в демократию не должна исключать некоторые способы самозащиты от этой же демократии, афинской. Человек – система саморегулирующаяся, очень упругая, живучая, способная приспосабливаться к любому способу правления (все они в меру хороши, все они могут превратить конкретного человека в раба, в робота, а роботом человеку быть не хочется…)
Сократ обязан был придумать себе способы самозащиты от демократии. Он их не придумал, мудрейший.
В 404 г. до н.э. Афины проиграли Пелопоннесскую войну Спарте, победители помогли установить в Афинах олигархический строй, «тиранию тридцати» во главе с Критием и Хариклом.
Критий в молодые годы слушал наставления и советы Сократа, учение которого молодому порочному повесе на ум не шло. Узнав о любви Крития к Евтидему, Сократ прилюдно назвал эту страсть свинской, и «свинья» затаила злобу. Пришло время, Критий возглавил «тиранию тридцати» и решил отомстить обидчику. Но довести дело до конца не успел: в 403 г. до н.э. Критий погиб в бою против Фрасибула, восставшего против тирании, одержавшего победу и вновь установившего демократическое правление в Афинах. Казалось, беда миновала, Сократу можно было жить спокойно. Но беда пришла с другой стороны.
Враги обвинили Сократа в растлении молодежи и поклонении новым божествам, состоялось постыдное для любого государства судилище, о котором прекрасно написали Платон и Ксенофонт. Учителя осудили на смертную казнь, и вскоре он выпил чашу с цикутой.
Между вынесением приговора и смертью Сократ провел несколько дней в беседах с друзьями. Они предлагали ему совершить побег, он остался в Афинах, остался самим собой. Он исполнил приговор суда.
Майевтика как форма диагностики
По свидетельству Диогена Лаэртского Критон освободил его из мастерской скульптора, «привлеченный его душевной красотой (так пишет Деметрий Фалерский) и Сократ, поняв, что философия физическая ему безразлична, стал рассуждать о нравственной философии по рынкам и мастерским…». (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1986. С. 99).
Место для занятий нравственной философией он выбрал на диву точное. Спорщиком был отменным. Это злило сограждан, не любивших проигрывать даже в словесных поединках. Они частенько колотили его, но он, упрямый, продолжал ходить в свое «Высшее учебное заведение».
Спорил он необычно. Иной раз подтрунивал над оппонентами, иронизировал колко. Но спорил он не ради споров и даже не ради той Истины, которая якобы рождается в спорах. Битый не раз на рынках Сократ прекрасно знал, что часто споры рождают драку, войну, смерть, а не Истину. Но искал он в спорах возможные пути к Истинам. Именно пути и средства. И он нашел свои пути – диалог, вопросно-ответное взаимодействие, взаимосвязь, векторную энергию творческого беседующего диполя: Учитель – Ученик.
С помощью несложных вопросов Сократ, во-первых, определял умственные способности и возможности, интеллектуальный уровень, психологические особенности собеседника (назовем их «качественными характеристиками» собеседника), во-вторых, раззадоривал свою дипольную половинку, в-третьих, настраивал ее на серьезный труд, в-четвертых, вел беседующего с ним от прозрения к прозрению, от Истины к Истине.
Красота, логическая сила Сократовых диалогов, тончайшая вязь мыслей уводили «беседующий диполь» и примыкавших к нему слушателей в такие дальние миры, о которых тщетно мечтают многие лекторы ВУЗов Двадцать первого века н.э., действующих по принципу: я вам лекции читаю, а вы мне экзамены сдаете!
Известный комедиограф Аристофан частенько высмеивал «рыночную науку» Сократа, но, высмеивая, он не мог не хвалить гения:
Человек! Пожелал ты достигнуть у нас озарения мудрости высшей, -
О, как счастлив, как славен ты станешь тогда среди эллинов всех и афинян,
Если памятлив будешь, прилежен умом, если есть в тебе сила терпенья,
И, не зная усталости, знанья в себя ты вбирать будешь, стоя и лежа,
Холодея, не будешь стонать и дрожать, голодая, еды не попросишь,
От попоек уйдешь, от обжорства бежишь, не пойдешь по пути безрассудства.
(Там же. С., 101)
Композиционное чутье
Прочитав подряд три-четыре диалога Сократа в исполнении Платона, ловишь себя на мысли о том, что сын повивальной бабки обладал, на зависть прозаикам, великолепным композиционным чутьем. Почти все его диалоги строго подчинены классической схеме художественного произведения: экспозиция – завязка – кульминация – развязка. Естественно, более расширенные диалоги, особенно те, в которых принимают участие два, три и более собеседника, ветвятся, композиционно усложняются, впрочем, не до степени романов XIX-XX вв. н.э.
В экспозиции Сократ либо знакомится с будущим собеседником, выявляя его «качественные характеристики», либо, если он уже давно знаком со второй половинкой «диалогового диполя», настраивает его на серьезную работу, причем самыми разными способами.
В завязке сын повивальной бабки ловко формулирует тему беседы.
В кульминации он, не спеша, терпеливо подводит собеседника к той Истине, ради которой был затеян разговор. Иной раз, как, например, в случае с Гиппием, Сократу приходится на ходу менять маршруты к цели, ракурсы, углы, под которыми сложнейшая тема высвечивается с неожиданных сторон, но все же высвечивается. В том же диалоге «Гиппий Больший» он вынужден был прибегнуть к хитрости, заочно призвав на помощь некоего придирчивого мудреца, который послужил ему в качестве волнореза, разбивая и кроша мысли Гиппия Большего. Сократу не удалось в том диалоге отыскать Истину, то есть дать определение прекрасного. Но цель в этом сложнейшем диалоге была достигнута! Потому что софист Гиппий не только не одержал верх над Сократом, но и не продемонстрировал свое превосходство над ним. «Сбитый со всех позиций Гиппий предпочитает произносить красивые речи в суде, совете и вообще перед властями, чтобы заработать побольше денег; Сократ же, этот постоянный искатель истины, всегда страдает и от бессовестных актеров-софистов, которые считают его занятым мелкими и глупыми вещами, и от самого себя, когда он называет вещи прекрасными, а сам еще не знает и только разыскивает, что такое прекрасное само по себе». А. Ф. Лосев. (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Пер. С. Я. Шейнман-Топштейн. Том. 1, М., 1990. С. 776)
Развязка дана любому писателю, мыслителю для раскрытия темы, для завершения интриги, для выводов. Сократу не всегда удавалось расставить все точки над i. Но и в этом случае, он сам (!) был доволен, потому что он искал, он сделал все от себя зависящее, чтобы найти. Диалог «Гиппий Больший» завершается словами: «Итак, мне кажется, Гиппий, что я получил пользу от твоей беседы с ним: ведь, кажется мне, я узнал, что значит пословица «прекрасное – трудно». (Там же. С. 417).
В любом разговоре о диалогах, записанных Платоном, нужно помнить о самом Платоне, о его литературном и философском дарованиях, проявившихся и в композиционном построении «сократовых диалогов», и в использовании других литературных приемов. Многие ученые с давних пор считали, что в «платоновском Сократе» больше все-таки Платона, чем Сократа. Этим мнением не стоит пренебрегать, хотя бы из уважения к Платону.
Платон, Ксенофонт, Аристофан, Аристотель, философы «Платоновской школы»
(Или «Где искать Сократа?»)
На вопрос, в каких же сочинениях Сократ литературный ближе к Сократу реальному, ученые отвечают по-разному. В статье «Историческое значение «Воспоминаний», сопровождающей книгу «Ксенофонт. Воспоминания о Сократе», С. И. Соболевский пишет: «Платон и Ксенофонт во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Достаточно привести пример. У Ксенофонта («Воспоминания», II, 6, 35) Сократ разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать; а у Платона («Критон», 49 С) Сократ, вопреки общему мнению говорит, что не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос, который из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил целую литературу и решается совершенно различно: одни ученые видят в Ксенофонте самый чистый источник сведений о Сократовой философии; другие, напротив, считают Ксенофонта никуда не годным или мало годным свидетелем и отдают предпочтение Платону. Некоторые утверждают, что единственно достоверным источником для характеристики Сократа служит комедия Аристофана «Облака», где Сократ представлен софистом и безбожником. Наконец, многие признают важными показания о Сократе всех трех свидетелей: Платона, Ксенофонта и Аристотеля». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. Комментарии. С. 285).
Чтобы разобраться в этой проблеме нужно постоянно помнить о том, что Сократ в этой проблеме является, по аналогии, например, с атомом либо с Солнечной системой, ядром, Солнцем, а все, кто писал о нем, в том числе писал и диалоги Сократа, кто будет писать о нем, являются электронами, вращающимися вокруг ядра, планетами, вращающимися вокруг Солнца. Там, в ядре, в Солнце, в Сократе, сокрыта суть атома, Солнечной системы, Образа Сократа.
Вспомним, разве у Платона Сократ однозначен? – Нет. В «Государстве» он ближе к Конфуцию. В «Лахете» - к Сунь-цзы («Да и закон, устанавливает, что не прорицатель должен руководить военачальником, а военачальник – прорицателем»). А Сунь-цзы, как известно, был слишком жестким, чтобы его можно было причислить к конфуцианцам. На суде (и по Ксенофонту, и по Платону) – Сократ иной, чем в словесных баталиях, и я уже об этом говорил. В поисках наилучшего знания, причины причин, а также в разговорах о страданиях он идет навстречу Будде, сказавшему: «Есть причина страдания…».
А разве он однозначен у Ксенофонта? Разве Аристотель, придиравшийся к Сократу по всякому поводу, не оценил его очень высоко (см. ниже, в «Заключении»)? Но может быть, Аристофан не восторгается им, ругая его?
Но может быть, есть хоть одно свидетельство того, что Сократ на суде говорил иначе, чем так, как это написано у Платона и Ксенофонта?
На мой взгляд, нужно искать в сфере Сократа, в Образе Сократа то, что удерживает планеты около Солнца, электроны около ядра.
Что же формирует эту сферу, Образ Сократа, в чем суть его философии, его жизни? Майевтика? – Да. И об этом сказано уже много. Его философский подвиг на суде? – Да. И об этом сказано ниже весьма подробно. Его этические и эстетические дефиниции? – Да. Его отношение к человеку, обществу, государству? – Да. Его внутренняя духовная и душевная сила? – Конечно же, да! И Алкивиад, и другие, цитируемые в данной работе ученики и собеседники Сократа, говорили об этом в один голос.
А как же в таком случае приведенные выше разночтения, разные мысли, приписываемые Сократу, и о Сократе? Не путают ли они людей, даже очень мудрых? – Путают. Но именно потому, что даже очень умные люди, исследуя жизнь и философию Сократа, забывают о культурологическом и историологическом Образе, пытаются сделать этот образ в большей степени векторным, чем сферическим, объемным. Именно поэтому они выискивают в его репликах обоснования «векторности» Сократа. И сами же в этих репликах путаются. Я вынужден процитировать фрагмент, который говорит, какие пути выбирают специалисты, запутавшиеся в репликоисканиях.
«Из разговора с Критобулом».
«Значит, продолжал Сократ, мне можно будет так говорить о тебе тем, с кем ты захочешь подружиться; а если ты уполномочишь меня еще говорить про тебя, что ты заботишься о друзьях, что ничему не радуешься так, как добрым друзьям, что гордишься благородными поступками друзей не меньше, чем своими собственными, что радуешься благополучию друзей нисколько не меньше, чем своему собственному, и неустанно придумываешь средства к тому, чтоб у друзей оно было, что достоинство человека видишь в том, чтоб друзьям делать больше добра, а врагам больше зла, чем они могли бы сделать, то, думаю, я был бы полезным помощником тебе в охоте за хорошими друзьями». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 62 – 63).
Прочитав этот отрывок, невнимательный читатель может и впрямь подумать, что Сократ мог сказать, что достоинство человека он (Сократ!) видит в том, «чтобы друзьям делать больше добра, а врагам больше зла». Но мог ли так говорить и даже так думать человек, который никому не сделал зла? Мог ли? Я убежден, что такой человек не мог встать на позицию, разрабатываемую с VII-V вв. до н.э. сторонниками школы фа цзя (Древний Китай). Не мог. Подобное мышление находится вне сферы Сократа. Продолжаю цитировать фрагмент «Из разговора Сократа с Критобулом».
«Зачем же ты мне это говоришь, сказал Критобул, как будто не в твоей власти говорить про меня, что хочешь?
- Клянусь Зевсом, нет, как я слышал однажды от Аспасии. Она говорила, что хорошие свахи, у которых хвалебные отзывы соответствуют действительности, успешно соединяет людей брачными узами, а лживо хвалить они не решаются, потому что обманутые ими ненавидят равно друг друга и сваху. По-моему, это правильно, и я думаю, что не имею права говорить в похвалу тебе ничего, не согласного с истиной.
- Так вот ты какой друг мне, Сократ, воскликнул Критобул: если у меня самого есть какое свойство, пригодное для приобретения друзей, ты готов помогать мне, а если нет, то сочинить в мою пользу ничего не хочешь?». (Там же. С. 63).
Из приведенного фрагмента абсолютно ясно, что это Критобул, а не Сократ видит достоинство человека в том, чтобы делать больше добра друзьям, и больше зла врагам!
Почему даже у выдающегося русского ученого С. И. Соболевского, осуществившего перевод труда Ксенофонта «Воспоминания о Сократе», появилась мысль, что Сократ у Ксенофонта «разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать»?
Разве мог так думать о сыне повивальной бабки его ученик? А если он мог, то это обязательно должно было найти свое развитие (мысль-то для философа знаковая, слишком векторная!) в других Сократовских сочинениях Ксенофонта. Но вспомним, что говорил об учителе ученик.
«Он (Сократ, - А. Т.) говорил, что нет лучшего пути к славе, как сделаться на самом деле хорошим в том, в чем хочешь казаться хорошим». (Там же. С. 35).
«Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши. Поэтому люди, знающие, в чем состоят такие поступки, не захотят совершить никакой другой поступок вместо такого, а люди, не знающие, не могут их совершать и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. Таким образом, прекрасные и хорошие поступки совершают только мудрые, а немудрые не могут и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все прекрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость». (Там же. С. 97 – 98).
«Беседами и своими собственными поступками Сократ способствовал развитию в окружавших его лицах религиозных чувств и нравственности». (Там же. С. 131).
«Исходя из принципа, что для всякого, кто хочет чем-нибудь прославиться, обладание воздержанностью – счастье, Сократ прежде всего сам являл собой окружавшим его пример воздержанности в такой степени, в какой ею не обладал никто на свете; затем, и беседами своими он старался направить друзей своих главным образом к воздержанности. Поэтому он и сам постоянно помнил о том, что способствует нравственному совершенству, и всем друзьям об этом напоминал». (Там же. С. 138-139).
«Только воздержанные, - говорил Сократ, - могу задаваться высокими целями и, разделяя в теории и на практике предметы по родам, хорошим отдавать предпочтение, а дурных избегать.
При таком методе… люди становятся высоконравственными, очень счастливыми и весьма способными к диалектике». (Там же. С. 141).
«Таков был Сократ, как я его изобразил, - так благочестив, что ничего не предпринимал без воли богов, так справедлив, что никому не делал ни малейшего вреда, а приносил огромную пользу лицам, бывшим в общении с ним, так воздержан, что никогда не отдавал предпочтения приятному перед полезным, так разумен, что никогда не ошибался в суждении о хорошем и дурном и не нуждался для этого в помощи другого, но сам был достаточно силен для решения таких вопросов и способен как сам говорить на подобные темы и давать определение таким понятиям, так и оценивать мнение других, опровергать их ошибки и направлять их к добродетели и нравственному совершенству. Что касается меня, то при этих достоинствах своих он казался мне именно таким, каким может быть человек идеально хороший и счастливый. Если кто не согласится с такой характеристикой, пусть сравнит с ней нравственный облик других и судит!» (Там же. С. 152).
Комментарии, как говорится в подобных случаях, излишни.
Монологические беседы
Я знаю, что я знаю, что ты обязан узнать
Автор любого литературного произведения мечтает (и обязан мечтать!) о том, чтобы его слово, фраза, мысль и произведение в целом с первых же строк находило отклик в душах читателей, слушателей, ценителей. Без обратной связи автор – читатель, автор – слушатель, а в нашем случае, учитель – ученик, нет ни произведения, ни учителя. Существование и необходимость существования обратной связи в любом произведении вынуждает нас признать тот факт, что любая форма общения в диполе «Учитель – Ученик» носит диалогический характер.
Даже в монологических беседах, когда говорит учитель, а ученик либо покорно слушает, либо задает более или менее толковые вопросы, даже в лекциях, в которых часто вообще никакие вопросы не предусмотрены, обратная связь решает одну из главных ролей и условий познавательного процесса. Если она есть, процесс пойдет успешно. Если нет, значит … кто виноват?
Очень часто во все времена и во всех странах педагоги (не все, но многие) отвечали на этот вопрос одинаково: виноват нерадивый либо ленивый ученик. Нерадивость проверялась и проверяется на вступительных экзаменах, лень – в процессе учебы: на коллоквиумах, семинарах, зачетах, экзаменах. Так было, есть и будет. Эта система обучения человека зиждется на диалоге не равных. Ее нельзя называть несостоявшейся, коль скоро она существует в разных цивилизационных центрах планеты около пять тысяч лет, и более того, она помогла человечеству достичь значительных вершин в процессе познания себя в мире и мира в себе.
Диалог не равных в диполе «Учитель – Ученик» можно представить себе в виде песочных часов. Учитель, много знающий, читая хорошо заученные им лекции, пересыпает знания из своей «воронки» в «воронку» ученика. Тот, получив знания, начинает заниматься профессиональной деятельностью и вдруг замечает, что он, во-первых, не так много знает, во-вторых, не может применять накопленные в процессе учебы знания. Подобные «открытия» делали и делают многие выпускники ВУЗов, особенно, технических. После окончания институтов они приходили и приходят еще в «ящики», научно исследовательские институты, и от 3 до 7 лет учились работать, то есть использовать свои знания в инженерном, хлопотном деле. Руководители ВУЗов делали все от них возможное, чтобы этот срок уменьшить, но … воз и ныне там. И главная причина сложившейся ситуации в системе образования является, по моему глубокому убеждению, чрезмерное увлечение преподавательского состава диалогом не равных, чрезмерная же уверенность в том, что хорошая лекция является стержнем и одновременно опорой в образовательном процессе.
Чтобы не обижать преподавателей, а также авторов прекрасных учебников, которые я читал, будучи еще не студентом, а затем – студентом МИЭМА и Литературного института им. А. М. Горького, нужно сказать, что действительно есть гениальные лекторы и столь же гениальные авторы, лекции и произведения которых самодостаточны, то есть они являются не только источником знаний, но и возбудителями творческой, познавательной энергии, столь важной в диполе «Учитель – Ученик». Это – идеальный вариант. Но даже он рассчитан на хорошего студента, очень заинтересованного и в получении необходимых ему знаний, и в обретении навыков использования этих знаний. Я прекрасно помню, какие восторженные лица были на лекциях по радиотехническим дисциплинам у моих сокурсников, с детства влюбленных в радиодело. Они понимали все, о чем говорили, либо не договаривали лекторы, не особенно-то заботящиеся о тех, кто радиолюбителями никогда не были и не могли на первых курсах отличить сопротивление от емкости. Не могли, но хотели! Я помню, как трудно было нам, как приставали мы к бывшим радиохулиганам, теперь очень хорошим студентам, за помощью. Благо, ребята были хорошие, они помогали нам разобраться в хитросплетениях схем.
Диалог не равных! Слушайте и запоминайте. Записывайте и повторяйте. Вникайте и разбирайтесь. Я знаю, что я знаю. Вы обязаны знать то, что знаю я. Диалог не равных.
Сторонники данного метода могут возразить: «Но что плохого в диалоге не равных? Он стимулирует познавательную энергию учеников, заставляет их думать, работать самостоятельно. Разве это плохо?»
Нет, это не плохо. Но, повторюсь, этот метод рассчитан на уже готового получать те или иные знания человека, осознавшего свои профессиональные пристрастия, получившего необходимый запас знаний для более серьезной работы. Таких людей много. Такие люди были и у Сократа, а чуть ранее у Конфуция, пророка Исайи, Будды и так далее. С такими людьми работать легко и радостно. Они не только умеют, но и вынуждены прощать учителю некоторые его оплошности, его забывчивость, недоговоренности. Умело используя эти качества учеников, учитель может специально не договаривать, «забывать», будируя энергию познания в диполе «Учитель – Ученик».
Сократ же, не пренебрегая этим методом, часто ставил себя в положение, в котором гораздо позже оказался, если верить легендам, индийский брахман Вишнушярма (Вишнушарман), автор знаменитого сборника новелл «Панчатантра».
Я коротко расскажу об этой истории.
Как воспитать сыновей
…На юге Индии, в городе Махиларопья, правил царь Амарашякта («обладатель мощи бессмертных»), очень умный человек, достигший предела всей мудрости. Он мог бы считать себя самым счастливым человеком во всей Индии, если бы не его сыновья.
Три сына было у царя. Высокие ростом, физически очень крепкие. Богатыри. Одного из них звали Бахушякта, то есть «Очень могучий». Другого Уграшякта — «Страшно могучий». Третьего Ананташякта — «Безмерно могучий». Но были они такие глупые, что им подошли бы имена «Очень глупый», «Страшно глупый» и «Безмерно глупый». Царь не мог передать им свое царство. Все попытки уговорить их учиться, успехом не увенчались.
Амарашякта вызвал советников сказал:
— Сыновья мои отвернулись от учебы. Как пробудить в них интерес к наукам, какое средство применить?
Советники не порадовали грустного царя.
— Двенадцать лет сыновья должны изучать грамматику, — ответили они. — Усвоив азы грамматики, они могут перейти к познанию основ добродетели, выгоды, наслаждения и освобождения…
Царь и без них знал из древнейшего в Индии политического трактата мудреца Чанакьи, что правитель должен изучить философию, веды, ремесла и «науку управления». Сколько раз говорил он об этом сыновьям. Они лишь посмеивались и повторяли что-то вроде «сила есть, ума не надо!» и показывали ему свои крутые мышцы.
— Но как же заставить их выучить все это?! — сказал царь, недовольный советниками, и тут самый неприметный из них, Сумати («Благомыслящий»), тихо произнес:
— Живет в лесу старый брахман Вишнушярма. Его проси. Он пробудит у них желание учиться.
— А бить он сыновей не будет?
— Он лечит словом, — советник успокоил царя, и тот вызвал брахмана, поведал ему о беде и вздохнул:
— Если обучишь быстро моих сыновей, я сделаю тебя правителем ста земель.
Брахман сказал:
— Мудростью я не торгую. Она бесценна. Но, уважая тебя, я обещаю, что через шесть месяцев сыновья твои постигнут науку управления. Иначе пусть имени своего лишусь!
Амарашякта успокоился душой, передал ему сыновей.
Мудрец привел в лесной домик царевичей, и как говорят легенды, написал пять книг, рассказы из которых читал на каждом уроке воспитанникам. Книги назывались так: «Разъединение друзей», «Приобретение друзей», «Война ворон и сов», «Утрата приобретенного», «Безрассудные поступки».
Царевичи сначала слушали «Пять хитросплетений» невнимательно. Им хотелось заниматься физическими упражнениями, бегать, охотиться, а тут худой старец читает им целыми днями рассказы из жизни. Смешные и грустные, увлекательные и поучительные одновременно они говорили о мудрости царей и простолюдинов, воинов и купцов, мужей и жен, и с каждым днем интерес к «науке» Вишнушярмы у братьев возрастал. Вскоре они стали задавать брахману вопросы, и он отвечал на них, зная, что тяга к знаниям рождается у человека тогда, когда он задает вопросы, сначала учителю, а потом и самому себе: «А это почему? А это как?»
Брахман исполнил свое обещание.
Согласно мнению ученых, «Панчатантра» была создана приблизительно в 300 году н.э. В настоящее время этот памятник имеет более 200 переводов и переложений в литературах Азии и Европы. Причем переводить этот шедевр арабы, например, стали уже в VI в.
Мы уже знаем, что в Древней Индии подобная литература развивалась со времен записи текстов «Махабхараты» (середина I тысячелетия до н.э.), то есть, в те же самые времена Эпохи мудрых, когда в разных цивилизационных центрах Земного шара мудрость, в том числе и «педагогическая мудрость», была модной. Можно сказать и так: создание «Панчатантры» было логическим продолжением жанра поучений для правителей. А уж о том, как серьезно относились древние обитатели Индостана к системе обучения, говорит хотя бы тот факт, что уже в «Махабхарате» сказано о божественном ее происхождении.
Развлекательная и поучительная новелла
Новелла с увлекательным и развлекательным, но поучительным, сюжетом, как средство обучения и воспитания человека, особенно тщательно разрабатывалась в течение многих веков на Индостане. Здесь же она сыграла большую роль, например, в победе буддизма над джайнизмом в борьбе за влияние в народе в V-III вв. до н.э., о чём я уже говорил.
Если признать за истину, что любая мысль, записанная или высказанная собеседнику, имеет диалогическую нагрузку, диалогический вектор, то нужно констатировать, что новелла Вишнушярмы была, безусловно, диалогом не равных, являясь стержневым, опорным элементом в системе обучения.
Сократ весьма часто использовал новеллу в беседах, используя обширные познания в мифах, легендах и в житейских историях. В качестве примеров можно вспомнить легенду о египетском изобретателе письменности Тевте, о войне эллинов с обитателями Атлантиды и так далее.
Разговор с Евфидемом
У Сократа неоднократно были случаи, чем-то схожие с тем, который приключился с автором «Панчатантры». К сыну повивальной бабки приводили сыновей аристократы, да и молодые люди сами тянулись к нему. К каждому из учеников он относился индивидуально. Причем, к некоторым приходил сам. Например, к Евфидему Красавцу. Это был молодой человек, получивший, как сам он считал, хорошее образование и гордившийся своей ученостью. Евфидем приобрел много сочинений самых известных поэтов и философов, считал себя образованнее всех сверстников и мечтал о стремительной политической карьере. О необходимости хорошего образования Сократ говорил часто.
«Но его подход к людям, - писал Ксенофонт, - был не ко всем одинаков: кто считал себя даровитым от природы, а ученье ни во что не ставил, тем он указывал, что даровитым натурам больше всего нужно образование: он приводил в доказательство этого тот факт, что и лошади хорошей породы, горячие, с норовом, становятся чрезвычайно полезными, превосходными, если их объездить с раннего возраста, но совершенно неукротимыми, очень плохими, если остаются необъезженными … То же бывает и с людьми высокодаровитыми: могучие духом, способные довести до конца начатое дело, они, если получат образование и научатся, в чем заключается долг человека, становятся отличными, в высшей степени полезными деятелями: они делаются величайшими благодетелями человечества. Но, оставшись без образования, невеждами, они бывают очень дурными, вредными людьми, не будучи в состоянии разобраться, в чем заключается долг человека, они часто занимаются преступными делами: они горды, заносчивы, трудно их удержать или отклонить от задуманного; поэтому они становятся величайшими врагами человеческого». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 114-115).
Был еще один типаж, весьма распространенный в Афинах, как и всегда и всюду на Земле: евфидемовский. Такие люди слишком тщеславны, чтобы быть действительно образованными людьми. Знания им нужны, как истрепавшимся модницам модные тряпки. Впрочем, модные тряпки все же можно назвать одеждой, тогда как знания «интеллектуальных модников» в полном смысле слова назвать знаниями можно лишь с оговоркой.
Евфидем еще не имел права по молодости ходить в Народное собрание. Но чтобы привлекать к себе внимание, он часто сиживал в шорной мастерской неподалеку от площади. Сократ с друзьями пришел на площадь и как бы случайно стал высказывать собеседникам мысли о важности получения образования особенно для тех, кто хочет заниматься государственным управлением. Евфидем, вполне уверенный, что он уже достаточно образованный для политической карьеры, поначалу слушал его невнимательно, с явным пренебрежением. Сократ был упорен и терпелив. На следующий раз он продолжил свою тонкую «психологическую операцию»… Я не буду пересказывать диалог, записанный Ксенофонтом. Скажу коротко: Сократу удалось, во-первых, вызвать на разговор гордого юношу, во-вторых, расположить его к себе с помощью хвалебных отзывов, а затем уже провести с ним вопросно-ответную беседу, вначале которой Евфидем даже не подозревал, к какому печальному для себя выводу она его приведет. Отвечая на последнюю реплику Сократа, он сказал: «…Вынуждает меня и с этим согласиться, очевидно, мое скудоумие; и я думаю, не лучше ли всего будет мне молчать: по-видимому, я ровно ничего не знаю». И в отчаянии, «полный презрения к себе, считая себя подлинно рабской натурой», молодой человек покинул шорную мастерскую.
Ксенофонт (да и Платон в своих диалогах) свидетельствует, что многие подобные «интеллектуальные модники» после таких разгромов не подходили больше к Сократу, а он, в свою очередь, называл их тупицами. Евфидем, однако, оказался человеком не глупым. Он понял силу учения Сократа и «больше не отходил от него». Учитель выждал время, убедился в серьезных намерениях ученика получить достойное образование, «перестал смущать его разными вопросами, но вполне прямо и ясно излагал, что, по его мнению, следует знать человеку и чем лучше всего руководствоваться в своих действиях». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 126 – 127).
В случае с Евфидемом мы имеем почти стопроцентный пример диалога не равных. Учитель знает, что он знает и что хочет преподать ученику и делает это, используя всевозможные «домашние заготовки», педагогические ухищрения. Но почему же я сказал «почти»? Потому что кульминацией этого случая (этого диалога) является все-таки блистательно проведенный диалог равных, результатом которого были, как ни крути, роды души Евфидема! Он осознал свое ничтожество, признал гений Сократа, понял, что ему нужно получить от учителя действительно хорошее образование, и он получил это образование. Разве это не величайшая из истин, к которой далеко не каждому дано прийти?!
Рассуждения
Сократ использует в беседах более или менее развернутые рассуждения. Иной раз они превращаются в эссе, иной раз – в короткие лекции, иной раз – в назидательные речи. Но сын повивальной бабки использует эти средства диалога не равных очень осторожно и лишь тогда, когда он абсолютно уверен в том, что его собеседник не только подготовлен к покорному и терпеливому выслушиванию рассуждений Сократа, но хочет этого.
В диалоге «Алкивиад II» Сократ, сначала не спеша, подготовил заносчивого, гордого, упрямого молодого человека, нацеленного на карьеру государственного и политического деятеля, к беседе на темы, которые подобные Алкивиаду молодые люди не считали важными для избранной им профессии. И только после этого гений майевтики позволил себе такую роскошь: убеждать гордого и самоуверенного юношу в том, что правильное понимание добра и зла является основой государственной мудрости.
Я процитирую этот эпизод.
«…Сократ. Значит, мы опять-таки скажем, что большинство ошибается в понимании того, что является наилучшим, поскольку большей частью, как я думаю, за отсутствием ума доверяется кажимости.
Алкивиад. Да, подтвердим это.
Сократ. Следовательно, большинству людей выгодно и не знать, и не думать, будто они знают; ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они знают или думают, будто знают, и эти старания большей частью принесут им скорее вред, чем пользу.
Алкивиад. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что обладание прочими знаниями без знания того, что является наилучшим, по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто владеет такими знаниями.
Алкивиад. Даже если я раньше так не думал, то теперь я с тобою согласен, Сократ.
Сократ. Поэтому нужно, чтобы и государство и душа, желающие правильно жить, держались этого знания – совершенно так, как должен больной держаться врача или человек, желающий совершить безопасное плавание, - кормчего. Ведь без этого знания, чем яростнее стремится человек к удаче в наживе, в приобретении телесной силы или в каких-либо других подобных вещах, тем более резким, видно, бывает в силу необходимости промах. Тот же, кто приобрел так называемое многознание и многоумение, но лишен главного знания, действует всякий раз, руководствуясь одним из указанных многочисленных знаний, но при этом поистине не пользуется попутным ветром судьбы, ибо он, думаю я, плывет в открытом море без кормчего, и такое жизненное плавание длится недолго». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том I. М., 1990. С. 135-136).
Даже из этого отрывка ясно, что гордый Алкивиад играет в беседе роль соглашающегося во всем ученика, покоренного живой логикой учителя, его тактом, его чувством психологического состояния собеседника. Более того, если изъять из диалога эти реплики Алкивиада, то убедительность и педагогическая состоятельность рассуждений Сократа не поблекнут. Но, повторюсь, подобное состояние творческого диполя «Учитель – Ученик» нужно уметь создавать. Этим-то искусством Сократ владел отменно.
Знание наилучшего знания
Как часто в мировой истории именно незнание наилучшего знания подводило людей! Как часто люди, даже обладавшие величайшими познаниями, совершали грубейшие ошибки в политических делах. Но Сократ! Он и в этом остался одинок в истории мыслитики. Вспомним, никто до него и никто после него не говорил с такой энергичной верой о наилучшем знании, призывая людей не спешить с выводами, с принятием решений. Никто не прислушался к словам величайшего из греков. Лучшие его ученики Алкивиад, Ксенофонт, Платон, увлекшись политическими делами, совершали грубые ошибки, забыв наставления учителя. Их «Подвиги», я уверен, сыграли не последнюю роль в решении Сократа уйти из жизни. Но об этом поговорим позже.
Сложно всю жизнь биться в поисках знания наилучшего знания! Сократ понимал, что для этого человеку нужно обладать соответствующими принципами нравственности. Он «не спешил вооружить своих друзей искусством слова, опытностью в практической деятельности, находчивостью: он считал необходимым, чтобы они прежде всего твердо усвоили принципы нравственности. Люди, обладающие этими способностями без нравственности, думал он, бывают более несправедливы и способны делать зло другим». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 127).
Сократ и диалог равных
Внимательно прочтение диалогов Сократа убеждает читателя в том, что, строго говоря, далеко не всегда сын повивальной бабки ведет со своими собеседниками диалог равных, когда в творческом диполе «Учитель – Ученик» создается и поддерживается то поле, та энергия совместного поиска, которая обладает не просто равновеликими от Учителя к Ученику и от Ученика к Учителю векторами, но некоторым шарообразным качеством. В таких диалогах, как Алкивиад II, Гиппий Меньший, Алкивиад I, Менон, Кратил, Теэтет и так далее, Сократу удавалось очень быстро создать это шарообразное поле с центром где-то между Учителем и Учеником (учениками) и вести беседу четко по разработанным им же принципам майевтики, «повивального искусства». На мой взгляд – это непревзойденные шедевры майевтики. В них учитель быстро убеждает собеседников в том, что он (Сократ) «знает, что ничего не знает» и уже не может сам родить истину, что он уже «неплоден», а его собеседники и могут, и должны рожать с его помощью истины. Затем с помощью наводящих вопросов он терпеливо ведет учеников по сложным тропам познания к их же собственным вершинам, к истинам, которые они открывают сами. Это - классические примеры майевтики.
В иных случаях Сократ меняет форму беседы, используя средства, свойственные диалогу не равных: интермедии, новеллы из мифов, другие «врезки».
В уже упоминавшемся диалоге «Гиппий Больший» поведано о встрече Сократа со знаменитым софистом Гиппием, слишком самоуверенным, гордым, хвастливым человеком. Сократ первым делом начинает расхваливать его: «Гиппий, славный и мудрый, наконец-то ты прибыл к нам в Афины!» Гостю понравилось такое обращение, он по обыкновению принялся расхваливать себя. Сократ очень ловко подыграл ему, и Гиппий, не чувствуя подвоха, охотно пошел на сближение.
Сократ, прекрасно понимая, что столь мудрый и столь же гордый человек может и не принять лично от него тему для обсуждения, и здесь схитрил, прикинувшись простаком, которого некий человек «поставил в трудное положение тем, что задал мне, и весьма дерзко, примерно такой вопрос: «Откуда тебе знать, Сократ, что именно прекрасно и что безобразно? Давай-ка посмотрим, можешь ли ты сказать, что такое прекрасное?» И я, по простоте своей, стал недоумевать и не мог ответить ему как следует; а уходя после беседы с ним, я сердился на себя, бранил себя и грозился, что в первый же раз, когда повстречаюсь с кем-нибудь из вас, мудрецов, я расспрошу его, выучусь, старательно запомню, а потом снова пойду к тому, кто мне задал тот вопрос, и с ним расквитаюсь». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том I. М., 1990. С. 392).
Конечно же, Гиппий не отказался поучить уму-разуму Сократа, а тот нашел еще один блистательный ход, сказав ему: «Но не помешать бы тебе, если я стану подражать ему и возражать на твои ответы, чтобы ты поточнее научил меня… Поэтому, если тебе все равно, я буду возражать, чтобы получше выучиться». Гиппий в полном восторге от такого обхождения воскликнул: «Ну что ж, возражай». (Там же. С. 393).
Сократ возражал, задавая собеседнику вопросы, естественно, не от своего имени, а от «некоего человека», с которым он хотел расквитаться. Тончайший психологический и одновременно педагогический ход удался на славу. Диалог «Гиппий Больший» я бы назвал изящным именно с точки зрения психологической. Сократу удалось удержать в состоянии напряженного поиска столь сложного для беседы, для диалога равных Гиппия Большего. Да, им так и не удалось дать определение прекрасного, но, как было сказано гораздо позже, ложный путь в поиске – то же путь, по которому не пойдут потомки в поисках истины.
Столь же изящным, но чуть более сложным, энергичным и напряженным является пересказанный Сократом диалог о его встрече с софистом Протагором. Он завершился тем, что и тот, и другой пришли к выводам, противоречащим их исходным посылкам: Сократ в начале беседы утверждал, что добродетели нельзя научиться, Протагор – что можно. Но оба мыслителя признали мудрость друг друга и понравились друг другу.
Два достойных друг друга мыслителя в этом диалоге показали, что истина сложна и сложны пути к ней, что искать их нужно сообща – не в словесных драках, но в диалогах равных!
«Я охотно выслушиваю опровержения»
Для успешного ведения диалога равных учителю очень важно настроить себя на почтительное, уважительно выслушивание возражений ученика или собеседника. Более того, учитель должен обладать почти абсолютным человеколюбием. Иначе ему сложно будет убедить собеседника в своей лояльности к нему, в желании «принять роды души» у любого, желающего рожать истины. Сократ об этом говорил так:
«Я полагаю, Горгий, ты, как и я, достаточно опытен в беседах, и вот что тебе случалось, конечно, замечать. Если двое начнут что-нибудь обсуждать, то нечасто бывает, чтобы высказав свое суждение и усвоив чужое, они пришли к согласному определению и на том завершили разговор, но обычно они разойдутся во взглядах и один скажет другому, что тот выражается неверно или неясно, и вот уже оба разгневаны и каждый убежден, будто другой в своих речах руководится лишь недоброжелательностью и упорством, а о предмете исследования не думает вовсе. Иные, в конце концов, расстаются самым отвратительным образом, осыпав друг друга бранью и обменявшись такими оскорблениями, что даже присутствующим становится досадно, но только на себя самих: зачем вызвались слушать подобных людей?
К чему, однако ж, эти слова? Видишь ли, мне кажется, ты теперь говоришь о красноречии не вполне сообразно и созвучно тому, как говорил сначала. И вот я боюсь тебя опровергнуть – боюсь, как бы ты не решил, что я стараюсь просто-напросто переспорить тебя, а не выяснить существо дела. Если ты принадлежишь к той же породе людей, что и я, тогда я охотно продолжу свои расспросы, если же нет, я бы предпочел на этом закончить.
Что же это за люди, к которым я принадлежу? Они охотно выслушивают опровержения, если что-нибудь скажут неверно, и охотно опровергают другого, если тот что-нибудь скажет неверно, и притом второе доставляет им не большее удовольствие, чем первое. В самом деле, первое я считаю большим благом, настолько же большим, насколько лучше самому избавиться от величайшего зла, чем избавить другого…». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. М., 1990. С. 489-490).
В диалоге «Филеб» Сократ говорит Протарху: «Ведь, конечно, мы сейчас вовсе не соперничаем из-за того, чтобы одержало верх мое или твое положение, но нам обоим следует дружно сражаться за истину» (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том I. М., 1990. С. 10).
В этих сражениях за истину учителю, либо человеку, сознающему свое превосходство над собеседником, очень легко опуститься до поучительного тона, наставления, а то и до повелительных ноток: «Я знаю, что я знаю. И ты должен верить мне и брать у меня знания». Сократ мог слегка изменить форму диалога равных, когда его речь, расчлененную покорными возгласами собеседников («Это так», «Я, безусловно, согласен с тобой», «Ты говоришь истину» и так далее), можно представить и без этих, внешне почти беспомощных реплик, врезок. И, опять же чисто внешне, его речь без врезок, то есть монолог, монологическую беседу, можно отнести к разряду диалога не равных. Анализируя такие диалоги, можно сделать вывод о том, что собеседники Сократа всегда были в деле, что они заинтересованно следили за логикой принимающего роды души, готовые вступить в бой, если вдруг он свернет с пути к истине, что сам Сократ именно этого и хочет, и ждет сражения за истину.
Чем Одиссей похож на Сократа
Важно напомнить и следующие слова Ксенофонта: «Когда Сократ сам рассматривал какой-нибудь вопрос в своей беседе, он исходил всегда от общепризнанных истин, видя в этом надежный метод исследования. Поэтому при всех своих рассуждениях ему удавалось гораздо больше, чем кому-либо другому из известных мне лиц, доводить слушателей до соглашения с ним. Да и Гомер, говорил Сократ, приписал Одиссею свойства «уверенного» оратора ввиду его уменья в речах своих исходить из положений, принимаемых за истину всему людьми». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 147).
Это качество Одиссея и Сократа может вызвать ироническую улыбку, например, у человека, читающего в техническом ВУЗе курс «Теории функций комплексных переменных». Действительно, очень сложно объяснить, например, восьмикласснику, что такое теория, функция, комплексное число, переменная, комплексная переменная. А уж затем прочитать ему первую лекцию по ТФКП. Очень сложно. Но не невозможно! Я убедился в этом на собственном примере, когда мне, еще семикласснику, кандидат физмат наук с хорошими задатками Сократа объяснила на пальцах, что такое производная. Другое дело, что Сократов всегда было мало и в педагогике, и даже в творческой педагогике.
Диалектика
Слово «диалектика» буквально означает «искусство разбирать». Согласно утверждению Сократа, оно «произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам». А это, в свою очередь, помогало им отличать добро от зла и выбирать добро, становясь «высоконравственными, очень счастливыми и весьма способными к диалектике». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 141.).
Сократ считал: «если кто знает, что такое данный предмет, то он может объяснить это и другим; а если не знает, то нисколько не удивительно, что он и сам ошибается и вводит в ошибку других». (Там же. С. 142). Поэтому сын повивальной бабки постоянно занимался с собеседниками исследованием каждого предмета. (Там же. С.142).
От Сократа до Гельвеция и Выготского
Реплика Гельвеция
В работе «Об уме» К. А. Гельвеций вбросил как шайбу на лед несколько реплик о Сократе, причем, одну – весьма нелицеприятную, ни словом при этом не упомянув ни о майевтике, ни о том деле, которому великий грек посвятил всю жизнь. И вдруг в одном из примечаний Гельвеций пишет на радость автору данных строк: «Не существует ничего, чего люди не могли бы понять. Каким бы сложным ни было данное положение, при помощи анализа всегда возможно разложить его на несколько простых положений; и когда в этих положениях мы сблизим да и нет, т. е. когда никто не сможет их отрицать, не впадая в противоречие с самим собой и не утверждая, что одна и та же вещь, существует и не существует, то эти положения станут очевидными. Каждую истину можно привести к такому виду, а раз это сделано, то не найдется глаз, которые закрылись бы для света. Но как много времени и наблюдений нужно для такого анализа и для сведения известных истин к столь простым положениям! Это работа всех времен и всех умов. В ученых я вижу лишь людей, постоянно занятых сближением да и нет, в том время как общество ожидает, что путем такого сближения идей ученые дадут ему возможность охватить в каждой области предлагаемые ему истины». (Гельвеций К. А. Об уме. М., 1938. С. 299).
Но как раз этим и занимался, над этим голову ломал в своих беседах, за это бит бывал, за это яд принял сын повитухи!
Клод Анри Гельвеций родился в 1715 г., а умер в 1771 г., спустя 2170 лет после смерти Сократа. За эти годы человечество так и не удосужилось продолжить изыскания великого грека в области майевтики. Хотя почти все ученые понимали и знали наверняка, что «не существует ничего, чего люди не могли бы понять», что человек, понявший какую-либо истину, выглядит предпочтительнее (коль скоро ему дан ум, дана возможность и способность познавать мир, понимать мир во всех его тончайших хитросплетениях!), нежели оставшийся по разным причинам за пределами понимания, познавания. И почти все ученые уже к началу XVIII в. почувствовали стремительное приближение мощного информационного урагана, который, помимо всего прочего стал дробить технологию самой жизни, и, уже как следствие этого, дифференцировать старые и новые знания во всех сферах человеческой деятельности. В следующем столетии ураган набросился на род человеческий, испытывая его волю, его приспособляемость к быстро меняющемуся калейдоскопу жизни, а может быть, готовя человечество к более страшным бедам. Испытал, проверил, подготовил, и в XX веке погнал «колесницу жизни» не просто с какой-то большой скоростью, но с ускорением. Ускорение всех процессов личной, общественной, обще планетной жизни – главное качество ушедшего Двадцатого века. В этом может убедиться любой человек, исследовав статистические данные о росте населения в XVII, XVIII, XIX, XX веках на Земном шаре в целом и в каждой стране в отдельности, об увеличении скорострельности огнестрельного оружия, количества стреляющего металла в одном воинском подразделении, скорости передвижения и так далее.
Это не имеет никакого отношения к теме данной работы? – Нет, имеет!
Из работ Л. С. Выготского
Потому что ускорение жизненных процессов, мощные рывки в науке и в производстве явились причиной ускоренной же дифференциации в науке, в том числе и в психологии, о чем писал в 1930 г. Лев Семенович Выготский в начале статьи «Эйдетика»: «Если охватить общим взглядом все важнейшие современные психологические направления, можно заметить, что несмотря на огромную разницу, существующую между ними, несмотря на далеко отстоящие друг от друга области, в которых ведутся исследования, несмотря на разнородность, иногда прямую непримиримость теоретических взглядов и идей, развиваемых психологами того или иного направления, - несмотря на все это, существует нечто общее, присущее всем этим течениям, что их объединяет и указывает на их общее происхождение из эпохи современного психологического кризиса. Эта общая историческая черта, объединяющая различные направления, состоит в том, что каждое из этих направлений проходит формально через одни и те же этапы в своем развитии. Не касаясь сколько-нибудь подробно этих этапов, можно указать на два существенных момента, которые определяют то, что мы имеем сейчас в виду.
Обычно всякое новое психологическое направление начинает с некоторого частного фактического открытия в какой-нибудь области психологии, - открытия, которое серьезно расширяет круг наших представлений о данном предмете, которое в новом свете представляет относящиеся к нему явления. Этот исходный пункт всякого нового направления коренится в области добывания новых фактов, нового материала и попытки осмыслять и теоретически осознать этот материал. Благодаря условиям психологического кризиса, приведшим к тому, что психология не представляет собой единой стройной научной системы, это частное фактическое открытие, с одной стороны, вынуждено, так сказать, прожить за свой собственный счет, с другой – оно должно из себя создать свою теорию, выработать основной круг методологических понятий, установить отношение данной области явлений к другим областям исследования, связать новое со старым, - и таким образом возникает новая психологическая система.
Частные закономерности, открытые в какой-нибудь области явлений, видоизменяясь и перестраиваясь, расширяясь и обобщаясь, часто безо всякого основания превращаются в принципиальные положения, которые стремятся охватить всю область психологического знания. Частные законы распространяются, иногда чисто спекулятивным путем, на новые и новые области, частная истина растягивается до пределов всеобщей.
Было бы ошибочно думать, что в таком положении дела повинны личные ошибки и притязания тех или иных ученых. Нет, само историческое состояние нашей науки таково, что, говоря языком Брентано, «существует много психологий, но не существует единой психологии». Мы могли бы сказать, что именно потому и возникает много психологий, что нет общей единой психологии. Это значит, что отсутствие единой научной системы, которая охватывала бы и объединяла все современное психологическое знание, приводит к тому, что каждое новое фактическое открытие, выходящее просто за пределы накопление деталей, вынуждено создавать свою собственную систему для объяснения и понимания вновь найденных фактов и зависимостей.
… Очень часто бесспорной заслугой каждого нового направление является его новое завоевание в области факто, и большей частью чрезвычайно шаткой оказывается построенная на этих фактах теория, несоразмерно больше развившаяся, чем это позволяет ее фактическое основание. Поэтому так скоро отмирают на наших глазах, не оставляя наследников, целые психологические школы, теории, направления и так быстро нарождаются новые. Вот почему разбор всякого нового психологического направления всегда является делом в высшей степени трудным…». (Выготский Л., Геллерштейн С., Фингерт Б., Ширвиндт М. Основные течения современной психологии. М.-Л., 1930. С. 178-180).
Можно принять возражения умных людей, которые считают, что процесс дифференциации в психологии, да и в других научных дисциплинах, объективен, а значит, объективны и все наслоения, отрицательные последствия, о которых говорит Л. С. Выготский. Можно согласиться и с людьми, которые во всем «обвиняют» безудержный рост производительности труда, освободивший огромную армию не глупых людей… Можно смириться с существующим положением дел: дифференциация так дифференциация, лишь бы меня не дергали лишний раз.
Можно. Тем более, что дело зашло слишком далеко, и вряд ли в «колеснице жизни» найдется новый Сократ, который попытается вернуть мышление и стиль мышления к принципам, не дававшим покоя сыну повивальной бабки. Вряд ли. Да и не потерпит никто такого смутьяна. И все набросятся на него: и физики, и лирики. И забросают его научными терминами, как когда-то воины Татия забросали римскую предательницу Тарпею золотыми браслетами и щитами с левых рук. Или заставят выпить что-нибудь серьезное. И эти ученые будут правы. Потому что … назад возврата нет. Потому что возврата к Сократу быть не может.
Вот что очень обидно.
Открытия плодят направления, из направлений рождаются науки, науки нуждаются в терминологической базе, термины усложняются – человечество приближается к терминологическому взрыву, либо к информационному потопу, что по последствиям приблизительно равнозначно и при этом куда страшнее Библейского Потопа либо взрыва нескольких сотен термоядерных бомб. Но производительность труда растет, все новые и новые талантливые люди освобождаются из сферы производительного труда и уходят, куда ни попадя, в том числе и туда, где престижно. Научная деятельность всегда была и будет вовеки веков престижной. А значит, не трудно представить себе появления в недалеком будущем таких наук, как, скажем, обочиноведение, либо колесология, рукика, или ногика, или что-нибудь в этом роде. А еще через некоторое время появятся науки: пальцефизика, теория век и ресниц … Заметьте, со своей терминологией, методологией…
Зачем же, в таком случае, пишется эта работа, если все предопределено, если возврат к Сократу невозможен? – На этот вопрос у меня пока ответа нет. Разве что такой ответ: хочется и пишу, и не замай.
О первичном (первозданном) мышлении. Или «Бедуины и «книжники»
Но есть Сократ, который стремился к первозданности мышления, есть Гельвеций … В конце концов, есть чудесные поэты Средневековья, первозданное поэтическое мышление которых породило поэзию, до сих пор непревзойденную по философской глубине и психологической нюансировке, по душевному напряжению и тончайшей проникновенности в то, что Ницше называл «человеческое слишком человеческое», а Лесков – «человечкиной душой». Почему так обвораживают и будоражат стихи, например, Имруулькайса, Башшара ибн Бурда, других арабских поэтов-бедуинов? Потому что они находили первообразы в природе. А она обладает двойственной сущностью: природа бесконечна в способах проявления и отражения в душах чутких поэтов, и она же предельно проста. В качестве примера я процитирую фрагмент одного из стихотворений самого крупного арабского поэта-бедуина:
«Утро встречаю, когда еще птиц не слыхать,
Лих мой скакун, даже ветры бы нас не догнали,
Смел он в атаке, уйдет от погони любой,
Скор, как валун, устремившийся с гор при обвале,
Длинная грива струится по шее гнедой,
Словно потоки дождя на скалистом увале.
О, как раскатисто ржет мой ретивый скакун,
Так закипает вода в котелке на мангале.
Прочие кони берут, спотыкаясь, подъем,
Мой же, как птица, летит на любом перевале.
Легкий наездник не сможет на нем усидеть,
Грузный и сесть на него согласится едва ли.
Кружится детский волчок, как стремительный смерч, -
Самые быстрые смерчи меня не догнали.
Волчья побежка и поступь лисы у него,
Стать антилопы и мышцы, подобные стали.
С крепкого крупа вдоль бедер до самой земли
Хвост шелковистый струится, как пряжа густа.
Снимешь седло – отшлифован, как жернов, хребет,
Как умащенная шерстка лоснится гнедая.
Кровью пронзенной газели, как жидкою хной,
Вижу, окрашена грудь аргамака крутая.
Девушкам в черных накидках подобны стада
Черно-чепрачных газелей пустынного края.
Эти газели, как шарики порванных бус,
Вмиг рассыпаются, в страхе от нас убегая.
Задних мой конь обскакал, рвется он к вожаку,
Мечется стадо, как птиц всполошенная стая,
Мы без труда обгоняем степных антилоп,
В бешеной скачке одну за другой настигая.
Взора нельзя от коня моего оторвать,
Смотришь с любой стороны – красота колдовская!
Я на привале седла не снимаю с коня,
Ночью лежу, с быстроного глаз не спуская…»
(Арабская поэзия Средних веков. М., 1975. С. 28-29. Пер. Н. Стефановича).
А в другом стихотворении поэт пишет:
Мой конь был – как ветка, всегда устремленная ввысь… (Там же. С. 33).
Термины ради терминов?
Слышу веское возражение: одно дело искать первообразы в поэзии, другое дело – в науке. Большая разница, знаете ли. Видимо, и впрямь большая разница, если человечество после Сократа так и не дало внятного и глубокого, понятного школьнику и академику определения, например, термина «прекрасное».
«Прекрасное – центральная категория эстетики, - читаю в Советском энциклопедическом словаре, - характеризующая явления, обладающие высшей эстетической ценностью. Прекрасное тесно связано с понятием эстетического идеала».
Можно себе представить, как удивился бы сын повивальной бабки, услышав такое нагромождение терминов в этом определении! Термин ради термина! Почти все слова в этом определении нуждаются в своем определении. Разве к этому стремился Сократ, принимая «роды души, а не тела»? Нет-нет, не к этому! Душа – первична, и уже поэтому ей более симпатичны простые слова, первообразы. Другое дело разум, довлеющий к символическому, изощренному мышлению – терминологическому, вторичному, а то и третичному. Символы это ведь тоже в каком-то смысле термины, поэтические или научные.
Можно себе представить, какой диалог получился бы у Сократа с автором данного определения!
Можно и нужно завершить данную тему ответом на вопрос: «Почему же человечество пошло по пути безудержного дробления знаний, усложнения терминологии? Почему люди мудрые избрали в познавательном процессе экстенсивный путь, почти отказавшись от пути интенсивного?» Если попытаться ответить на этот сложный вопрос одной фразой, то ответ будет таков: «Потому что интенсивный путь гораздо сложнее экстенсивного, хлопотнее»».
«Штучный товар»
С. В. Михалков часто повторял в разговорах с писателями: «Мы – товар штучный». Прекрасная мысль! Гении и люди талантливые, действительно, - товар штучный. Но штучным же товаром является и любой человек. Несмотря на то, что в людях гораздо больше общего, чем частного, каждый человек уникален, то есть штучен. Как и любой кадр природы, любая ее веточка, пылинка. Именно эта уникальность, штучность пленила мудрое человечество, которое с упорством и упрямством морской волны принялось систематизировать уникальности, штучности, забывая при этом, что в любой пылинке, любой уникальности сокрыты все тайны Вселенной, что возможности бесконечно малой частицы бытия также неисчерпаемы, как и возможности бесконечной Вселенной. В том числе и в познавательном отношении.
Если принять эту формулу за аксиому, то можно предположить, что в каждой бесконечно малой уникальности, в каждой индивидуальности, в каждой личности можно найти и пробудить познавательную энергию любой мощности, причем используя при этом общеизвестную терминологическую базу. Конечно же, делать этого ни в коем случае нельзя. Конечно же, сокровенные знания должны получать люди достойные во всех отношениях. Конечно же, прав был Пифагор с его жесткой и долговременной системой отбора в свой «орден», с многоступенчатой системой образования, базовой доминантой которого являлось воспитание. Но ведь и достойные, отборные, то есть отобранные, например, по методу Пифагора, люди достойны получать сокровенные знания (знания в любой научной дисциплине) на базе первообразов, доступных пониманию любому человеку, повторюсь, достойному, устремленному, надежному, волевому, всегда готовому пожертвовать личным ради благополучия общества.
Мысль и слово
В работе «Мышление и речь», в Главе седьмой «Мысль и слово» Л. С. Выготский, обращаясь «к изучению отношений мысли и слова в развитом сознании» пишет:
«Как только мы пытаемся осуществить это, сейчас же перед нами раскроется грандиозная, сложнейшая и тончайшая картина, которая превосходит по тонкости архитектоники все, что могли представить себе по этому поводу схемы самых богатых воображений исследователей. Подтверждается слова Толстого, что «отношение слова к мысли и образование новых понятий есть такой сложный, таинственный и нежный процесс души». (Выготский Л. С. Психология развития человека. М., 2005. С. 962).
«…Отношение мысли к слову есть прежде всего не вещь, а процесс, это отношение есть движение от мысли к слову и обратно – от слова к мысли. Это отношение представляется в свете психологического анализа как развивающийся процесс, который проходит через ряд фаз и стадий, претерпевая все те изменения, которые по своим самым существенным признакам могут быть названы развитием в собственном смысле этого слова. Разумеется, это не возрастное развитие, а функциональное, но движение самого процесса мышления от мысли к слову есть развитие. Мысль не выражается в слове, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, установить отношение между чем-то и чем-то. Всякая мысль имеет движение, течение, развертывание, одним словом, мысль выполняет какую-то функцию, какую-то работу, решает какую-то задачу. Это течение мысли совершается как внутреннее движение через целый ряд планов, как переход мысли в слово и слова в мысль. Поэтому первейшей задачей анализа, желающего изучить отношение мысли к слову как движение от мысли к слову, является изучение тех фаз, из которых складывается это движение, различение ряда планов, через которые проходит мысль, воплощающаяся в слове. Здесь перед исследователем раскрывается многое такое, «что и не снилось мудрецам». (Там же. С. 962 – 963).
Не боясь показаться назойливым, я вынужден в очередной раз воскликнуть: «Но ведь Сократ в диалогах исследовал, в том числе, и эту линию познавательного процесса, то есть движение смущенной, смятенной, робкой, а то и гордой (софисты) мысли собеседников (да и своей тоже) через разные планы, разные срезы к тому слову, к той мысли, воплощенной в слове, которая есть истина!
И не надо опровергать вышесказанное тем, что Л. С. Выготский якобы исследовал мышление и речь ребенка, что, мол, для мышления и речи взрослого человека это исследование и, главное, эти выводы не подходят. Еще как подходят!
Мыслить – значит искать, познавать, а не фиксировать уже познанное
Следует помнить, что мыслит только ребенок (любого, между прочим, возраста: от 1 до 90 лет и выше), то есть человек, находящийся в пространстве поиска истин. Взрослый человек (любого, между прочим, возраста!), а также ребенок, лишивший себя по разным причинам этой радости, вырвавшийся за пределы поиска истин, в полном смысле слова уже не мыслят, а лишь пользуются известной информацией. Именно – информацией, а не мыслями, потому что мысль – объёмная, векторная величина, она вынуждает обладающего ей человека мыслить.
«Дети» и «взрослые»
Следует также помнить, что люди от рождения (а может быть, и в момент зачатия) получают от родителей (или от Бога) в безвозмездный дар разные качества души, ума и сердца, в том числе детскость и взрослость в разных пропорциях. Кто-то рождается с большой степенью детскости, у кого-то эти два качества приблизительно равны, у кого-то больше взрослости. Эти качества невозможно изменить в процессе жизни даже мощным волевым усилием. Их можно только использовать, осторожно подчиняясь им.
И если принять эти два утверждения за истину, то, вспоминая диалоги Сократа, можно сделать вывод о том, что все его собеседники были людьми с очень высокой степенью детскости, то есть по сути своей – дети, по возрасту взрослые и не очень взрослые, какими, например, были Алкивиад и Теэтет, к которому мы еще вернемся. Дети вели себя по-разному. Кто-то слушал Сократа безропотно, вникая в логику поиска истин этого замечательного ребенка. Кто-то пытался противоречить. Кто-то не соглашался с ним, взрывался, грубил, но, в конце концов, смирялся, восторгался, радовался. А кто-то и не смирялся – дети бывают разные. Дети тянулись к Сократу еще и потому, что он учил их мыслить категориями души (он принимал роды души), то есть первичными истинами, первообразами. Дети ближе к первичному, к первообразам, чем взрослые, тяготеющие к символическим (вторичным) категориям. Детям ближе диалог! Читаем у Выготского: «Щерба отмечает, что для устной речи диалог является самой естественной формой». (Выготский Л. С. Психология развития человека. М., 2005. С. 996). Дети – существа естественные. Читаем дальше: «Он полагает, что монолог является в значительной степени искусственной языковой формой и что подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге. Действительно, с психологической стороны диалогическая речь является первичной формой речи. Выражая ту же мысль, Якубинский говорит, что диалог, являясь, несомненно, явлением культуры, в то же время в большей мере явление природы, чем монолог. Для психологического исследования является несомненным фактом то, что монолог представляет собой высшую, более сложную форму речи, исторически позднее развившуюся, чем монолог». (Там же. С. 996). Дети ближе к природе. Дети любят поболтать.
Взрослые же били Сократа на рынках. Взрослые оклеветали его. Взрослые приговорили его к смертной казни. Взрослые не понимали и не хотели понимать, чего же от них добивается сын повивальной бабки, зачем ему нужна очередная родившаяся с его помощью душа. Им было не до этого.
Полный смысл слова
В указанной выше работе Л. С. Выготский цитирует мысль Полана: «Смысл Земли – это солнечная система, которая дополняет представление о Земле, смысл Солнечной системы – это Млечный Путь, а смысл Млечного Пути… это значит, что мы никогда не знаем полного смысла чего-либо и, следовательно, полного смысла какого-либо слова. Слово есть неисчерпаемый источник новых проблем. Смысл слова никогда не является полным. В конечном счете, он упирается в понимание мира и во внутреннее строение личности в целом». (Выготский Л. С. Психология развития человека. М., 2005. С. 1004).
Но, если «смысл слова есть источник новых проблем», если слово имеет тенденцию к саморазвитию, то, хотя бы для того, чтобы не заблудиться в хитросплетениях множественных проявлений слова в тех точках пространственно-временного поля, по которым оно по воле судьбы блуждает, меняясь постоянно, необходимо давать ему в каждой точке наиболее точное, приближенное к идеалу определение. Чем в том числе и занимался Сократ, не понятый даже таким систематизатором как Аристотель. Да, у Сократа не все получалось и в данном деле. Достаточно вспомнить уже известное нам определение прекрасного (прекрасное это прекрасное само по себе), чтобы убедиться в этом. Но Сократ велик тем, что он с абсолютной точностью сформулировал проблемы, над которыми будущим поколениям мыслителей нужно было работать!..
Взрослым эта работа оказалась не по плечу, более того, она была им не нужна.
Понимание – мысль – мотивация – вопросы – ответы – понимание…
Хочется напомнить еще одну мысль Л. С. Выготского: «При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточным понимание только одних слов, но не мысли собеседника. Но и понимание мысли собеседника без понимания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание. Точно так же в психологическом анализе любого высказывания мы доходим до конца только тогда, когда раскрываем этот последний и самый утаенный внутренний план речевого мышления: его мотивацию». (Там же. С. 1014).
Даже беглое чтение диалогов Сократа легко убедит заинтересованного человека в том, что Сократ стремился понять мотивы тех или иных высказываний собеседников, мотивы их поведения во время бесед. Понимание мотивации собеседника, собеседников ему нужно было как путеводная звезда: по ней он выбирал те или иные психологические ходы, вопросы, монологи, примеры из истории, цитаты мыслителей прошлого, придумывал разные сценки, а иногда – играл перед собеседниками мини-спектакли. Он психологически многолик, динамичен и точен.
Итоги
Перед тем, как провести психологический анализ диалога «Теэтет» и с его помощью оправдать высказанные мысли о Сократе, я хотел бы подвести итоги к этой главе, которые явятся своего рода постановкой задачи для последующего разговора. Для этого, на мой взгляд, нужно коротко и ясно ответить на вопрос: почему люди не пошли за Сократом?
Потому что они были глупые и ленивые? – Нет, нельзя так оговаривать себе подобных. Это не этично. Кроме того, такой ответ не историчен, а, попросту говоря, ложен.
Потому что люди не догадывались о глубинной правоте Сократа? – И этот ответ ложен. Люди понимали, что многое, о чем говорил, что пытался осуществить сын повивальной бабки, есть истина.
Потому что люди догадывались о том, что путь Сократа неимоверно сложный, что вершина Сократа не досягаема для подавляющего большинства существ разумных, к тому же общественных? – Этот ответ, пожалуй, нельзя назвать ложным! И вот почему.
Как бы плохо, то есть примитивно, не относиться к человеку обыкновенному, к обществу таких же обыкновенных людей, например, к базарным людям, которые били Сократа, всегда били и до сих пор бьют и бить будут ему подобных, как бы наплевательски не относиться к тем, кто приговорил Сократа к смертной казни, нужно помнить о том, что человек обыкновенный и общество обыкновенных людей обладают весьма сильным чувством самосохранения. Это чувство самосохранения проявляется по-разному. Иной раз общество чем-то напоминает самку, которая с покорным безразличием наблюдает битву самцов из-за нее, а затем она с чувством выполняемого долга отдается самцу-победителю, как более достойному продолжить ее род. Вспомним, даже в самых что ни на есть «народных революциях» народ, как правило, отсиживался в своих хижинах, ждал, когда кто-то победит. А затем брал под ручку победителя, либо – как победитель прикажет! – следовал за ним с покорной головой. Иной раз это чувство проявлялось, например, в молчаливом изживании из своей среды, то есть из общества, из народа, любого, кто слишком возвышался над ним, над народом. Сократ слишком уж возвышался над соотечественниками, мудрыми и не очень мудрыми. Они его, говоря языком XX века, молчаливо сдали. Потому что он был слишком не они. «Человеческого, слишком человеческого» в нем было очень много, так много, что оно слишком уж выделяло его над тем, что по аналогии можно назвать «общественное, слишком общественное».
Чтобы обосновать эту мысль, я вынужден напомнить читателю об одной странности в «наследии Сократа»: мне не удалось найти ни одного «базарного диалога» великого грека. Почему ни Ксенофонт, ни Платон, никто другой, в том числе ни один враг Сократа не удосужился написать хотя бы один «базарный диалог», после которого сын повивальной бабки был бы крепко избит согражданами? Почему? И за что Сократа били? Если говорить честно, то лично я не могу найти ничего для толпы оскорбительного в известных диалогах Сократа, такого оскорбительного, за что его нужно было обязательно отмутузить. Не за что бить его. Но ведь – били. Тогда за что же?!
Однажды я совершил крупную педагогическую ошибку. Своим примером, упрямством, азартом я убедил слабого волей человека в том, что он, образно говоря, может «летать», рассказал ему, как и что нужно сделать для этого, помогал, тратил личное время, увлекал, будоражил его. Он разогнался, слегка оторвался от земли, чуть было не «взлетел», а потом, слабенький духом, волей, бухнулся на землю и такое натворил, что сейчас, по прошествии неполных 40 лет, я с содроганием и чувством вины вспоминаю свою ошибку. Ему бы шоферить спокойно, как шоферит его брат, уже дважды отец, трижды дед, всеми уважаемый человек, которому мне стыдно смотреть в глаза. Я в том случае исходил из следующего: если я могу, то и все смогут. Это – действительно, глупый, тупой подход к людям, к действительности.
Не хочу обвинять Сократа, которого я называю одним из величайших педагогов в истории человечества. Но ведь он, как и многие великие учителя, подвижники, мыслители, волей не волей, воздействовали на общество и на конкретных людей обыкновенных так же, как и я на своего приятеля. Так же! Мой-то приятель вовремя не сообразил, что «летать» ему не дано, и разбился. Но, между прочим, глядя на меня, никто из моих друзей детства не решился «летать». И, слава Богу. Мне меньше душевных забот. И хорошо, что у моих друзей сработала внутренняя защита. Эта внутренняя защита хорошо заметна … возле ЗАГСов в дни свадеб. Сколько там браков по расчету – правильных браков. Конечно же, много там браков и по любви, но по расчету-то больше! (Естественно, если внимательно присмотреться к женихам и невестам!). А сколько таких браков было в русских деревнях в былые времена! Система защиты работала надежно, разводов было мало, рождаемость – жуть какая. И прирост населения – на зависть и на страх всем соседям Российской империи. Брак по расчету. Жизнь по расчету. В жизни нужно все рассчитывать заранее, все просчитывать заранее.
А тут Сократ! Говорит вроде бы хорошо, возбуждает людей, завораживает, провозглашает идеалы, по которым людям жить … не дано. Да еще и деньги не берет за обучение, то есть приучает молодых людей наплевательски относиться к самому что ни на есть «общественному, слишком общественному»! Как могли относиться к такому человеку «базарные люди»? - Конечно же, они его обязаны были бить, они его и били. Деньги-то в жизни самое главное для существа общественного, что бы ни говорили об этом великие люди.
Деньги! Во времена «развитого социализма» я услышал от одной женщины, все старшие родственники которой были коммунистами: «Я родилась, потому что у моей бабушки в декабре сорок первого года чудом остался последний, самый маленький золотой слоник. В тот год мой будущий папа получил на фронте серьезное ранение. Его привезли в Москву. Нужно было делать сложнейшую операцию. И бабушка пошла к знаменитому хирургу, отдала ему последнего золотого слоника. Маленького. С кулак. Папа выжил. Чтобы выходить его, бабушке пришлось продать все семейное серебро – золота уже не было». Я ругался с этой молодой тогда еще женщиной, я говорил запальчиво, что не в деньгах счастье, деньги не все могут и прочую романтическую чепуху. Она лишь улыбалась в ответ и саркастически повторяла: «Лично меня родил золотой слоник, а не твой бред!» Позже, когда по возрасту мне пора было выходить из романтического состояния, когда я впервые прочитал «Воспоминания о Сократе» Ксенофонта, мне вдруг вспомнилось моё радиозаводское прошлоё: будучи мастером на участке пропитки одного из цехов Московского радиозавода, я видел, с каким упорством и самопожертвованием женщины разных возрастов вкалывают на вредном производстве, чтобы заработать на хоть совсем малюсенький золотой слоник. И мне уже не казались неверными слова молодой женщины, которая родилась на свет, благодаря золотому слонику с кулак. Более того, я поверил ей и понял, что для «существа общественного» и для самого общества обыкновенных людей деньги – самое главное. Сценку из «Оптимистической трагедии», когда матрос крикнул комиссару: «Моё!..» обыкновенные люди понимали всегда (!) именно так, как понимал это «моё» матрос, а не комиссар-баба. Естественно, большинство из людей обыкновенных, «существ общественных», на людях либо молчали, либо в силу надобности говорили в тон той комиссарше. Так надо было. Но думали-то они по-матросски!
В Сократе было много «человеческого, слишком человеческого». Но гораздо больше в нем было «сократовского». И это «сократовское» не позволяло ему, запрещало ему поверить в «общественное, слишком общественное».
Повторюсь: все, что не делал Сократ, все, чему бы он не учил людей в беседах, было слишком высоко для простолюдинов и, особенно, - для общества простолюдинов. Его педагогическое кредо, его метод поиска истины, отношение к собеседникам, к согражданам, к обществу, к людям не просто «штучны», но слишком высоко «штучны». Кстати сказать, слово «слишком» очень подходит к Сократу. Он слишком любил людей, был слишком уверен, что они достойны его слишком высоких идеалов, что они могут их достичь во всем, в том числе и в познавательном процессе, и в житейских делах, личных и общественных.
Сократово «человеческое, слишком человеческое» находилось в непримиримом антагонизме с афинским «общественным, слишком общественным». И он не мог не понимать этого…
Но мне пора перейти к диалогу «Теэтет», чтобы еще раз проиллюстрировать примеры тончайшего использования Сократом психологических средств в беседах с разными людьми.
«Теэтет»
Предварительные замечания
Некоторые ученые (Теодор Эберт, например) считают, что «Теэтет» является сочинением Платона, использовавшего образ Сократа для завуалированного послания италийским пифагорейцам. А. Ф. Лосев писал, что в диалоге «Теэтет» «имеется … систематическое и беспощадное раскрытие чисто логической беспомощности одностороннего сенсуализма». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 479). Даже эти факты говорят, какое значение имеет данное сочинение для ученых. Но меня интересуют только вопросы, касающиеся средств и методов, используемые Сократом в беседах.
Я убежден в том, что Евклид из Мегар говорил своим собеседникам правду:
«Когда я был в Афинах, Сократ слово в слово передал мне те беседы, которые он вел с ним (с Теэтетом. – А. Т.), - весьма достойные внимания – и, между прочим, сказал, что, судя по всему, этот мальчик непременно прославится, коли достигнет возраста …
Терпсион. Он был прав, как видно. Однако, что это были за беседы? Ты не мог бы их пересказать?
Евклид. Так вот, наизусть, клянусь Зевсом, конечно, нет. Но я записал все это по памяти тогда же, сразу же по приезде домой. Впоследствии, вспоминая на досуге кое-что еще, я вписывал это в книгу, и к тому же всякий раз, бывая в Афинах, я снова спрашивал у Сократа то, что не помнил, а дома исправлял. Так что у меня теперь записан почти весь разговор». (Там же. С. 192-193).
Далеко не все ученые принимают этот пассаж на веру. Они называют диалог «Теэтет» детищем Платона и приводят, по их мнению, веские аргументы в свою пользу. Я, пользуясь случаем, выскажу свои робкие, но обоснованные, аргументы. Написание диалога датируется 369 г. до н.э., когда живы были Евклид, Теэтет, а также ученики Евклида, которым учитель наверняка читал этот диалог. Учеником Евклида являлся, например, Евбулид, который, ко всему прочему, выступал резко против Аристотеля, и уже один этот факт говорит, что он вряд ли мог обойти молчанием ложь учителя. Кроме этого, в 369 г. до н.э. еще жив был Ксенофонт (он умер в 355 г. до н.э.), другие видные люди, для которых имя Сократа не являлось пустым звуком: кто-то из них либо слишком любил его, либо слишком ненавидел, чтобы обойти молчанием ложь по отношению к сыну повитухи. Но, похоже, что никто из древних не усомнился в правдивости Евклида и записанного им со слов Сократа диалога, который Платон, вполне возможно, мог литературно обработать, пригладить, но не более того. Иначе обязательно поднялся бы шум, отзвуки которого просто не могли не дойти до наших дней. В конце концов, тот же Диоген Лаэртский наверняка написал бы об этом в своем труде.
Об этих рассуждениях важно помнить потому, что речь-то идет о Сократе, а не о Платоне! Сократ создал свою вселенную. Она, как бы не подвергали сомнению ее существование и активное функционирование некоторые пессимисты, продолжает жить с людьми, в людях, в обществе. Она имеет свое многогранное качество – Сократово качество, которое в диалогах с особой силой воздействия на читателя проявляется в тех местах, где, как гитарная струна, волнуется пространство творческого диполя «учитель – ученик», волнуется в предвкушении родов души, то есть рождение учеником истины. Это Сократово поле. Только Сократ мог создавать его. Только Сократ мог внушить любому (!) собеседнику, что говорят они на равных, что Сократ всего навсего принимает роды души, но не учит. Это – важнейший, на мой взгляд, момент в Сократовом диполе «Учитель-Ученик».
Диалог «Теэтет»
Диалог начинается с того, что Феодор из Кирены, известный математик, астроном и музыковед, дает характеристику подростку Теэту: «… Ни в ком не замечал я таких удивительно счастливых задатков. С легкостью усваивать то, что иному трудно, а с другой стороны быть кротким, не уступая вместе с тем никому в мужестве. Действительно, в ком столь же остры ум, сообразительность и память, как у этого юноши, те по больше части впечатлительны и норовисты, они носятся стремительно, как порожние триеры, и по природе своей скорее неистовы, чем мужественны; а более уравновешенные, те как-то вяло подходят к учению, их отягощает забывчивость. Этот же подходит к учению и любому исследованию легко, плавно и верно, так спокойно, словно бесшумно вытекающее масло, - и я удивляюсь, как в таком возрасте можно такого достичь». (Там же. С. 194).
Затем он говорит о некоем внешнем сходстве подростка с Сократом, который, получив своего рода вводную, то есть такой прекрасный, точный, не многословный, психологически емкий портрет, именно с этого сходства (а сын повитухи, как хорошо известно, красотой не отличался) и начинает знакомство с Теэтетом. Причем сделал он этот легко, как бы случайно. Мне сказали, что мы с тобой похожи, подойти ко мне, «чтобы я мог разглядеть самого себя – что за лицо у меня». Великолепный ход! Всем хорошо известно, как страдают подростки из-за «физических недостатков», типа вздернутого носа, глаз навыкате… Сократ уравнял себя и юного собеседника одной этой репликой. Но сделал он это не ради душещипательных разговоров о том, что, мол, человек прекрасен делами… Для Сократа главное возбудить энергию поиска. Он моментально сбивает с души собеседника возможный осадок, оставляет на несколько вопросно-ответных мгновений эту тему, как тень, как опору для рывка в диалоговое, познавательное пространство и идет по нему вместе с юным новым знакомым.
Не забывая при этом хвалить его, подростка, а, хваля, не забывает Сократ о мысли, которая есть истина, к которой они оба устремляются, радуясь такому случаю: умный с умным встретились. При этом не забывает он и находящегося рядом Феодора – учителя Теэтета. Нельзя об этом забывать! Нужно проявить искреннее уважение к учителю – ученик же рядом. И при этом нужно оставаться самим собой, то есть вести всех собеседников по своим линиям к мысли, к истине.
С гордым, надменным, уже решившим посвятить себя политической деятельности, весьма не глупым Алкивиадом Сократ вынужден был начинать разговор иначе. Я уже об этом писал. В том случае сыну повитухи понадобилось большое экспозиционное пространство для настроя, для психологической подготовки собеседника. После чего Сократ не спеша перешел к завязке, то есть к постановке задачи, которую они должны были решить в Алкивиадом. Здесь, в беседе с Теэтетом не было необходимости расхваливать собеседника (попросту говоря, лебезить перед ним). Теэтет – иной человек. Он бы почувствовал фальшь, игру, ему быстро наскучили бы дифирамбы в свой адрес даже от Сократа. Теэтет, судя по характеристике, данной ему Феодором, всегда готов и желал работать, то есть учиться, мыслить, искать. И Сократ использовал это качество юного собеседника.
Несколько минут беседы и – серьезнейший вопрос: «Скажи честно и благородно, что, по-твоему, есть знание?»
В «Философском энциклопедическом словаре» (М., 1989) подросток Теэтет мог бы прочесть: «Знание – объективное отражение характеристик в сознании человека». В «Советском энциклопедическом словаре» (М., 1979): «Знание – проверенный практикой результат познания действительности, верное ее отражение в мышлении человека». В «Философском словаре» (М. 1980): «Знание – продукт общественной материальной и духовной деятельности людей; идеальное выражение в знаковой форме объективных свойств и связей мира, природного и человеческого».
Киренский подросток, естественно, этих определений не знал, он ответил так: «… И то, чему кто-то может научиться у Феодора, - геометрия и прочее… есть знания и, с другой стороны, ремесло сапожника и других ремесленников – все они и каждое из них есть не что иное, как знание». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 196).
Читатель может, во-первых, сделать вывод о том, что определения современные и определения Теэтета имеют что-то общее, в том числе и то, на что обратил внимания Сократ: «Спросили у тебя одну вещь, а ты даешь мне много замысловатых вещей вместо одной простой». И далее сын повитухи с помощью своего метода, но при этом, учитывая, с кем он говорит, приводит собеседника к отрицанию данного им определения, затем еще одного определения. Затем, когда возникает необходимость развенчать Протагора (учеником которого был Феодор), Сократ призывает Феодора продолжить беседу. Он не может допустить, чтобы подросток сделал это. Но Феодор, понимая, куда приведет его самого беседа, пытается спрятаться за спиной ученика. Сократ вынужден прибегнуть к «монологу», в котором он от имени Протагора защитил Протагора же, что не мог не заметить Феодор.
Это ведь тоже психологический тонкий прием. Одним выстрелом Сократ убивает трех зайцев: располагает к себе Феодора, еще в большей степени – Теэтета, а затем переходит в атаку.
«Сократ: А скажи, не заметил ли ты, что, когда Протагор только что держал речь и порицал нас за то, что, толкуя с детьми, мы используем для опровержения его положений робость ребенка, он тем самым, отвергая всякие забавы и требуя уважения к своей мере всех вещей, велел нам серьезно отнестись к его рассуждению?
Феодор. Как было не заметить, Сократ!
Сократ. Ну и что? Прикажешь послушаться его?»
Что обязан был ответить Феодор? – Конечно же, вот что: «И даже очень!»
И он вступает в разговор. Третий заяц убит.
И уже полностью завладев доверием и вниманием всех собеседников, Сократ дает себе волю. Он говорит больше – и его слушают. Слушают внимательно – о чем говорят пусть и односложные, но в тему, ответы Феодора. Подобный разговор, хоть и приятный даже Сократу, все же не мог его удовлетворить. Он «разговаривает» Феодора, и тот, уже смирившись с логикой Сократа, говорит много… Словно бы выключатель какой-то повернул сын повитухи, диполь «Сократ – Феодор» озарился светом мысли, генерирующей с Сократовой частотой познания.
Феодор «сделал свое дело», Феодор может и помолчать! Мысль Протагора о том, что «человек – мера всех вещей…» повергнута, пора возвращаться к разговору о том, что такое знание, чтобы «с помощью повивального искусства разрешить Теэтета от бремени мыслей о знании».
Теэтет предлагает второй ответ на вопрос, что же такое знание: «Знание есть ощущение». Сократ с помощью хитроумных вопросов вынуждает собеседника опровергнуть свое же собственное утверждение и признать: «Теперь мне стало совершенно ясно, что знание есть нечто иное, нежели ощущение». И он предлагает еще одно определение: «Знание есть истинное мнение».
Сын повитухи, понимая, что его юный собеседник раззадорился, говорит ему перед началом нового витка вопросно-ответных рассуждений: «Только смелее рассуждать, Теэтет, и не отвечать так робко, как раньше. Если мы будем так поступать, то одно из двух: либо мы найдем то, что ищем, либо уж не будем считать, что знаем то, чего вовсе не знаем. Впрочем, и этой наградой не стоит пренебрегать». (Там же. С. 245).
Не забывая хвалить Теэтета за удачные ходы и ответы, Сократ с каждой вопросно-ответной парой незаметно усложняет задачу исследования, внимательно отслеживая состояние собеседника: остается ли тот в теме. И, в конце концов, Сократ рискует сознаться Теэтету: «А по-твоему не бесстыдство, не зная знания, объяснять, что значит «знать»? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту рассуждения. Уже тысячу раз мы повторили: «познаём» и «не познаём», «знаем» или «не знаем», как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг, мы опять употребляем слова «не знать» и «понимать», как будто бы уместно ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены». (Там же. С. 257).
Этим откровением Сократ мог бы загнать в тупик слабого собеседника. Теэтет выдержал удар и задал ему естественный вопрос: «Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?» Сократ, в свою очередь, отвечает: «Никаким, пока я – это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегнуть этого и упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я возьму на себя смелость сказать, что такое «знание»? Мне кажется, какая-то польза в этом была бы.
Теэтет. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов, то все равно получишь полное прощение». (Там же. С. 257-258).
Я не буду пересказывать либо цитировать попытку Сократа дать определение знания, но она заканчивается его же словами: «На самом же деле, видимо, это (истинное мнение и знание, - А. Т.) разные вещи». (Там же. С. 263).
Теэтет не может оставить этот вопрос открытым. Он говорит: «Сейчас я вспомнил, Сократ, что слышал от кого-то, но потом забыл: он говорил, что знание – это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то непознаваемо… а то, что его имеет, познаваемо».
Начинается новый виток рассуждений. Хочу подчеркнуть, чистых рассуждений! В конце концов, они приводят и Сократа и, что очень важно, Теэтета, к выводу: «И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правильным мнением, пожалуй, не есть знание». (Там же. С. 274).
И завершается этот диалог вот как:
«Теэтет. Видимо, нет.
Сократ. И мы все еще беременны знанием и мучимся им, милый друг, или уже все родили на свет?
Теэтет. Клянусь Зевсом, с твоей легкой руки я сказал больше, чем в себе носил.
Сократ. И все это наше повивальное искусство признает мертворожденным и недостойным воспитания?
Теэтет. Решительно все.
Сократ. Итак, если ты соберешься родить что-то другое, Теэтет, и это случится, то после сегодняшнего упражнения плоды твои будут лучше; если же ты окажешься пуст, то меньше будешь в тягость окружающим, будешь кротким и рассудительным и не станешь считать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь мое искусство умеет добиваться только этого, а больше ничего, да я и не знаю ничего из того, что знают прочие великие и удивительные мужи, сколько их есть и сколько их было. А повивальное это искусство я и моя мать получили в удел от бога, она – для женщин, я – для благородных юношей, для тех, кто прекрасен…» (Там же. С. 275).
А прекрасен и добр, по мнению Сократа, тот, «кто говорит прекрасно». А говорит прекрасно тот, кто пользуется в своей речи «чистыми рассуждениями». И именно этому, «чистым рассуждениям», учил Сократ с помощью майевтики.
Итоги
В беседе с талантливым подростком, нацеленным на интеллектуальный труд, Сократ:
одной фразой расположил к себе Теэтета,
тут же задав ему серьезный вопрос, тем самым как бы признал его как равного себе собеседника, чтобы вывести его на диалог равных,
вовремя и ненавязчиво хвалил его за удачные мысли,
шел в беседе от его определений знания к его же собственным отрицаниям своих же определений,
постепенно усложнял задачу,
постепенно же будировал энергию познания в душе у юного собеседника, что выражалось, в частности, в более или менее развернутых ответах, репликах Теэтета,
абсолютно точно с этической точки зрения вынудил принять участие в разговоре учителя Теэтета, при этом Сократ беседовал с ним уважительно – в присутствии ученика,
и только в разговоре с Феодором он позволил себе говорить относительно крупные монологи (к ним, вполне возможно, Теэтет еще был не готов),
даже столь значительная по смыслу и по объему «врезка» в диалог между подростком и учителем не рассеяла внимание Теэтета, то есть оставила его мысли, его внутреннее состояние в теме разговора,
не побоялся (он никогда этого не боялся!) признать, что сверхзадача диалога с Теэтетом (определение знания) решена им не была,
зато решена была самая главная задача Сократа: сохранив «чистоту рассуждений», показать на примере познавательную мощь и прелесть майевтики. На мой взгляд, именно в этом состоит непреходящая ценность Сократовых диалогов для всех времен и народов, для всех людей думающих. Именно «чистота майевтических рассуждений» на фоне совсем близкого к абсолютному психологическому чувству и чувствованию собеседника и филигранному использованию этого чувства и чувствования позволяли Сократу совершать воистину в беседах с разными людьми. Именно в этом Сократ остался недосягаем, не подражаем, не превзойденным – никем,
диалог «Теэтет» являет собой яркий пример диалога равных.
Нужно ли было Сократу умирать
Эпоха мудрых и мудрецы
Период истории Земного шара с VIII по III в. до н.э. я называю Эпохой мудрых. Он был для людей, влюбленных в мысль, одновременно прекрасным и тягостным. Вспомним!
Лао-Цзы покинул мир людей, ушел в горы.
Конфуция не понял ни один правитель. Да и люди обыкновенные часто не понимали его. И Мэн-Цзы остался не понятым. И Мо Ди. И Хань Фэй, принявший яд…
Учение Заратуштры не приняли соотечественники, и он бежал в Восточный Иран.
Пифагора не приняли соотечественники, и он бежал в Южную Италию, в Кротон. Но и там, в конце концов, люди отнеслись к нему крайне жестоко, предав огню созданный им орден и многих учеников вместе с самим учителем. Анаксагору, Фемистоклу, Мильтиаду, Периклу и другим мыслителям и политическим деятелям пришлось испытать суровые удары судьбы от соотечественников. Гениального скульптора Фидия обвинили в краже золота.
Пророка Исайю по приказу царя Манасии перепилили деревянной пилой между кедровыми досками. И у других библейских пророков жизнь была суровой, мягко говоря.
От руки царствующего брата погиб скифский мудрец Анахарсис.
Этот список можно продолжать довольно долго. Мудрецам, умнейшим людям жилось в самую прекрасную для мудрецов эпоху очень не сладко. Их не понимали родные, соотечественники, повелители. Они сами друг друга не понимали и действовали по отношению к братьям по мудрости зачастую крайне жестоко. Достаточно вспомнить, что сам Платон в многочисленных сочинениях ни разу не упомянул имя величайшего философа Демокрита. Готовы были уничтожить друг друга во время случайной встречи бывшие друзья Госала Маккхали, основатель адживики, и Махавира, основатель джайнизма. Они расстались непримиримыми врагами. Что уж говорить о людях иного склада! Цинь Шихуанди, основатель империи Цинь в Поднебесной, приказал уничтожить в огне все конфуцианские книги и закопать живьем 400 ученых-конфуцианцев. Это случилось на исходе Эпохи мудрых, в конце III в. до н.э.
Об этом нужно помнить, оценивая последний подвиг Сократа, подвиг, к которому вела сына повивальной бабки и камнереза его же собственная философия, его отношение к жизни, к друзьям, к согражданам, к Отечеству, а Отечество, как и родителей, не выбирают.
Человек по натуре добр? Человек по натуре зол?
Предваряя разговор о последних днях величайшего из греков, можно еще раз повторить: он просто обязан был выпить бокал с цикутой. Иначе он бы не был Сократом.
Человек – существо не идеальное. Пифагор, я вынужден повториться, говорил с грустью, что в человеке больше зла, чем добра. Прав ли был Пифагор? Этот важный, в том числе, и для данной темы вопрос, задавали в Эпоху мудрых все великие мыслители. От ответа на данный вопрос Учителем зависит его педагогическая доктрина, система. Пифагор был честен и последователен. Он исходил в выборе средств и методов обучения именно из идеи о том, что человек по натуре зол.
А Сократ? Он человека злым не считал, хотя в некоторых случаях мог заклеймить позором того, кто этого заслуживает. Вся жизнь афинского мыслителя, его учение, последний бой с врагами, и поведение на суде, и блистательные беседы с друзьями в предсмертные дни говорят о том, что он считал человека по натуре добрым
Но кто же из мыслителей прав в данном вопросе? Зол или добр человек? Я отвечаю на этот вопрос следующим образом.
Одни мудрецы говорят, что человек по натуре добр, и они правы. Другие мудрецы, не менее мудрые, говорят, что человек по натуре зол, и они правы. Но если политикам, законодателям и государственным деятелям в своей деятельности нужно исходить из того, что человек по натуре зол, и тогда пользы будет гораздо больше, чем вреда, то люди творческого труда должны исходить из того, что человек по натуре добр, и тогда всем будет хорошо.
Судьбы Пифагора и Сократа, перечисленных и не перечисленных философов Эпохи мудрых, чем-то схожие трагическими финалами, будто бы опровергают предложенную формулу. И тот, и другой, равноценно великие, пришли к одному и тому же финалу: их не поняла толпа, убила. Убила, чтобы возлюбить. Не понять – это уж слишком для толпы, но полюбить. Значит, оба они в равной степени не правы и правы одновременно. А значит, в нашей формулировке есть либо некий внутренний изъян, либо недоговоренность. Человек вправе выбирать любой путь познания и самопознания, коль скоро Пифагор и Сократ, всё ведающие, выбирали и выбрали свои пути. И смысл этой недоговоренности состоит именно в праве, в возможности избирать свой путь. Финал в результате выбора пути и следования по нему будет либо Пифагоров, либо Сократов, либо, если повезет, Платонов. Любого, избравшего свой путь, могут убить, чтобы полюбить. Но не понять.
Сократу важно было, чтобы его поняли.
Пить или не пить цикуту?
События, о которых поведано в диалоге «Горгий», происходили приблизительно в 405 г. до н.э., то есть за несколько лет до суда над Сократом. По мнению А. Ф. Лосева, этот диалог был написан в 380 г. до н.э. Я уже принял мнение тех, кто считает, что Широкий, как звали Платона, «списывал» своего учителя хоть и по воспоминаниям, но с натуры, и поэтому я считаю, что эти события действительно происходили в 405 г. до н.э.
Отвечая на очередную реплику Калликла, Сократ говорит: « … Я был бы и в самом деле безумцем, Калликл, если бы сомневался, что в нашем городе каждого может постигнуть какая угодно участь. Но одно я знаю твердо: если я когда-нибудь предстану перед судом и мне будет грозить одна из опасностей, о которых ты говоришь, обвинителем моим и правда будет негодяй – ведь ни один порядочный человек не привлечет невинного к суду, - и я не удивлюсь, услышав смертный приговор. Объяснить тебе, почему?
Калликл. Конечно!
Сократ. Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать – единственный) подлинно занимаюсь искусством государственного управления и единственный среди нынешних граждан применяю это искусство к жизни. И раз я никогда не веду разговоров ради того, чтобы угодить собеседнику, но всегда, о чем бы ни говорил, - ради высшего блага, а не ради особого удовольствия, - раз я не хочу следовать твоему совету и прибегать к хитрым уловкам, мне невозможно будет защищаться в суде. Снова приходят мне на ум слова, которые я сказал Полу: судить меня будут так, как дети судили бы врача, которого обвинил перед ними повар. Подумай сам, как защищаться такому человеку перед таким судом, если обвинитель заявит: «Дети, этот человек и вам самим причинил много зла, и портит младенцев, пуская в ход нож и раскаленное железо, изнуряет вас, душит и одурманивает, назначая горькие-прегорькие лекарства, морит голодом и томит жаждой – не то что я, который закармливает вас всевозможными лакомствами!» Что по-твоему, мог бы ответить врач, застигнутый такой бедой? Ведь если бы он ответил правду: «Все это делалось ради вашего здоровья, дети», - представляешь себе, какой крик подняли бы эти судьи? Оглушительный.
…
Сократ. В таком же самом положении, нисколько не сомневаюсь, очутился бы и я, если бы попал под суд. Я не смогу назвать ни одного удовольствия, которое я бы им доставил, а ведь именно в этом, на их взгляд, заключаются услуги и благодеяния, тогда как я не хвалю тех, кто их оказывает, и не завидую тем, кто их принимает. И если кто скажет про меня, что я порчу и одурманиваю молодых или оскорбляю злословием старых – в частных ли беседах или в собраниях, - я не смогу ответить ни по правде – что, дескать, все слова мои и поступки согласны со справедливостью и вашим желанием, граждане судьи, - ни каким-либо иным образом. Да уж, видимо, какая бы участь ни выпала, а придется терпеть.
Калликл. И, по-твоему, это прекрасно, Сократ, когда человек так беззащитен в своем городе и не в силах себе помочь?
Сократ. Да, Калликл, если он располагает тем единственным средством защиты, которое ты за ним признал, и даже не один раз, - если он защитил себя тем, что никогда и ни в чем не был несправедлив – ни перед людьми, ни перед богами, ни на словах, ни на деле; и мы с тобою не раз согласились, что это помощь – самая лучшая, какую человек способен себе оказать. Вот если бы кто-нибудь меня уличил, что я не могу доставить себе и другим такой помощи, мне было бы стыдно, где бы меня ни уличили – в большом ли собрании или в малом или даже с глазу на глаз, - и если бы умирать приходилось из-за этого бессилия, я бы негодовал. Но если бы причиною моей гибели оказалась неискушенность в льстивом красноречии, можешь быть уверен, я бы встретил смерть легко и спокойно. Ведь сама по себе смерть никого не страшит, разве что человека совсем безрассудного и трусливого, страшит совершенная несправедливость, потому что величайшее из всех зол – это когда душа приходит в Аид обремененной множеством несправедливых поступков…(Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 568 – 569).
Зло неистребимо и поэтому…
В диалоге «Теэтет» Сократ, в частности, говорит: «Но зло неистребимо, Феодор, ибо непременно всегда должно быть что-то противоположное добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную природу и этот мир посещает оно по необходимости. Потому-то и следует пытаться как можно скорее убежать отсюда туда. Бегство – это посильное уподобление богу, а уподобиться богу – значит стать разумно справедливым и разумно благочестивым. Однако, добрейший мой, не так-то легко убедить большинство, что вовсе не по тем причинам, но каким оно считает нужным избегать подлости и стремиться к добродетели, следует об одном радеть, а о другом – нет, чтобы казаться не дурным, а добрым человеком. Это, как говорится бабушкины сказки. Истина же гласит так: бог никоим образом не бывает несправедлив, напротив, он как нельзя более справедлив, и ни у кого из нас нет иного способа уподобиться ему нежели стать как можно более справедливым. Вот здесь-то и проявляются истинные возможности человека, а также ничтожество его и бессилие. Ибо знание этого есть мудрость и подлинная добродетель, а незнание – невежество и явное зло. Прочие же мнимые возможности и премудрости оборачиваются грубостью в делах государственного правления и пошлостью в искусствах. Поэтому людям несправедливым и неблагочестивым в словах и поступках лучше всего не позволять искусно злоупотреблять своей злокозненностью, ибо они кичатся своим позором и не предполагают даже услышать, что они – вздорный люд, то есть бремя земли, а не благоспасаемая опора отечества…». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 232-233).
Эта речь сына повивальной бабки является еще одним обоснование мысли о том, что Сократ в последние годы жизни чувствовал, предвидел скорую смерть. И он не тяготился этим. Скорее наоборот.
Я не имею права говорить о том, что величайший из Учителей разуверился в людях – он слишком любил их. Но такие откровения, как цитируемая ниже фраза, говорят именно об этом. Вспомним, сам же Сократ говорил, что очень хороших и очень плохих людей мало, а обыкновенных – очень много! «Но скажи мы им, что если они не изменят своих наклонностей, то и после смерти не примет их свободный от зол край, а будут они и там вечно иметь подобие своему образу жизни, дурные в обществе дурных, - я не сомневаюсь, что ловкачи и проходимцы будут слушать нас как каких-то безумцев. (Там же. С. 233).
Самый сложный вопрос
Последние дни жизни Сократа, его упрямое нежелание последовать совету друзей и бежать из города, столь же упрямое непонимание учениками своего учителя, породили, как почему-то считают очень многие люди, до сих пор не решенную задачу, безответный и самый сложный вопрос: «Прав ли был Сократ?» В самом деле, прав ли Сократ?
Добрые люди отвечают на него так: «Сократу нужно было бежать из города. Афиняне через некоторое время поняли бы совершенную ими ошибку, раскаялись бы и пригласили Сократа в город. Тем самым Сократ помог бы согражданам, которых он очень уважал и ценил, исправить собственную ошибку. Разве есть в этом что-либо предосудительное? Разве любой мудрец не думает о том, чтобы сограждане не делали ошибок, а уж если сделали, то исправили бы их чем быстрее?» Другие, столь же добрые люди говорят так: «Сократ не имел права нарушать законы государства. Он продемонстрировал яркий пример законопослушания. Он все сделал верно». Повторюсь, и те, и другие люди – добрые. Они искренно жалеют Сократа. Они столь же искренно верят в свою правоту.
Жить или не жить?
Именно так стоял вопрос перед Сократом во время суда, после вынесения смертного приговора и в напряженные дни и часы ожидания корабля с Делоса, после прибытия которого в Афины сын повивальной бабки должен был выпить бокал с цикутой.
Жить или не жить.
Гораздо позже этого эпизода мировой истории американский писатель Генри Торо напишет, что если в стране честных людей сажают в тюрьму, то место честного человека в данной стране в тюрьме. Если продолжить эту мысль, то можно сказать и так: «Если в стране честных и невиновных людей приговаривают к смертной казни, то любой честный и невиновный человек в этой стране должен без суда и следствия выпить бокал с цикутой». Сократ эту мысль знал. Но знал он и другое: законы государства нужно чтить и соблюдать свято. В мысли, озвученной Генри Торо, есть некий импульс «закононепослушания», который не понравится ни одному правителю. В самом деле, если тебя в тюрьму не сажают по закону, то тебе, хоть ты и очень честный человек, в тюрьме делать нечего. И пить бокал с цикутой тебе грешно. Живи, занимайся своими делами и жди, пока посадят. По закону.
Подавляющее большинство повелителей всех стран и эпох однозначно решают сложнейший Сократов вопрос: древний грек поступил исключительно правильно, хотя по-человечески его жаль.
Поражение или победа?
И на этот вопрос разные люди отвечают по-своему. Одни говорят, что Сократ, отказавшись от компромисса, предлагаемого друзьями, проиграл свой последний бой. Ему нужно было бежать и тем самым дать возможность согражданам исправить допустимую ими ошибку, чтобы вернуться в Афины в ореоле славы. Такая возможность у него была. Он отказался от нее, он отказался от возможности, вернувшись, продолжать свое дело на благо сограждан. Значит, он не только проиграл, но и предал собственные идеалы.
Другие люди (и я вместе с ними) считают, что Сократ выиграл свой последний бой за явным преимуществом. Он не пошел на поводке у толпы, он своим поведением в суде остался тем же Сократом, которого били люди за Истину на рынках, которого высмеивали завистники. Он остался мудрецом Эпохи мудрых: наивным, беззащитным, добрым искателем высших человеческих ценностей.
Мысли древних греков
Во всех цивилизационных центрах планеты в Эпоху мудрых тема взаимоотношений великих мыслителей с учениками, согражданами, государством, законами волновала многих. Я ограничусь цитированием Фукидида, Лисия и Ксенофонта, младших современников Сократа.
Фукидид
Ведь когда люди терпят поражение именно в том, в чем они особенно сильны и искусны, то тем скорее они теряют уверенность, словно и вообще никогда не верили в свои силы. И после столь неожиданного для их гордости поражения они теряют мужество и более не считают себя способными совершить то, на что у них еще могло бы хватить силы. (Фукидид. История. М., 1993, С. 341).
Большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды. (Там же. С. 13).
Не оставляя текущих дел, вы должны трудиться еще и для будущего (ведь добывать доблесть «тягостным потом» вам завещали отцы). (Там же. С. 53).
Государства, хотя и с менее совершенными, но твердыми законами (но соблюдающие их), могущественнее тех, где законы превосходны, но бессильны. (Там же. С. 126).
Более простые и немудрящие люди, как правило, гораздо лучшие граждане, чем люди более образованные. Ведь те стараются казаться умнее законов. (Там же. С. 126).
Кто не заботится о будущности детей, тот не может принимать справедливые и правильные решения на пользу своих сограждан. (Там же. С. 183).
В человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться. (Там же. С. 256).
Хорошему гражданину подобает ценить и собственную жизнь, и свое достояние. Ведь такой человек и в личных интересах особенно будет заботиться о благе родины. (Там же. С. 266).
Лисий
По моему крайнему убеждению, все государства для того устанавливают себе законы, чтобы, в случае какого затруднения, мы могли обратиться к ним и посмотреть, что нам делать. (Лисий. Речи. М., 1994. С. 53.).
Они (афиняне - А. Т.) первые и единственные в то время изгнали бывших у них царей и установили у себя демократию, полагая, что свобода всех производит величайшее единодушие. Так как надежды при опасностях были у всех одинаковы, то они жили с чувством гражданской свободы в душе; по закону оказывали почет хорошим и карали дурных; властвовать друг над другом путем насилия, думали они, свойственно диким зверям, а люди должны законом определять справедливое, словом убедить, делом повиноваться тому и другому; закон должен быть царем, слово – наставником. (Там же. С. 61).
Когда человек делит свою жизнь между врагами и доносчиками, то такая жизнь уже не в жизнь. (Там же. С. 90).
Сожаления заслуживают не те, которые караются смертью справедливо, а те, которые несправедливо. (Там же. С. 93).
Представляется опасность, что даже честные граждане, при виде одинакового почета, оказываемого дурным, сойдут с честного пути, зная, что люди, оказывающие почет дурным, вместе с тем предают забвению хороших. (Там же. С. 274).
Ксенофонт
Дети (персов), посещающие школу, постоянно учатся справедливости. Как они говорят, посещают школу они именно для этой цели, наподобие того, как наши дети (афиняне) ходят в школу, как они говорят, чтобы учиться там грамоте. (Ксенофонт. Киропедия. М., 1993. С. 7).
Боги дали в удел людям, искусным в делах, лучшую жизнь, чем неумелым; трудолюбивым помогают достигать цели скорее, чем бездеятельным, заботливым – быть увереннее в своей безопасности, чем беззаботным. А раз надо стать именно таким, каким нужно, чтобы добиться успеха, то лишь при этом условии можно обращаться к богам с просьбой о каком-либо благе. (Там же. С. 26).
Путь к тому, чтобы казаться более разумным, не короче ведущего к тому, чтобы стать разумным в действительности. (Там же. С. 31).
Трудно ли понять Сократа?
Сократа понять легко!
Настало время высказать свое мнение на вопрос, который волновал, пугал и путал многих, в том числе и великих людей, пытавшихся разобраться не только в философии Сократа, но и в его решении уйти из жизни, отвергнув просьбы друзей спасти его.
Забегая вперед, я, пока бездоказательно, осмелюсь заявить, что Сократа понять легко, но для этого надо признать аксиоматичной следующую формулу: жизнь гениальных людей логична, как и жизнь вообще. Эта логика жизни гениев часто ускользает от внимательного взора даже великих людей, очень честных мыслителей. Именно поэтому проблема Сократа (и философская, и житейская) показались им очень уж сложной.
«Трудно понять последние часы жизни Сократа, описанные с такой потрясающей силой в платоновском «Федоне», а когда начинаешь понимать, становится жутко. Что-то такое знал этот гениальный клоун, чего не знают люди… Да откуда эта легкость, чтобы не сказать легкомыслие, перед чашей с ядом? Сократу, который как раз хвалился тем, что он знает только о своем незнании, Сократу – все нипочем. Посмеивается себе, да и только. Тут уже потом зарыдали около него даже самые серьезные, а кто-то даже вышел, а он преспокойно и вполне деловито рассуждает, что вот когда окостенение дойдет до сердца, то – конец. И больше ничего.
Жуткий человек! Холод разума и декадентская возбужденность ощущений сливались в нем в одно великое, поражающее, захватывающее, даже величественное и трагическое, но и в смешное, комическое, легкомысленное, порхающее и софистическое.
Сократ – это, может быть, самая волнующая, самая беспокойная проблема из всей истории античной философии». (Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 2000. С. 93-94).
Логика жизни и смерти
Я не зря в предыдущих главках привел цитаты младших современников сына повивальной бабки, они помогут мне обосновать мысль о том, что, во-первых, его жизнь была удивительно логичной, во-вторых, сам Сократ это знал, и, в-третьих, именно поэтому его смерть была логичной.
Начну с обоснования первого утверждения.
Известно, что еще до рождения Сократа, в VII-V вв. до н.э., в таких цивилизационных центрах Земного шара, как Египет, Междуречье, Индостан, Поднебесная, Средиземноморье, появились мыслители, которые начали осмыслять и перерабатывать накопленные до них знания в стройные системы. Этих мыслителей вполне можно назвать отцами науки, основателями строгого, научного мышления. В эти же столетия появилась необходимость дифференциации знаний, вычленения из уже могучего объема знаний разных научных дисциплин, в том числе, например, и таких, как теория познания, этика, эстетика и так далее. Гаутама Будда в Индии, Лао-Цзы, Конфуций в Китае принципиально не хотели заниматься метафизическими, а также космологическими и религиозными проблемами, считая, что человек и общество самоценны, и эту самоценность нужно исследовать, осмыслять. В греческом мире Сократ первым стал разрабатывать проблемы познания, прекрасного, как философского понятия, и так далее. При этом он остался на пограничье двух познавательных миров, искусства и науки. Современные ученые считают, что научное мышление, наука вычленилась из познавательного процесса в греческом мире в V-IV вв. до н.э. в трудах Платона и Аристотеля. Я не буду им возражать, но лишь напомню, что мы на данном этапе исторического познания не знаем в полном объеме труды досократиков, да и тех, кто работал во время Сократа. А значит, мы не имеем полного права делать подобного рода утверждения. Так или иначе, но Сократ не оторвался полностью от системы мышления «донаучного», которое, если попытаться коротко охарактеризовать его, было более объемным, сочетая в себе мышление, свойственное людям искусства, а также мышление научное, и мифологическое, и теологическое, и эмоциональное, и мышление народное.
Именно поэтому не лишенный эмоционального же заряда знаменитый мыслитель, крупнейший знаток античности А. Ф. Лосев писал:
«Кто читал Платона, тот знает, какие метафизические страсти возбуждал в то время экстаз мысли, разгул знания, некая прямо эротическая исступленность рассудка. Начало этому положил Сократ. Софисты были для этого слишком несерьезны. Сократ – это рассудочное исступление философа». (Лосев А. Ф.. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 2000. С. 61).
«Рассудочное исступление философа» - это как раз то, что роднило Сократа с миром, уходящим, с мышлением объемным, даже не синкретическим в том смысле, в котором это слово понимается в наши дни, а именно объемным, охватным снаружи и изнутри. Синкретизм – нерасчлененность, характеризующая неразвитое состояние какого-либо явления, например, искусства на первоначальных стадиях развития человеческой культуры, когда музыка, пение, танец, поэзия не были отделены друг от друга. Уже в этом определении внимательный читатель почувствует снисходительное отношение к синкретическому мышлению древних, которых ученые XVIII-XX вв. если и не называли недорослями, то считали таковыми. Недоросли. Лишь на излете XX в. появились слабые попытки возродить объемное мышление древних…
Но не буду отвлекаться от темы Сократа, который «впервые заговорил о предмете знания, понимая его не общестихийно, но именно специфически познавательно». (Там же. С. 64). В этой фразе тоже есть некий намек на «недорослость» древних.
Мыслителей Эпохи мудрых понять можно. Не от хорошей жизни они отошли от синкретического (в очень хорошем смысле этого слова), научного мышления (да-да, на мой взгляд, это было все-таки научное мышление, а не мышления недорослей) к дифференциации могучего мыслительного потока. И дело даже не в том, что к VIII в. до н.э. человечество накопило громадный рюкзак знаний. Дело в том, что человечеству в целом и каждому человеку в отдельности свойственно выбирать легкие пути, в том числе и легкие пути в познании. Именно поэтому человечество наперекор советам мудрейших изобрело письменность, которую в настоящее время практически все ученые считают самым главным изобретением людей, превосходящим во много раз по своей значимости изобретение колеса. Но вот какая незадача произошла с этой письменностью! Некоторые особо упрямые мыслители упрямо не хотели записывать свои речи, свои мысли. Среди этих упрямцев мы видим Будду, некоторых Библейских пророков, некоторых китайских мыслителей, скифа Анахарсиса и главного нашего героя Сократа.
Об этом идет речь в диалоге «Федр».
Однажды в столицу Египта город Фивы явился на прием к фараону Тамусу мудрец Тевт. Он изобрел число, счет, геометрию, шашки, игру в кости, письмена и, как написано в диалоге «Федр», стал показывать повелителю и всем собравшимся во дворце свои новинки, объясняя с гордостью первооткрывателя, какую пользу они принесут людям и государству в целом. «По поводу каждого искусства Тамус… много высказал Тевту хорошего и дурного» (Платон. Собрание сочинений в 4-х томах. Т.2. С. 186).
Наконец дело дошло до письмен, которые, по мнению Тевта, должны были сделать египтян мудрыми и памятливыми.
Фараон, однако, был иного мнения. «В души научившихся им (письменам), - сказал мудрый повелитель, - они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою... Ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых». (Там же).
Сократ в беседе с Федром говорит далее: «В этом … дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят, как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде – и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет». (Там же. С. 187).
(Как в связи с этим не вспомнить Фридриха Ницше, которого прочитали те, «кому вовсе не подобало его читать», кому, вообще говоря, лучше было бы работать мотыгой, и сделали из него проповедника, прародителя фашизма).
Изобретение письменности по своей значимости для развития человеческого общества, а значит, и всего живого на Земном шаре, сопоставимо с так называемой неолитической революцией, вызвано ею, является логическим завершением перехода подавляющего большинства населения планеты от образа жизни собирателей к образу жизни производителей. Даже изобретение колеса и доместикация животных уступают изобретению письменности по своей значимости. Не говоря уже о порохе, ДВС, дизеле, ракетном двигателе, ОМП, компьютере и других важнейших для прогресса изобретениях, являющихся по сути своей логическим продолжением письменности.
В начале была неолитическая революция. Она породила письменность. Письменность породила … эту цепочку рождений любой думающий человек может продолжить сам. Но если изобретение письменности логично и необходимо, коль скоро оно логично, то не значит ли это, что Сократ был не прав в суровых приговорах, касающихся письменности, и не прав был Тамус? Нельзя же, в конце концов, обвинять Солнце за его назойливость только потому, что оно мешает любителям спать до позднего утра? Нельзя же обвинять письменность, изобретенную не по прихоти Тевта, либо какого-нибудь индуса, китайца, шумера… а по необходимости, по строгому заказу жизни?!
Значит, не правы были Тамус, а также Сократ, Пифагор, Будда и другие мыслители, не оставившие после себя ни единого, написанного собственной рукой сочинения, видимо, опасаясь, что оно будет прочитано не хорошими, опасными людьми? Нет, правы!
Творчески одаренные люди сложные, хотя бы потому, что они тоже люди, в них «человеческого, слишком человеческого» также много, как и в людях обыкновенных. Книжное познание мира, и познание себя, своих возможностей, конечно же, необходимо, но не достаточно для формирования личности, для формирования ученого, мыслителя, художника слова. Книга должна быть одним из душевных инструментов, с помощью которого Учитель и Ученик формируют личность, способную сотворить шедевр. Но книжное образование не должно быть не только единственным, но и главным средством формирования личности, хотя в истории мировой культуры были случаи, когда, получив лишь книжное образование, люди творили чудеса.
И все-таки книга может стать опасной…
Об этом говорил египетский фараон.
История мировой культуры свидетельствует, что письменность, бурно развиваясь в цивилизационных центрах Земного шара, пока (!) не смогла (да и желания у нее такового пока (!) не было) подавить в человеке творческом стремление к самостоятельному мышлению, к поиску неизведанного, непознанного. Однако в этой же истории известны многочисленные примеры того, как одаренные люди, испытав прессинг «заученности», превращались в механизированных исполнителей чужой воли, в том числе и воли книжной, воли книг.
Да, книга может навязывать волю любому, не очень сильному человеку, хотя, по определению, она должна быть лишь «источником знаний». Источником знаний, но не указующим перстом. Об это, к сожалению, иной раз забывают и Учителя, и Ученики, влюбленные в чтение умных книг, шедевров мировой литературы, что приводит к подражательству, копированию стиля, образной системы, психологической системы координат… Обычно подражательство уходит. Но бывают случаи, как говорится, летальные: молодой человек на всю жизнь остается подражателем, то есть человеком пишущим, но не писателем, не ученым, не мыслителем.
В VI-V вв. до н.э. отношение к слову записанному изменилось практически во всех цивилизационных центрах планеты. В том числе и в греческом мире, где, начиная с Писистрата, приказавшего собрать и записать поэмы Гомера, слово записанное обрело громадный авторитет.
Великий Сократ не мог не заметить этой метаморфозы. Проповедуя иное отношение к мысли, к знанию, к человеку, он, конечно же, смириться с подобным положением дел не мог. Но и активно сопротивляться человеку, согражданам он не мог, как слишком добрый человек, как человек слишком мудрый. Он находился между Сциллой и Харибдой, между самим собой и миром окружавших его людей. Его система ценностей (общечеловеческих, вечных ценностей) находилась в противофазе ценностям окружавших его людей (тоже общечеловеческим, вечным ценностям!). Непересекающиеся системы. Могли ли они дополнять друг друга, сосуществовать друг с другом на благо тем и другим? Нет, не могли. Потому что человечество сделало в те века выбор и упрямо направилось туда, куда повели его Платон, Аристотель, Конфуций, Каутилья. Наука, научное мышление отделились от объемного, синкретического мышления и стали смело осваивать необъятные просторы мысли, все дальше отходя от других мыслительных систем, относясь к ним с явным пренебрежением, что видно уже в трудах Аристотеля. Могли ли они противостоять друг другу, воевать друг с другом с целью поиска Истины? Нет, не могли. Потому что научное мышление, во-первых, было новым, уже поэтому манящим, магнетическим, во-вторых, стройность, строгость, системность философии Платона, Аристотеля быстро покоряли и плодили адептов. Такие люди как Сократ должны были уйти со сцены жизни. Мода на них прошла – во всех цивилизационных центрах планеты. И не понимать этого сын повивальной бабки не мог.
Он это понимал.
Эти мысли могут не понравиться тем, кто говорит о зачатках индуктивного метода в диалогах Сократа в исполнении Платона, Ксенофонта и других мыслителей. Действительно, от Сократа до метода математической индукции не так уж и далеко. Но в методе математической индукции целью является доказательство состоятельности той или иной формулы, а Сократ с помощью майевтики решал совершенно иную задачу: он, говоря его же собственными словами, принимал роды души, будил мысль собеседников и вел ее к собственным открытиям, не забывая, между прочим, и о доказательстве, либо обоснованности своих истин.
Считается, что Сократ не занимался метафизическими проблемами.
Вспомним, что говорит об этом сам Сократ в последней своей беседе с друзьями, которую Платон назвал диалогом «Федон».
«В молодые годы, Кебет, у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, который называют познанием природы. Мне представлялось чем-то возвышенным знать причины каждого явления – почему что рождается, почему погибает и почему существует. И я часто бросался из крайности в крайность и вот какого рода вопросы задавал себе в первую очередь: когда теплое и холодное вызывают гниение, не тогда ли, как судили некоторые, образуются живые существа? Чем мы мыслим – кровью, воздухом или огнем? Или же ни тем, ни другим и ни третьим, а это наш мозг вызывает чувство слуха, и зрения, и обоняния, а из них возникают память и представление, а из памяти и представления, когда они приобретут устойчивость, возникает знание?..» (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М., 1993. С. 55).
В поиске причин жизни, существования, смерти, мышления и так далее Сократ остановиться не мог, его мозг не могла удовлетворить ни одна открытая им или кем-то иным причина, потому что у самой этой причины по бездонной логике Сократа должна была существовать своя причина, а у последней – своя причина. Именно поэтому он не принял идею Анаксагора, в книге которого сын повивальной бабки вычитал, «что всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум». (Там же. С. 55). Сначала эта идея обрадовала Сократа. Он занялся изучением книг Анаксагора.
«Я ни на миг не допускал мысли, что, назвавши их (разных явлений жизни, - А. Т.) устроителем Ум, Анаксагор может ввести еще какую-то причину помимо той, что им лучше всего быть в таком положении, в каком они находятся. И полагал, что, определяя причину каждого из них и всех вместе, он затем объяснит, что всего лучше для каждого и в чем их общее благо. И эту свою надежду я не отдал бы ни за что! С величайшим рвением принялся я за книги Анаксагора, чтобы поскорее их прочесть и поскорее узнать, что же все-таки лучше и что хуже.
Но с вершины изумительной этой надежды, друг Кебет, я стремглав полетел вниз, когда, продолжая читать, увидел, что Ум у него остается без всякого применения и что порядок вещей не возводится ни к каким причинам, но приписывается – совершенно нелепо – воздуху, эфиру, воде и многому иному». (Там же. С. 57).
Далее Сократ говорит: «…Нет, называть подобные вещи причинами – полная бессмыслица. Если бы кто говорил, что без всего этого – без костей, сухожилий и всего прочего, чем я владею, - я бы не мог делать то, что считаю нужным, он говорил бы верно. Но утверждать, будто они причина всему, что я делаю, и в то же время что в данном случае я повинуюсь Уму, а не сам избираю наилучший образ действий, было бы крайне необдуманно. Это значит не различать между истинной причиной и тем, без чего причина не могла бы быть причиною. Это последнее толпа, как бы ощупью шаря в потемках, называет причиной – чуждым, как мне кажется, именем… Они надеются в один прекрасный день изобрести Атланта, еще более мощного и бессмертного, способного еще тверже удерживать все на себе, и нисколько не предполагают, что в действительности все связуется и удерживается благим и должным. А я с величайшей охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь бы узнать и понять такую причину. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее отыскать, и от других ничему не смог научиться, и тогда в поисках причины я снова пустился в плавание…» (Там же. С. 58).
Сократ в своих исследованиях шел к причине причин. Нельзя сказать, что этот поход в причину причин жизни и всех ее воплощений ему вполне удался. Об этом говорят хотя бы следующие формулы Сократа: «Существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее…». Или «Ничто иное не делает вещь прекрасною, кроме присутствия прекрасного самого по себе или общности с ним, как бы она не возникла». (Там же. С. 59). Если принять на веру данную формулу, то можно сказать, например, так: «Существует жизнь сама по себе». А если это так, то она и есть причина самой себя. Жизнь – есть причина жизни. Могла ли удовлетворить Сократа подобная формула жизни и всех явлений природы, всех составляющих жизни человека и общества, которые волновали его, являлись темами его диалогов? Вряд ли.
Хотя сам он в том же диалоге говорит: «Да, я надежно укрылся от опасностей, сказавши себе и другим, что прекрасное становится прекрасным благодаря прекрасному», - но верить в эту надежность можно лишь с большой долей пессимизма.
К семидесяти годам Сократ, можно предположить, сильно устал в поисках причины причин. Этот поиск его утомил. И ничего в том удивительного нет! За последующие после смерти Сократа 2405 лет человечество, можно сказать без лукавства, не очень далеко продвинулось на этом пути. А уж, какие люди работали над решением данной проблемы!
В контексте нашего разговора о логике жизни Сократа это очень важный момент. К V в. до н.э. человечество, обживавшее самые мощные цивилизационные центры планеты, почуяло в себе могучую силу, способную – так думали великие мыслители! - пробраться сквозь дебри познанного к главным вершинам знаний, к определению причины причин жизни. Сделать это не удалось никому. Но многие мыслители, философы, понимая это, не очень-то расстраивались, укрывшись щитами созданных ими философских систем, а затем и религиозных систем. Они не сомневались в том, что их, и только их системы точны, верны и даже справедливы. Не сомневались, и не сомневаются по сей день.
Сократ – сомневался! Пожалуй, он был единственным в Эпоху мудрых мыслителем, сомневавшимся в себе, в тех истинах, которые открывались ему, либо его собеседникам. Можно сказать и сильнее. Сократ именно потому-то и создал майевтику и довел ее до логического совершенства, что он сомневался! Развеивали его сомнения собеседники, которые с его помощью открывали истины, известные Сократу сомневающемуся.
Белая ворона – мыслитель сомневающийся в самом себе.
Сомнения сына повивальной бабки (он, кстати, мог бы и обидеться на автора данных строк за столь решительную характеристику) принципиально отличаются от всех форм скептицизма тем, что они, сомнения, никем не были замечены ни при его жизни, ни после его смерти. Даже Аристотель, подвергший много формулировок Сократа жесткой критике, не заметил этого важного качества учителя своего учителя. Важного качества!
Сомнения вынуждают быть осторожным, требовательным, взвешенным. К себе, к своим открытиям, к ученикам, к людям, которым достаются в наследство открытия. Именно таким был Сократ. Именно поэтому он не писал, он только говорил. Он пошел ва банк на суде, не стал лебезить перед толпой. Он говорил дерзко, он поставил себя выше толпы, выше судей. Он разозлил и тех, и других. Почему? Потому что он сомневался в том, что он и его мудрость полезны и нужны согражданам.
Но что же логичного в мудрости сомневающегося, в Сократе, сомневающемся, на фоне динамики Эпохи мудрых? На этот вопрос отвечает сам Сократ в «Федоне», описывая свои разочарования после чтения книг Анаксагора. Разочарование-то было! Да, единичный факт разочарования не есть сомнение. Но ведь Сократ отказался от продолжения познания природы не по причине единичного разочарования. Он не нашел в учениях греческих мыслителей не только ответы на волнующие его вопросы о причинах причин жизни, но и желания эти причины искать. Дальше было хуже. Его лучшему ученику Платону в 399 г. до н.э. исполнилось 28 лет. И Сократ не мог не заметить «конструктивистских наклонностей» Широкого, который уже тогда склонен был к создании строгой, как мы сейчас говорим, философской системы. Сократ не мог не заметить, что пришло время конструирования подобных мыслительных сооружений. Но разве сам он мечтал об этом? – Нет! Он мечтал научить людей мыслить причинно, глубоко, охватно, объемно. Он мечтал найти причину причин. Для конструкторов всевозможных систем это не так уж и важно.
Несколько тысячелетий до Эпохи мудрых человечество копило знания. Зачем? Чтобы дробить их? Да, чтобы дробить. Оно их и раздробило, создав на излете Эпохи мудрых более 20 (!) философских, этико-социальных и этических систем на Земном шаре. Могло ли это понравиться Сократу? Вряд ли, хотя в антидемократических наклонностях его заподозрить никто бы не смог. Само стремление к поиску причины причин могло появиться только у человека, который уверен в том, что знание причины причин объяснит все и всем. А значит, отпадет необходимость дробить знания.
Но коль скоро ему не удалось отыскать причину причин, а человечество мыслящее «пошло другим путем» и Сократу было с ним не по пути, и он понимал это лучше других, то у него оставался один выход: уйти и не мешать. Потому что сын повивальной бабки даже бить себя никому не мешал, он вообще никому не мешал и мешать не хотел. И он ушел.
Разве не логичным был его бокал с цикутой?
Афины. V век до н.э.
За десять лет до рождения Сократа Афины дважды (в 480 и 479 гг. до н.э.) были захвачены персами, которые разграбили город и разрушили многие святилища. В этот тяжелейший момент истории город, в отличие от сильной Спарты, решил продолжить неравную войну с персами и вел ее до победы, до Каллиева мира, заключенного в 449-448 гг. до н.э. Согласно этому договору Афины признавались ведущим городом Греции. Сократу исполнилось 22 года. Он был свидетелем расцвета Афин в Эпоху Перикла, который с 443 г. до н.э. 15 раз избирался на должность стратега, по сути дела являясь все эти годы главой и единоличным правителем государства. Перикл родился приблизительно в 495 г. до н.э., умер в 429 г. до н.э. во время эпидемии моровой язвы. А двумя годами ранее началась Пелопоннесская война между Афинами и Спартой за господство в Греции. В 405 г. до н.э. Афины потерпели поражение в битве при Эгоспотомах, ресурсы их оказались исчерпаны, и они признали поражение в войне, вынуждены были распустить Афинский морской союз, сократить флот до 12 кораблей, срыть крепостные стены. Кроме этого они теряли все иноземные владения, обязались вернуть на родину изгнанных олигархов и вступить в Пелопоннесский союз, возглавляемый Спартой. Афины раз и навсегда потеряли главенствующее положение в греческом мире. В 404 г. до н.э. к власти в Афинах пришли с помощью спартанцев олигархи во главе с Критием: так называемое «правление тридцати тиранов». В 403-402 г. до н.э. демократия была восстановлена. Пелопоннесская война нанесла огромный урон многим городам-полисам Греции. Она была выгодна только персидским царям, которые вплоть до Александра Македонского пользовалась в своих целях раздробленностью и слабостью многочисленных полсилов Греческого мира.
Греки во второй половине V в. до н.э. чем-то очень напоминали избалованных талантливых детей. Они будто бы ради забавы выигрывали труднейшие внешние войны с персами, строили чудесные сооружения, их украшали великие художники, скульпторы. Они писали трагедии, по силе воздействия на зрителей непревзойденные по сей день. Они осмысляли мир в себе и себя в мире, и эти находки мудрецов (досократиков, а также мыслителей - сверстников Сократа) послужили фундаментом для философов IV-II вв. до н.э. «Греческое пятидесятилетие» (479-429 гг. до н.э.), «Чудо Перикла». «Эпоха Перикла», «Греческое чудо» - какими только терминами не «награждали» вдохновенные ученые, искусствоведы, историки, философы тот период истории Греции, истории Афин. Но далеко не каждый из них ставил перед собой вопросы: «Почему же «Греческое чудо» не породило еще одно чудо – надежность и стабильность греческого мира или хотя бы Афин? Почему греки, отстояв независимость в борьбе с грозным врагом, не смогли найти общий язык между собой, между городами-полисами и внутри городов полисов? Почему красота, которую обоготворяли эллины, не спасла их? Почему они, побеждая, создавая шедевры искусства, архитектуры, литературы, мыслитики, внешне вроде бы усиливались, а на самом деле слабли с каждой победой, с каждым шедевром? Почему греки, вроде бы мудрея, не мудрели? Почему все они – афиняне, спартанцы, фивяне, аргосцы и так далее – не спасли себя от разъедающего весь греческий мир изнутри вируса междоусобицы, который, в конце концов, так ослабил их, что сначала они пропустили Александра Македонянина, а еще через двести лет – римлян? Почему слабли греки?»
А разве эти вопросы имеют отношение к Сократу? А разве нет?!
В диалогах Платона и Ксенофонта (да и у других греков) мне не удалось найти подобные вопросы и ответы на них. Но сам Сократ неоднократно говорил, что он в беседах занимается решением государственных проблем в большей степени, нежели государственные деятели и политики. Как мог такое говорить человек, которого за его болтовню били даже собственные сограждане? Как терпели эти слова сильные мира сего? На последний вопрос ответить не сложно. Сильные мира сего терпели Сократа только потому, что его били сограждане! Если бы афиняне поняли его, если бы они помудрели, либо сделали несколько шагов к собственной мудрости, то наверняка государственные деятели вмешались бы в судьбу Сократа куда раньше 399 г. до н.э.
Но сам-то он неужели не понимал, что в кутерьме политических дрязг, бесконечных войн, социальных конфликтов его любимые греки слабеют, не замечая этого, не желая замечать этого?! Он это понимал! Именно поэтому он дерзил, злил собеседников на рынках, не давал спуску тупым собеседникам, приходившим к нему за славой, но не за знаниями.
А что делали его любимые ученики?
Алкивиад (450-404 гг. до н.э.), сломя голову, бросился в водоворот политических и военных событий, побеждал, оставаясь надменным и властолюбивым (будто этому учил его Сократ) и, в конце концов, был убит более удачливыми соперниками, не сделав ничего из того, о чем мог мечтать его великий учитель.
Ксенофонт (430-425 - после 355 г. до н.э.) зачем-то принял участие в войне Кира Младшего против Артаксеркса, отправился в составе крупного отряда греков в Малую Азию, сражался в битве при Кунаксе на стороне войска Кира, погибшего в том бою. После этой битвы десятитысячный отряд греков, оказавшийся в чужой стране, совершил выдающийся в мировой истории войн поход, не дал разгромить себя бесчисленным врагам, прорвался к своим. Победа. Но разве этому учил Сократ Ксенофонта? Нет, конечно же. Уже после смерти учителя, навоевавшись, став изгнанником, Ксенофонт напишет много книг, в том числе и «Апологию Сократа», но в год смерти учителя он был весь в политике, не желая понимать слова Сократа, что именно он, Сократ, а не государственники, занимаются проблемами государства.
Платон (427-347 гг. до н.э.) тоже ведь наломал дров в политике, и вряд ли мудрый Сократ в 400 г. до н.э. не замечал амбициозных наклонностей своего ученика, и вряд ли идеи с походом в Сицилию могли бы понравиться учителю. Да и идеал государственного устройства, разработанный Широким, имеет много изъянов, и наверняка Сократ догадывался, куда пойдет его лучший ученик, гений.
Не этому учил Сократ учеников, а также сограждан, бивших его на рынках. Не этому. Но и те, и другие упорно не хотели воспринимать главную суть, главный смысл бесед Сократа, искавшего всегда и везде причину причин.
Разве не логично решение Сократа, сомневающегося в учениках, в согражданах, уйти от них? На мой взгляд, логично.
Нужно ли учиться думать?
О диалоге было сказано достаточно. Сократ с абсолютной точностью вписался в динамику развития диалога, создал в своем воображении высочайшую вершину диалогового искусства и покорил ее. И эта вершина осталась до сих пор недосягаемой. Почему же?
Потому что сын повивальной бабки использовал «свою вершину» не как цель, а как средство поиска первопричины мира. Об этом особенно убедительно говорится в диалоге «Федон», в последнем диалоге Сократа, самом эмоциональном, напряженном, литературно изящном и философски искреннем творении Платона.
В уже упомянутом диалоге «Теэтет» Сократ говорил: «Я «принимаю роды души, а не плоти». В других диалогах он говорил о бессмертии души, о ее неуничтожимости, пытался отыскать причину и бессмертия души, и ее неуничтожимости. Душа у него – путеводитель разума, а то и руководитель разума. Бессмертие и неуничтожимость души делает ее абсолютно бескорыстной, абсолютно же мудрой, терпеливой и доброй. Она все знает, а человек с ее помощью лишь припоминает известное душе. А Сократ, я вынужден повториться, разработал майевтику с тем, чтобы «роды души» проходили спокойно и продуктивно. Чтобы люди учились думать.
И выпил бокал с цикутой. Разве это логично? – Да, логично! И главным доказательством этого утверждения является то, что майевтика в последующие две с половиной тысячи лет никем серьезно не использовалась и не разрабатывалась. Почему же? Не потому ли, что людям на базарах и громких площадях, в судах и разных школах это искусство познавания, познания не нужно? Им нужны знания векторные, то есть профессиональные. Им нужны жесткие конструкции своих учений, как правило, надуманных. Им некогда думать о майевтике, которая могла бы научить думать толпу. Толпе этого не надо. Толпе это противопоказано. Умение думать может принести вред самой же толпе. У нее своя логика жизни, ей Сократы не нужны.
А разве не так?
Разве Сократ, все понимающий, не знал, не понимал это?
Вспомним отрывок из диалога Критон.
«Критон. Но ведь ты уже видишь, Сократ, что необходимо также заботиться и о мнении большинства. Теперь-то оно ясно, что большинство способно причинить не какое-нибудь маленькое, а пожалуй что и величайшее зло тому, кто перед ним оклеветан.
Сократ. О, если бы, Критон, большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало».
(Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1. М., 1990. С.99).
Эти слова сын повивальной бабки сказал уже после окончания суда, в ожидании корабля с Делоса. Человеку, не знающему Сократа, эти слова могут показаться плодом отчаяния, обиды на большинство, то есть на своих сограждан. Но ни того, ни другого он не испытывал. В пользу данного утверждения говорит «Апология Сократа» на суде, записанная Платоном. В ней обвиненный не оправдывается, ни защищается, а нападает. Нападает. Бьет больно по самолюбию всех присутствующих, а также тех, кто возненавидел его после бесед с ним. А таковых в Афинах было много! И среди государственных деятелей, и среди поэтов, философов, ремесленников, торговцев – всех, с кем Сократ беседовал, кого он во всеуслышание признавал глупее себя. Всех он уличил в том, что они невежественны. «Не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь?». (Там же. С. 83).
«Что же меня касается, о мужи, - говорит далее Сократ, - то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно думая об Аиде, так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и не слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и постыдно – это вот я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать того, что может оказаться и благом, более, чем того, что наверное есть зло. Так что если бы вы меня отпустили, не поверив Аниту, который сказал, что или мне вообще не следовало приходить сюда, а уж если пришел, то невозможно не казнить меня, и внушал вам, что если я уйду от наказания, то сыновья ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец все до единого, - даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот раз Сократ, мы не согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше не занимался этим исследованием и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть, - так вот, говорю я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал: «Желать вам всякого добра – я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, а славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь?» (Там же. С. 83-84).
Не останавливаясь на этом, Сократ продолжал нападать, обвинять судей, своих сограждан.
«И вы на меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественно поприще не должен». (Там же. С. 86).
Эти слова мог сказать только человек, которого его собственные сомнения привели к печальному для любого мудреца выводу: его мудрость, его искреннее желание помочь согражданам не находят приюта в душах и сердцах тех, к кому он обращается.
Что должен сделать в таком случае мудрец? Он должен умереть? Либо жить наперекор всему, как, например, жил и учил Конфуций? Но мог ли тот же Конфуций, окажись он в роли Сократа на суде, вести себя по-иному, отказаться от своих идеалов, просить прощения у судей, у толпы? Вряд ли.
Именно поэтому я утверждаю, что логичными были: жизнь Сократа, его поведение и его смерть. Он, одним из первых заметил и первым во всеуслышание заявил о страшном, смертельно опасном для любого государства вирусе богатствомании, который явился одной из главных причин всех бед афинян. Они, уже пораженные этим вирусом, не замечали, как с каждым десятилетием и даже годом слабнет государственный иммунитет на всех социальных параллелях, у каждого гражданина города. И изменить эту динамику не мог никто, даже Сократ.
Трагедия или комедия?
Сократ утверждал, что искусный трагический поэт должен уметь сочинить и комедию. При этом он имел в виду не выучку, навыки и мастерство автора, которые можно получить, постоянно развивая профессиональные качества, а способность внутреннего, глубокого и многогранного постижения жизни. Я называю эту способность чувством жизни. Чем тоньше оно у мыслителя или, например, у писателя, тем энергичнее его проникающая способность, с помощью которой он может осмыслять жизнь на всех ее уровнях со всеми ее инверсиями, трансцендентными и трансцендентальными, недоступными уму обычного человека откровениями.
Сократ именно этим и занимался с учениками, что, попросту говоря, развивал у них эту проникающую способность, или чувство жизни, многогранной как шар во всех ее измерениях.
Еще один феномен Сократа
Очень коротко об этом удивительном феномене можно сказать так: гений Сократа не породил учения Сократа. Почему? Будда стал корнем буддизма. Конфуций – конфуцианства. Лао-Цзы – даосизма. Мо Ди – моизма. Пифагор – пифагорейского учения. Антисфен, Платон, Аристотель … Почему человечество не захотело, не сочло нужным, а, может быть, не смогло создать Учение Сократа? Разве мысли и идеи его не достойны этого? Разве Платон все присвоил себе? Нет, он был слишком мудрым, чтобы лишить Сократа сократового. Разве Сократ не мог додуматься до этого феномена? Однозначно ответить на этот вопрос я не берусь, но феномен есть, и не сказать о нем грешно, хотя бы, потому что подобных феноменов в истории человечества было очень мало.
Прагматическое, системное, образно-интуитивное мышление
Мышление любого человека, либо народа, обживающего ту или иную территорию, или динамичная в пространственно-временном поле энергия познания представляет собой суперпозицию трех энергий познаний: прагматического, системного и образно-интуитивного. У кого-то превалирует прагматическое мышление (адвокаты, чиновники…), у кого-то – системное (законотворцы, инженеры…), у кого-то – образно-интуитивное (люди творческих дарований). Были и есть люди, у которых эти три энергии познания, во-первых, равновелики, во-вторых, счастливо сосуществует, помогая своему обладателю в самых разных делах. Но бывали в истории людей случаи, когда равновеликость этих трех энергий познания мешала их обладателям найти свое место в жизни, достойно для человека думающего использовать это прекрасное качество с пользой для себя, семьи, сограждан. Бывали случаи, когда одна из трех энергий познания либо почти отсутствовала у того или иного человека, либо по разным причинам не оказывала влияние на личность. Например, у людей, вынужденных всю жизнь стоять за конвейером, либо выполнять аналогичную монотонную работу, образно-интуитивное да и системное мышление почти отсутствует. А у некоторых поэтов, музыкантов, художников часто отсутствует прагматическое мышление…
Естественно, эти три разных вида познавательной энергии, складываясь в каждом конкретном случае по уникальным и неповторимым объемным линиям взаимопроникновения, оказывают очень сильное влияние на психологические особенности личности и народа в целом, на все, что каждая конкретная личность, либо народ создает, либо разрушает, бросившись в водоворот военных бурь. А значит, исследование энергии познания, или типа мышления, человека, народа даст думающим людям очень важную информацию для размышления.
На примере Сократа я попытаюсь обосновать вышесказанное.
Начну с прагматического мышления.
Был ли Сократ прагматиком?
Этот вопрос может вызвать у некоторых знатоков улыбку. Какой же он прагматик?! Если бы он был прагматиком, то, во всяком случае, он бы принял предложение друзей и покровителей и бежал бы из Афин. Чтобы вернуться. Чтобы продолжить дело всей своей жизни.
На первый взгляд, это очень веский аргумент, доказывающий, или уж обосновывающий, мысль об отсутствии прагматического мышления у Сократа. Но не будем торопиться и вспомним трактат «Государство». В нем сын повивальной бабки ведет беседу с Главконом, Полемархом, и, в частности, говорит о том, «как нам выращивать и воспитывать стражей» государства, которые будут «у нас по своей природе обладать и стремлением к мудрости, и стремлением познавать, а также будут проворными и сильными». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М., 1994. С. 139-186).
Приведу лишь некоторые его мысли, но и их вполне достаточно, чтобы убедить читателя в прагматизме Сократа.
«Разве ты не знаешь, что во всяком деле самое главное – это начало, в особенности, если это касается чего-то юного и нежного. Тогда всего вернее образуются и укореняются те черты, которые кто-либо желает там запечатлеть». (Там же. С. 140).
«Разве можем мы так легко допустить, чтобы дети слушали и воспринимали душой какие попало и кем попало выдуманные мифы, большей частью противоречащие тем мнениям, которые, как мы считаем, должны быть у них, когда они повзрослеют?». (Там же. С. 140).
«Прежде всего, нам, вероятно, надо смотреть за творцами мифов: если их произведение хорошо, мы допустим его, если же нет – отвергнем. Мы уговорим воспитательниц и матерей рассказывать детям лишь признанные мифы, чтобы с их помощью формировать души детей скорее, чем их тела – руками. А большинство мифов, которые они теперь рассказывают, надо отбросить». (Там же. С. 140).
Сократ забраковал творчество Гесиода, Гомера и остальных поэтов. На вопрос, что же ты им ставишь в упрек, он ответил:
«- Когда кто-нибудь, говоря о богах и героях, плохо их изобразит, словно художник, который нарисовал нисколько не похожими тех, чье подобие он хотел изобразить.
- Такого рода упрек правилен, но что мы под этим подразумеваем?
- Прежде всего, величайшую ложь, причем о самом великом, неудачно выдумал тот, кто сказал, будто Уран совершил поступок, упоминаемый Гесиодом, и будто Кронос ему отомстил. О делах же Кроноса и о мучениях, которые он претерпел от сына, даже если бы это было правдой, я не считал бы нужным так запросто рассказывать тем, кто еще неразумен и молод, - гораздо лучше обходить это молчанием, а если уж и нужно почему-либо рассказать, так пусть лишь весьма немногие выслушивают это втайне и при этом принесут в жертву не поросенка, но что-то большее и труднодоступное, чтобы рассказ довелось услышать как можно меньшему числу людей».
«… - Нельзя рассказывать юному слушателю, что, поступая крайне несправедливо, он не совершает ничего особенного, даже если он всячески карает своего совершившего проступок отца, и что он просто делает то же самое, что и первые, величайшие боги».
«… - Как и вообще о том, что боги воюют с богами, строят козни, сражаются – да это и неверно; ведь те, кому предстоит стоять у нас на страже государства, должны считать величайшим позором, если так легко возникает взаимная вражда. Вовсе не следует излагать и расписывать битвы гигантов и разные другие многочисленные раздоры богов и героев с их родственниками и близкими, напротив, если мы намерены внушить гражданам такое убеждение, чтобы никогда никто из них не питал вражды к другому и что это было бы нечестиво, то об этом-то и должны сразу же и побольше рассказывать детям и старики, и старухи, да и потом, когда дети подрастут; и поэтов надо заставить об этом писать в своем творчестве. А о том, что на Геру наложил оковы ее сын, что Гефест был сброшен с Олимпа собственным отцом, когда тот избивал его мать, а Гефест хотел за нее заступиться, или о битвах богов, сочиненных Гомером, - такие рассказы недопустимы в нашем государстве, неважно, сочинены они с намеком или без него. Ребенок не в состоянии судить, где содержится иносказание, а где нет, и мнения, воспринятые им в том раннем возрасте, обычно становятся неизгладимыми и неизменными. Вот почему, пожалуй, более всего надо добиваться, чтобы первые мифы, услышанные детьми, самым заботливым образом были направлены к добродетели».
«… - Не дело основателей самим творить мифы, им достаточно знать, какими должны быть основные черты поэтического творчества и не допускать их искажения».
«И бог, раз он благ, не может быть причиной всего вопреки утверждению большинства. Он причина лишь немногих вещей, созданных им для людей, а ко многому он не имеет отношения: ведь у нас гораздо меньше хорошего, чем плохого. Причиной блага нельзя считать никого другого, но для зла надо искать какие-то иные причины, только не бога».
«… - Нельзя позволить утверждать поэту, будто люди бедствуют, подвергаясь наказанию, а тот, от которого это зависит, - бог. Однако, если бы поэты сказали, что люди эти нуждались в каре и что бедствуют только порочные, которые, подвергаясь наказанию, извлекают для себя пользу от бога, это можно допустить. Но когда говорят, что бог, будучи благим, становится для кого-нибудь источником зла, с этим надо всячески бороться: - никто ни юноша, ни взрослый, если он стремится к законности в своем государстве, - не должен ни говорить об этом, ни слушать ни в стихотворном, ни в прозаическом изложении, потому что такое утверждение нечестиво, не полезно нам и противоречит самому себе… Это был бы один из законов и одно из предначертаний относительно богов: сообразно с ним и в речах, и в поэтических произведениях следует утверждать, что бог – причина не всего, а только блага». (Там же. С. 140-144).
«И у нас вызовет негодование тот, кто станет говорить подобные вещи о богах, мы не дадим ему хора и не позволим учителям пользоваться такими сочинениями при воспитании юношества, так как стражи должны у нас быть благочестивыми и божественными, насколько это под силу человеку». (Там же. С. 148).
«Мы извиняемся перед Гомером и остальными поэтами – пусть они не сердятся, если мы вычеркнем эти и подобные им стихи, и не потому, что они непоэтичны и неприятны большинству слушателей, нет, наоборот: чем более они поэтичны, тем менее следует их слушать и детям и взрослым, раз человеку надо быть свободным и больше смерти страшиться рабства». (150).
«Кроме того, следует отбросить и все связанные с этим страшные, пугающие обозначения – «Кокит», «Стикс», «покойники», «усопшие» и так далее, отчего у всех слушателей волосы встают дыбом. Возможно, что все это пригодно для какой-нибудь другой цели, но мы опасаемся за наших стражей, как бы они не сделались у нас от таких потрясений чересчур возбудимыми и чувствительными». (Там же. С. 150).
«Мы правильно исключили бы плачи знаменитых героев, предоставив их женщинам, и то несерьезным, да разве еще и никчемным мужчинам. Таким образом, те, кого мы… воспитываем для охраны страны, считали бы возмутительным прибегать к этому». (Там же. С. 151).
«Пусть и не пытаются внушить нашим юношам убеждение, будто боги порождают зло и будто герои ничуть не лучше людей… Это нечестиво и неверно – ведь мы уже доказали, что боги не могут порождать зло…
И даже слушать об этом вредно: всякий станет тогда извинять в себе зло, убежденный, что подобные дела совершают и совершали
Те, кто родственны богам
И те, кто Зевсу близок…
А потом нам пора перестать рассказывать эти мифы, чтобы они не породили в наших юношах склонности к пороку». (Там же. С. 156).
«Мне кажется, нам придется сказать, что и поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью превратно судят о людях; они считают, будто несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые – несчастны; будто поступать несправедливо – целесообразно, лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость – это благо для другого человека, а для ее носителя она – наказание. Подобные высказывания мы запретим и предпишем и в песнях, и в сказаниях излагать как раз обратно». (Там же. С. 156).
Уродство, неритмичность, дисгармония – близкие родственники злоречия и злонравия, а их противоположности, наоборот, - близкое подражание рассудительности и нравственности…
Так вот, неужели только за поэтами надо смотреть и обязывать их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уж совсем отказаться у нас от творчества? Разве не надо смотреть и за остальными мастерами и препятствовать им воплощать в образах что-то безнравственное, разнузданное, низкое и безобразное? Кто не в состоянии выполнить это требование, того нам нельзя допускать к мастерству, иначе наши стражи, воспитываясь на изображениях порока, словно на дурном пастбище, много такого соберут и поглотят – день за днем, по мелочам, но в многочисленных образцах, и из этого незаметно для них самих составится в их душе некое великое единое зло. Нет, надо выискивать таких мастеров, которые по своей одаренности способны проследить природу красоты и благообразия, чтобы нашим юношам подобно жителям здоровой местности все шло на пользу, с какой бы стороны не представилось их зрению и слуху что-либо из прекрасных произведений: это словно дуновение из благотворных краев, несущее с собой здоровье и уже с малых лет незаметно делающее юношей близкими прекрасному слову и ведущее к дружбе и согласию с ним…
В этом главнейшее воспитательное значение мусического искусства, оно всего более проникает вглубь души и всего сильнее затрагивает; ритм и гармония несут с собой благообразие, а оно делает благообразным и человека, если он правильно воспитан, если же нет, то наоборот. Кто в этой области воспитан как должно, тот очень остро воспримет разные упущения и недостатки в природе и искусстве. Его раздражение или, наоборот, удовольствие будут правильными; он будет хвалить то, что прекрасно, и, приняв его в свою душу, будет питаться им и сам станет безупречным; а безобразное он правильно осудит и возненавидит с юных лет, раньше даже, чем сумеет воспринять разумную речь; когда же придет пора такой речи, он полюбит ее, сознавая, что она ему свойственна по воспитанию. (Там же. С. 167-168).
Если процитированные мысли Сократа не убедили читателя в том, что сын повивальной бабки в деле воспитания стражей государства (воинов) предстает перед нами как человек с ярко выраженным прагматическим мышлением, то я советую прочитать трактат «Государство» не спеша.
Системное мышление Сократа
«В эпоху Платона в греческой философии не было еще понятия и соответственно термина, выражающего позднейшее понятие системы», - написал В. Ф. Асмус в исследовании диалога «Государство». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М., 1994. С. 530). Да, в том веке такого термина не было, и других подобных терминов не было, что дало основание считать многим современным специалистам, что и науки в те века не было. Между прочим, это отношение к «донаучной» истории человечества породило слишком уж пренебрежительное отношение к мыслителям и вообще к мыслитике Эпохи мудрых. Я об этом уже писал. Это, на мой взгляд, в корне неверное отношение.
Созданная Сократом майевтика, как система поиска истины, весьма близкая к методу математической индукции, говорит о его весьма сильном системном мышлении.
Майевтика именно как система поиска истины, поиска причины причин человеческого общества в принципе мало, чем отличается от системного мышления, например, Д. И. Менделеева (1834-1907 гг.), русского ученого, открывшего в 1869 г. периодический закон химических элементов. Великий химик на основе открытого им закона создал Периодическую систему химических элементов, упорядочив тем самым известные в его время знания по данной проблематике и предоставив другим ученым возможность открывать новые элементы.
Сократ стремился, практически, к тому же. Он хотел не просто дать определения прекрасного, добродетели, других этических и эстетических терминов и понятий, но пробраться до их первопричин. Если бы ему это удалось, то, вполне возможно, что он открыл бы периодический закон этических и эстетических «элементов» (элементов души человека, общества и государства), позволивший бы ему создать Периодическую систему душевных элементов, с помощью которой люди думающие пробрались бы в самые отдаленные и, по всей видимости, самые значимые для человека и человечества душевные элементы, между прочим, не открытые мудрецами мира до сих пор.
Майевтику Сократа можно представить в графическом виде. Для этого нужно вспомнить срез многовекового дерева с его кольцами, изрезанными зигзагообразными линиями нераскрытых тайн и секретов жития. Затем вспомнить, что Сократ исследовал даже не круг, а шар, потому что жизнь шарообразна, и все ее великие истины тоже шарообразны. Истина, первопричина, причина причин, находится в центре этого «Шара жизни». Например, суть прекрасного находится в центре этого Шара. Как пробраться в центр «Шара жизни», как понять, по каким тропам разбегаются от центра к разным сферам жития те истины, к которым пытался пробраться великий грек?
Сложнейшую задачу он поставил перед собой. Он решить ее не смог. И не было бы справедливым говорить, что он был близок к решению задачу. В этом случае мудрецы, мыслители, философы, ученые последующих 2405 лет нашли бы то, что он искал. Не нашли.
Почему же?
Потому что задача оказалась сверхсложной, а дел у людей прибавлялось с каждым десятилетием в геометрической прогрессии: все больше, и больше-больше, и больше-больше-больше. Дел-то прибавлялось, но великих задач, как это ни странно звучит, не становилось ни больше, ни меньше. Потому что ни так уж их и много, воистину великих задач жития человека, общества, государства. Дел-то уйма. А задач Сократовой мощи – можно сосчитать на пальцах одной руки, от силы двух рук.
Сократ пытался найти строгую систему мышления, позволившую бы потомкам находить относительно быстрые пути к любым истинам, то есть к центрам шарообразных истин, к причинам причин. Возможно ли решение этой задачи в принципе? Чтобы ответить на этот вопрос, я предлагаю читателям осуществить несколько радиальных экскурсий по современной Москве: от МКАД до Кремля с целью найти самые быстрые маршруты к московской истине, то есть к Кремлю, в разное время суток, в разные дни недели. Столичные водители уже поняли, о чем я говорю. Приближаясь к московской истине, испытываешь на себе все более жесткое давление столичной броунады жизни. Даже прекрасно зная московские кривоулочки да переулочки, трудно выбрать самый быстрый маршрут на сей момент. Вчера в это время лучше было проехать по одним улочкам, сегодня по непонятным причинам они забиты пробками. Это – Москва с ее ярко выраженной атомарной планировкой: чем ближе к ядру, тем жестче напряжение жизни и всех ее хаотичных потоков.
Но жизнь, в которой пытался разобраться Сократ, куда более сложная и напряженная, нежели современная Москва. Пробраться к фундаментальным истинам жизни невероятно сложно. А уж начертать некую Таблицу путей к истине ... возможно ли?
Так или иначе, но Сократ честно пытался решить эти две сложнейшие задачи. Цитируемая ниже мысль лишний раз подтверждает не просто наличие у него системного мышления, но непреодолимое желание разложить по полочкам, систематизировать знания по тому или иному предмету.
«Раз существует два предмета, значит, и искусства тоже два. То, которое относится к душе, я зову государственным, то, которое к телу, не могу обозначить тебе сразу же одним словом, и, хоть оно одно, это искусство попечения о теле, я различаю в нем две части: гимнастику и врачевание. В государственном искусстве первой из этих частей соответствует искусство законодателя, второй – искусство судьи. Внутри каждой пары оба искусства связаны между собой – врачевание с гимнастикой и законодательство с правосудием». (И далее Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. М., 1994. С. 498-499).
Но Сократ не страдал навязчивой идеей кладовщика цеха сборки, во владениях которого все должно иметь свое место, чтобы быстрее доставать какую-нибудь деталь или инструмент. Там – да, там система для удобства пользования системой. Сократу нужно было принципиально иное.
Майевтика и диалектика
О диалектике в беседе с Главконом.
«- Конечно, ты называешь диалектиком того, кому доступно доказательство сущности каждой вещи. Если кто этого лишен, то, насколько он не может дать отчета ни себе, ни другому, настолько же, скажешь ты, у него и ума не хватает для этого.
- Как этого не сказать!
- Точно также обстоит дело и относительно блага. Кто не в силах с помощью доказательства определить идею блага, выделив ее из всего остального; кто не идет, словно на поле битвы, сквозь все препятствия, стремясь к опровержению, основанному не на мнении, а на понимании сущности; кто не продвигается через все это вперед с непоколебимой уверенностью, про того, раз он таков, ты скажешь, что ему неведомо ни самое благо, ни какое бы то ни было благо вообще, а если он и прикоснется каким-то путем к призраку блага, то лишь при помощи мнения, а не знания. Такой человек проводит нынешнюю свою жизнь в спячке и сновидениях, и, прежде чем он здесь пробудится, он, придя в Аид, окончательно погрузится в сон». (Там же. С. 318)
«Диалектика будет у нас подобной карнизу, венчающему все знания, и было бы неправильно ставить какое-либо иное знание выше нее: ведь она вершина их всех». (Там же. С. 319).
Диалектика – вершина знаний! Именно она и только она может вести человека к познанию причины причин. Именно диалектические ходы искал с помощью майевтики Сократ. Именно диалектическую систему он создавал.
Нельзя не вспомнить в очередной раз и тот факт, что Сократ жил на водоразделе мыслительного процесса, когда человечество совершило решительный шаг к письменной культуре. Мы хорошо знаем, что сам Сократ ничего не писал, как и Пифагор, как и многие другие мыслители и мудрецы Эпохи мудрых, жившие до V века до н.э. Это было не упрямство избалованных талантами людей. И не каприз. И даже не желание хранить от посредственных людей (которых в обществе подавляющее большинство) сокровенных знаний, тем самым, оберегая людей от опрометчивых шагов. «Знание – сила». Мыслители и ученые Эпохи мудрых знали это куда лучше ученых XX и XXI вв. Но, повторюсь, не внутренний страх за последствия передачи знаний записанных человечеству останавливало их. А та система познания, которая существовала на Земном шаре еще до египетского изобретателя письменности Тевта, система, напрасно забытая, осмеянная любителями записывать все, что им взбрело в голову. Эта система познания принципиально отличалась от современной системы накопления знаний в книгах, а теперь уже и в Интернет сетях, своей «корневой сущностью», то есть поиском и сохранением в памяти сути вещей и явлений, корневой системы, а то и того крохотного зернышка, которое, посаженное в благоприятную почву, дает миру роскошное древо знаний. Там, в этом зернышке, заложены все линии древа. Там, в причине причин, можно найти все, что интересует человека и человечество. Нужно только уметь пробираться в причину причин. Нужно чувствовать те линии мыслей, которые эманируют, причудливо ветвясь по жизни, из зернышка к солнцу, и по которым мудрец, двигаясь в обратном направлении, от солнца к зернышку, приближается к познанию причины причин, тайны тайн.
Как же научиться чувствовать линии мыслей, по которым желающий может и хочет пробраться к сути явления? Сократ предложил систему майевтику, как одну из самодостаточных составляющих диалектики. А может быть, и не самодостаточных. Может быть, диалектика представляет собой этакий канат, сплетенный из разных нитей, взаимодополняющих друг друга. Может быть, нужно знать все нити этой сложнейшей системы – диалектики – и законы, по которым они скручиваются в прочных канат, чтобы использовать его, то есть диалектику, в познавательных целях. Может быть, одной майевтики маловато будет для решения глобальных задач, которые ставил перед собой Сократ. Да-да, современные философы скажут в ответ: «Вы, любезный автор данных строк, не осведомлены о состоянии диалектики, о гениальных открытиях в этой науки. Поэтому Вы и пишите всё это с таким пафосом. Узнаете, если Вам это дано, и писать перестанете, и сгорите от стыда». Нет, не сгорю, и стыдно мне не будет. Хотя бы потому, что ни один (и ниже и обосную эту мысль примерами) мыслитель, ученый не превзошел Сократа в диалоге, в майевтике (вершине диалогового искусства), не взобрался на Вершину Сократа.
Но, в любой случае, говорить об отсутствии системного мышления у сына повивальной бабки, по меньшей мере, глупо и смешно.
Образно-интуитивное мышление Сократа
Уже та смелость, с которой Сократ бросился на поиск причины причин, говорит, во-первых, что он понимал, что без образно-интуитивного мышления отправляться в столь сложное путешествие в мир познания равносильно слепому быть кормчим, а во-вторых, что он обладал таковым мышлением.
Обосновать это утверждение можно с помощью многих диалогов, в которых сын повивальной бабки, любивший повторять «я знаю, что я ничего не знаю», по сути дела играл сложнейшие шахматные партии, зная (!) и конечную цель, то есть истину, которую он искал, и, если не пути, то направление, азимут к ней. Интуиция – это ведь тоже знание. Не обладая интуицией, не сможешь пробираться к своим истинам, которые начинаются в тебе самом.
Мы нуждаемся в таком знании, в котором сочеталось бы умение что-то делать и умение пользоваться сделанным. (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. М., 1994. С. 180).
Прекрасное есть причина блага. (Там же. С. 406).
Гораздо больше риска в приобретении знаний, чем в покупке съестного. (Там же. С. 423).
Быть ниже самого себя – это не что иное, как невежество, а быть выше самого себя – не что иное, как мудрость. (Там же. С. 471 – 472).
Поэт – если только он хочет быть настоящим поэтом – должен творить мифы, а не рассуждения. (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М., 1994. С. 11).
Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью. (Там же. С. 14).
И лучше всего мыслит она (душа – А. Т.), конечно, когда ее не тревожит ничто из того, о чем мы только что говорили, - ни слух, ни зрение, ни боль, ни удовольствие, когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и устремится к подлинному бытию, прекратив и пресекши, насколько это возможно, общение с телом. (Там же. С. 16).
Освободить же ее… постоянно и с величайшей настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и состоят философские занятия – в освобождении и отделении души от тела. (Там же. С. 19).
Тем, кто стремится к познанию, хорошо известно вот что: когда философия принимает под опеку душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве. Видит философия и всю грозную силу этой тюрьмы: подчиняясь страстям, узник сам крепче любого блюстителя караулит собственную темницу. Да, стремящимся к познанию известно, в каком положении бывает их душа, когда философия берет ее под свое покровительство и с тихими увещаниями принимается освобождать, выявляя, до какой степени обманчиво зрение, обманчив слух и остальные чувства, убеждая отдаляться от них, не пользоваться их службою, насколько это возможно, и советуя душе сосредоточиваться и собираться в себе самой, верить только себе, когда, сама в себе, она мыслит о том, что существует само по себе, и не считать истинным ничего из того, что она с помощью другого исследует из других вещей, иначе говоря, из ощутимых и видимых, ибо то, что видит душа, умопостигаемо и безвидно. Вот то освобождение, которое не считает нужным противиться душа истинного философа, и потому она бежит от радостей, желаний, печалей и страхов, насколько это в ее силах, понимая, что, если кто сильно обрадован, или опечален, или испуган, или охвачен сильным желанием, он терпит не только обычное зло, какого и мог бы ожидать, - например, заболевает или проматывается, потакая своим страстям, - но и самое великое, самое крайнее из всех зол и даже не отдает себе в этом отчета. (Там же. С. 39).
Внося во все успокоение, следуя разуму и постоянно в нем пребывая, созерцая истинное, божественное и непреложное и в нем обретая для себя пищу, душа полагает, что так именно должно жить, пока она жива, а после смерти отойти к тому, что ей сродни, и навсегда избавиться от человеческих бедствий… (Там же. С. 40).
Нет большей беды, чем ненависть к слову. (Там же. С. 46).
Очень хороших и очень плохих людей много, а посредственных – без числа. (Там же. С. 47).
Душа это гармония, а гармония, вполне оставаясь само собой, то есть гармонией, никогда не будет причастна дисгармонии. (Там же. С. 52).
Сократ сомневающийся
Сомневающихся не любят многие. Даже глубоко верующие люди почему-то не любят тех, кто сомневается. Вот что удивительно!
В моей работе «Лесков и Ницше. Сравнительные описания двух параллельных творческих миров». Есть глава «Что было в начале?»:
Книга Брейшит, первая книга Пятикнижия Моисея, начинается со слов:
«В начале сотворения Всесильным неба и земли, когда земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою, сказал Всесильный: «Да будет свет» и стал свет, и увидел Всесильный, что он хорош, и отделил Всесильный свет от тьмы, и назвал Всесильный свет днем, а тьму назвал ночью, и был вечер, и было утро: день один». (Пятикнижие и Гафтарот. Ивритский текст с русским переводом и классическим комментарием «Сочино». М., 1999, Иерусалим, 5759. «Гешарим». С. 1-2).
Книга «Бытие» начинается так:
- В начале сотворил Бог небо и землю.
- Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
- И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
- И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
- И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один». (Толковая Библия, или Комментарий на все книги Св. Писания Ветхаго и Новаго Завета. С иллюстрациями. Издание преемников А. П. Лопухина. Петербург. 1904-1913. 1. Бытие – Притчи Соломона. С. 3-5).
Обратим внимание читателя на следующую логическую цепочку. Господь Бог сначала сказал: «Да будет свет», затем увидел Он, что свет (результат Его труда) хорош, и только после этого Бог отделил свет от тьмы и «назвал свет днем». А это значит, что Бог сомневался! Если бы Он не был, несмотря на свою всесильность, сомневающимся, то Он сказал бы: «Да будет свет, который хорош, который Я отделяю от тьмы и называю днем». Мы не потехи ради привели в первом случае дан перевод Священного писания современных израильских ученых непосредственно с иврита, во втором – более ранний перевод русских специалистов с Септуагинты, то есть с древнегреческого языка. Нам важно, что и в том, и в другом случаях есть фраза «и увидел Всесильный, что он хорош», которая убеждает, во всяком случае, автора данных строк в том, что Бог есть Творец сомневающийся.
Даже Бог!
А значит, и все люди, сотворенные Им по образцу и подобию Своему, просто обязаны быть сомневающимися, особенно те люди, кого Бог одарил талантом, в нашем случае – писательским талантом. Написал, например, рассказ, или стих, или философское произведение, сотворил свой маленький мир, а затем посмотри на него, убедись в том, что он действительно хорош, а уж затем называй его по достоинствам его: произведением либо зря исписанным листом бумаги, которому одна дорога – в огонь. Так поступал даже сам Бог, Всесильный и Всемогущий в Пространстве и во Времени! Так Он творил мир!
На наш взгляд, подобный подход к делу является, если так можно сказать, ядро образующим, формирующим творческое кредо любого талантливого человека. Это – главное в творческом процессе. Без этого невозможно создать сколько-нибудь значимое произведение в любой сфере деятельности, в том числе и в литературе… (Торопцев А. П. Лесков и Ницше. Сравнительные описания двух параллельных творческих миров. Рязань. 2007. С. 149-151).
Сократ сомневался более, чем кто-либо из мыслителей Эпохи мудрых и не только этой чудесной поры истории человечества. И не значит ли это (я тоже стараюсь сомневаться), что Сократ бы к Богу ближе, чем многие и многие философы, естествоиспытатели, гуманитарии и т.д., и т.д.?
И еще один вопрос. Не потому ли Сократ решил махнуть бокал с цикутой, что лимит сомневаемости, как некоего качества души, ума и сердца, у него к моменту последней речи на суде был полностью исчерпан? Вспомним цитируемые выше выдержки из этой речи: в ней Сократ уже не сомневается, он обличает. Впрочем, и там, где он демонстрирует свои возможности прагматика, нет Сократа сомневающегося.
Учитель – ученики
«Цветок Сократа»
Сократ собрал вокруг себя очень разных талантливых людей, отдал им главное свое богатство: любовь к познанию Истины и методы, средства, пути познания. Кто-то из учеников отработал в его Творческой школе восемь лет, кто больше, кто-то меньше. Все они получили от учителя не просто какой-то запас знаний, как скажем, выпускники современных ВУЗов, но неистребимое желание познавать, искать пути, методы и средства познания. Этим был велик Сократ. Он продемонстрировал ученикам возможности своего метода повивальной бабки, но при этом не заковал учеников, не околдовал их своей волшебной силой, а наоборот раскрепостил собеседников, дал им возможность искать и находить…
Великий учитель (на мой взгляд – величайший из учителей в мировой истории) к 399 г. до н.э. взрастил вокруг себя чудесный цветок, каждый из лепестков которого просто обязан был начать взращивать собственные цветки, создавать школы, учения, направления. И лучше всех понимал это сам Сократ. Наверняка понимал он и другое: пока он жив, его ученикам очень сложно будет оторваться от него, перешагнуть ту невидимую, но существующую грань, которая морально, духовно, душевно отделяет ученика от учителя. Им нужно было идти дальше. Некоторые из них уже готовы были сделать этот шаг, отойти от Сократа, но тень живого учителя нависала бы над ними, мешала бы им идти вперед.
Цветок Сократа, поживи он еще лет 10-20, дал бы думающему человечеству новые находки, новые, удивительные по красоте и неожиданности схемы троп и дорожек, ведущих к новым и старым истинам. Наверняка Сократ нашел бы новых учеников… Но наверняка и то, что некоторые лепестки Цветка Сократа образца 399 года к 389, 379 годам завяли бы, не в силах оторваться от Сократа, испытывая на себе влияние его.
И он выпил бокал с цикутой, и его ученики осиротели и получили возможность стать учителями, создать свои школы. Чем самые талантливые из них и воспользовались.
Подобные размышления понравятся не всем. Сам Сократ об этом напрямую не говорил. И в «Защите Сократа на суде» (Ксенофонт) учитель, отвечая Гермогену, пытавшемуся уговорить его продумать речь в свою защиту, ничего об этом не говорил. (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С.198-202). И в «Апологии» Платона тоже нет мыслей, подтверждавших бы данную версию. Перед судом, на суде, после вынесения смертного приговора, перед принятием цикуты Сократ оставался самим собой, будто бы ничего страшного не случилось, будто жизнь все делает верно. Сократ продолжал учить людей думать, искать свои истины. Так ведет себя человек обреченный. Сократ был обречен. Он знал это. Он должен был умереть. Он знал, что ни в Афинах, нигде в Элладе он не сможет быть самим собой, иметь возможность жить так, как ему хочется и как велел ему его даймоний. Он не мог не учительствовать. А этого-то греки ему делать не позволяли. И не позволили бы. (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1. М., 1990. С. 92).
Учительствовать он не мог из-за афинян. Учительствовать он не мог из-за великих своих учеников, которым он мешал быть самостоятельными. Что ему оставалось делать?! – Умереть. Мавр сделал свое дело, будет сказано гораздо позже. Сократ должен был выпить цикуту. К сожалению, люди такой величины слишком уж ограничены в выборе средств, и слишком суровой логикой жизни связаны они.
Какие у Сократа были разные ученики! Аристократы с потомственной, чистокровной, породистой спесью – но ведь гении! Отчаянные парни, не всегда и не во всем разделявшие афинские традиции (Ксенофонт…) и законы – но ведь гении! Законопослушные и тщеславные, мирные и себялюбивые… Каких только людей не притягивал Сократовский мощный магнит – но ведь гениев! Людей, упрямо ищущих свою мысль и находящих ее, то есть себя, в Сократовом поле магнетическом.
Сократиками называют учеников и преемников Сократа. Все ученики после его смерти пошли своими путями по сложному полю жизни и философии. Платон основал в 387 г. до н.э. Академию в Афинах и разработал первую классическую форму объективного идеализма. Ксенофон, написал много работ по истории, военному искусству, философии, быту. Антисфен основал школу киников. Эсхин написал много диалогов с Сократом в главной роли. Федон основал элидо-эритрейскую школу. Евклид написал шесть диалогов и имел много последователей, которых называли мегариками по месту жительства Евклида – Мегарам Истмийским. Аристипп основал Киренскую школу и стал одним из основателей гедонизма. Стильпон написал девять диалогов и имел в учениках Гераклита. Зенон оснол стоическую школу. Критон написал семнадцать диалогов. Симон написал несколько «кожевничьих» диалогов. Симмий – двадцать три диалога; Кебет – три диалога; Менедем, знатный человек, занимавшийся зодчеством, театральной живописью, посещал школу Федона и написал несколько произведений.
Сократическими школами называют ряд философских направлений, основанных учениками Сократа. Некоторые ученики использовали форму сократических диалогов в изложение своих учений. Существует четыре «сократические школы». Школу киников основал Антисфен. Школу киренаиков основал Аристипп из Кирены. В нее входили Арета, Гегесий, Анникерид, Феодор. Мегарскую школу основал Евклид. В нее входили Евбулид, Стильпон и Диодор из Крон. Элидо-эретрийскую школу основал Федон из Элиды, ученик которого Менедем перенес школу в Эретрию на Эвбее. Кроме этого некоторые ученые называют сократической школой и Академию, основанную Платоном.
Это – очень богатый цветок – цветок Сократа! Вряд ли кто-то из величайших учителей мировой истории гениев мог бы в этом сравниться с сыном повивальной бабки.
Федон
…Так вот сидя подле него, я испытывал удивительное чувство. Я был свидетелем кончины близкого друга, а между тем жалости к нему не ощущал – он казался мне счастливым, Эхекрат, я видел поступки и слушал речи счастливого человека! До того бесстрашно и благородно он умирал, что у меня даже являлась мысль, будто и в Аид он отходит не без божественного предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, чем кто-либо иной. Вот почему особой жалости я не ощущал – вопреки всем ожиданиям, - но вместе с тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) не доставила мне привычного удовольствия. Это было какое-то совершенно небывалое чувство, какое-то странное смешение удовольствия и скорби – при мысли, что он вот-вот должен умереть. И все, кто собрался в тюрьме, были почти в таком же расположении духа и то смеялись, то плакали, в особенности один из нас - Аполлодор… (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М., 1993. С. 8).
Алкивиад
Хвалить же, друзья мои, Сократа я попытаюсь путем сравнений. Он, верно, подумает, что я хочу посмеяться над ним, но к сравнениям я намерен прибегать ради истины, а совсем не для смеха.
Более всего, по-моему, он похож на тех силенов, какие бывают в мастерской ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на Сатира Марсия. Что ты сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты, пожалуй, и сам не станешь оспаривать. А что ты похож на них и в остальном, об этом послушай. Скажи, ты дерзкий человек или нет? Если ты не ответишь утвердительно, у меня найдутся свидетели. Далее, разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более достойный удивления, чем Марсий. Тот завораживал людей силой своих уст, с помощью инструмента, как, впрочем, и ныне еще любой, кто играет напевы. Те, которые играл Олимп, я, кстати сказать, тоже приписываю Марсию, как его учителю. Так вот, только напевы Марсия, играет ли их хороший флейтист или плохая флейтистка, одинаково увлекают слушателей и, благодаря тому, что они сами божественны, обнаруживает тех, кто испытывает потребность в богах и таинствах. Ты же ничем не отличаешься от Марсия, только достигаешь того же самого без всяких инструментов, одними речами. Когда мы, например, слушаем речь какого-нибудь оратора, даже очень хорошего, это никого из нас, правду сказать, не волнует. А слушая тебя или твои речи в чужом, хотя бы и очень плохом, пересказе, все мы, мужчины и женщины, и юноши, бываем потрясены и увлечены.
Что касается меня, друзья, то я, если бы не боялся показаться вам совсем пьяным, под клятвой рассказал бы вам, что я испытывал, да и теперь еще испытываю, от его речей. Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезу; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа моя у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось – нельзя больше жить так, как я живу. И ты, Сократ, не скажешь, что это неправда. Да я и сейчас отлично знаю, что стоит лишь мне начать его слушать, как я не выдержу и впаду в такое состояние. Ведь он заставит меня признать, что при всех моих недостатках я пренебрегаю самим собой и занимаюсь делами афинян. Поэтому я нарочно не слушаю его и пускаюсь от него, как от сирен, наутек. Иначе я до самой старости не отойду от него. И только перед ним одним испытываю. Я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, - чувство стыда. Я стыжусь только его, ибо сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а стоит мне покинуть его, соблазнившись почестями, которые мне оказывает большинство. Да, да, я пускаюсь от него наутек, удираю, а когда вижу его, мне совестно, потому что я ведь был с ним согласен. И порою мне даже хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что случись это, я горевал бы гораздо больше. Одним словом, я и сам не ведаю, как мне относиться к этому человеку… (Там же. С. 125-127).
Эта более чем искренняя исповедь обнажает одну из тайн Сократа, о которой говорилось в этой главе – тайну его желания уйти из жизни. И почему-то далеко не все исследователи биографии сына повивальной бабки, его философии, его психологии педагогического творчества вспоминают эту, на мой взгляд, знаковую для понимания последних дней жизни Сократа речь Алкивиада.
Алкивиад, любимый ученик, не сдержался и сказал то, что, может быть, хотели сказать многие, да не решались, да жалели учителя и, главное, себя самих: «Уйди, Сократ, ты всем мешаешь. Тебя стыдятся все, не зная, как к тебе относиться».
Алкивиад погиб в 404 г. до н.э. Сократу оставалось жить еще около пяти лет. В других диалогах Платона, Ксенофонта подобных откровений больше нет. Но наверняка на рынках, площадях и в разных беседах с согражданами Сократ не раз слышал подобное, может быть, даже в более резкой форме. Более того, как мудрейший из мудрецов он не мог не понимать, что люди, говорившие ему «уйди, Сократ!», были по-своему правы! Даже лучшие из сограждан (о худших и говорит нечего) и все остальные не могли в силу своих возможностей возвыситься до тех истин жития, о которых постоянно говорил Сократ. Не могли.
Это – люди, это «человеческое, слишком человеческое», по выражению Ницше. Это – «человечкина душа», по выражению Н. С. Лескова. Это – люди. Они не умеют летать, помахивая руками. Не дано. Сократ же убеждал их в обратном: «Вы можете летать, люди! Вы можете очистить душу, сердце и разум свои от пороков и жить счастливо!»
Он признавал необходимым зло и не понимал, что, если в жизни людей зло необходимо как противоположность добру, то пороки неискоренимы. Это фатальное не понимание не являлось ошибкой Сократа, величайшего и добрейшего из мечтателей, решившего уйти за своей великой Мечтой в царство Аида. Это было его жизненной позицией. Он дрался за нее со всеми «Гераклами и Тесеями» до выступлений на суде, куда он пришел, уже зная, что оттуда он уйдет за своей Мечтой в Аид, что иного пути у него нет.
Феаг
«Я ведь знаю своих сверстников и людей несколько старшего возраста, которые до общения с ним ничего собой не представляли, а после того, как у него поучились, за весьма малый срок показали себя лучшими людьми, чем те, в сравнении с кем они ранее были хуже». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1. М., 1990. С. 121).
Ксенофонт
«Сократ прямо и ясно высказывал свои мысли перед собеседниками…Теперь я расскажу о его заботах развить в них способность к самостоятельности при исполнении своих обязанностей. Больше всех известных мне лиц он интересовался знать, в каких предметах они сведущи; по тем предметам, которые нужно знать человеку благородному, он с величайшей готовностью учил их том, что сам знал; если он сам был недостаточно сведущим в чем-нибудь, он вел их к специалистам. Он учил их также, в каком объеме истинно образованный человек должен знать тот или другой предмет». (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. С. 148).
Последнее «прости» Клеомброта
Клеомброт (V-IV вв. до н.э.) – ученик Сократа, который, прочитав диалог Платона «Федон», где говорилось о последних часах жизни учителя, бросился, согласно преданиям, в море и покончил жизнь самоубийством. Каллимах, эллинистический поэт и ученый, глава александрийского поэтического кружка, в одной из своих эпиграмм написал об этом так:
Солнцу сказавши «прости», Клеомброт-амбракиец внезапно
Кинулся вниз со стены прямо в Аид. Он не знал
Горя такого, что смерти желать бы его заставляло:
Только Платона прочел он диалог о душе.
(Греческая эпиграмма. М., 1960. С. 98 Пер. Бламенау).
Глава 4. Мыслители о Сократе, о диалоге, о мышлении
В этой главе мне хочется предоставить слово мыслителям прошлого, вспоминавших в Сократа. Многие из них пытались использовать в поисках своих истин диалог. Об этом я будут говорить в отдельном очерке.
Платон (428 или 427 – 348 или 347 гг. до н.э.)
Платон называет Сократа старшим другом, «справедливейшим из живших тогда людей». (Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. М., 1994. С. 476).
Аристотель (384 – 322 гг. до н.э.)
Аристотель, который, следует напомнить, подвергал жесткой критике многие установки платоновского Сократа, признал, завершая работу «Софистические опровержения»: «Однако не следует нам забывать обстоятельства создания этого исследования. Из всего, что изобретено людьми, одно заимствовано от других, ранее занимавшихся этим, а затем постепенно совершенствовалось их преемниками, другое из вновь изобретенного, как правило, с самого начала преуспевало мало, тем не менее, оно гораздо ценнее того, что из него выросло. Ибо, как говорят, начало чего бы то ни было есть, пожалуй, важнейшая часть, а потому и самая трудная. Ибо чем сильнее оно по своей возможности, тем меньше оно по размаху и потому труднее всего постичь. Но если начало найдено, то остальное уже легче добавлять и приумножать. Именно так это получилось с искусством красноречия и почти со всеми другими искусствами. В самом деле, те, кто изобрел то или другое начало искусства красноречия, продвинулись крайне мало. А те, кто ныне пользуется доброй славой, будучи преемниками многих продвигавшихся, как бы сменяя друг друга, приумножали таким именно образом: Тисий – после первых изобретателей, Фрасимах – после Тисия, Теодор – после него, и так многие внесли не малую долю в преуспеяние искусства красноречия, а потому нечего удивляться определенной полноте этого искусства. Что касается настоящего учения, то дело обстояло не так, что частью оно было заранее разработано, а частью нет: в наличие не было ровно ничего. Обучение эристическим доводам за плату было сходно с учением Горгия. Ибо одни предлагали ученикам заучивать риторические речи, другие – речи, в которых умело ставятся вопросы, речи, которые, как они полагали, чаще всего подходят для приведения доводов за и против. Поэтому обучение ими учеников было быстрым, но неумелым. Ибо они полагали, что можно обучать, передавая ученикам не само искусство, а то, что получено искусством, точно так же как если бы кто обещал передать знание того, как избавляться от боли в ногах, и после этого не обучал кожевенному ремеслу и способу, каким можно изготовлять такую обувь, а вместо этого предложил целый набор всевозможной обуви. Это, конечно, принесло бы пользу, но не содействовало бы обучению искусству. И в искусстве красноречия имелось многое и давно сказанное. (Аристотель. Сочинения в четырех томах. Том 2. М., 1978. С. 592-593).
Жаль, что Аристотель, развивая эту мысль, не упомянул о Сократе, основателе майевтики. В этом Стагирит очень похож на своего учителя Широкого, который, как было сказано ранее, ни разу не упомянул в своих сочинениях великого Демокрита. Как тут не вспомнить в очередной раз: «Несмотря на то, что каждый человек индивидуален, в людях, тем не менее, больше общего, чем частного».
Плутарх (ок. 45 – ок. 127 гг. н.э.)
«… Заговорил Галаксидор: «Клянусь Гераклом, как трудно найти человека, свободного от суеверного чада… Ваш Сократ избрал более философский характер образования и речей, простой и бесхитростный, как более приличествующий человеку свободному и стремящемуся к истине, а весь этот философский дым и чад отбросил, предоставив его софистам… Не восприняв от Пифагора, Эмпедокла и других философию, преисполненную мифов, призраков и суеверия, он как бы вывел ее из состояния вакхического опьянения и обратил на искание истины посредством трезвого рассуждения». (Плутарх. Сочинения. М., 1983. С. 508-509).
Плутарх. Платоновские вопросы.
ВОПРОС ПЕРВЫЙ
- Почему, в самом деле, Бог, как говорится в Теэтете, приказывал Сократу быть повитухой у других, но удерживал его самого от родов? Он ведь, должно быть, не употребляет слово «бог» насмешливо или иронически. И в других местах Теэетета Сократ часто говорит о себе хвастливо и надеменно, в том числе и вот здесь: «Дело в том, дорогой мой, что многие и так на меня взъярились и прямо кусаться были готовы, когда я изымал у них какой-нибудь вздор. Им даже в голову не приходило, что это делаю из самых добрых чувств. Они не ведют, что ни один бог не замышляет людям зла, да и я ничего не делаю злонамеренно, прочто я не вправе уступать лжи и утаивать истинное».
Обстоит ли тогда дело так, что поскольку его природа в боьшей степени разумна, нежели родительна, то и Бога он называет согласно словам Менандра: «Ибо для нас Бог есть ум» и словам Гераклита: «Характер человек - демон», или, может быть, дело обстоит так, что поистине нечто божественное и демоническое было причиной, ведшей Сократа к тому роду философии, посредством которого он, постоянно подвергая исследованию других, освобождал их от спеси, заблуждений, хвастовства и тягостности в первую очередь для себя, а затем и для близких? Ведь в то время в Элладе слуичилось возникнуть и софистам, и многим довольствовали их юноши серебром, наполняясь сами высокомерием, мнимой мудростью, ревоностью к занятию словами, пустому времяпрепровождению в спорах и игре честолюбий, а отнюдь не к чему-либо прекрасному и полезному. Сократ же своими обличительными словами, как очистительными лекарствами, ничего ими не открывая, но лишь обличая, обретал доверие других, и он превзошел их, ибо казался исследующим истину вместе с ними, а не отстаивающим свои мнения.
- Кроме того, суждение есть нечто полезное, рождение же - мешающееся. Ибо любящий слеп относительно возлюбленного, а ничто не любимо так, как мнения и учения их породившими. Ибо распространение рожденного, называемое более справедливым, в случае философских учений наиболее несправедливо, ибо в первом случае должно браться что-то собственное для рождающего, в оследнем же - лучшее, даже если оно чье-то. Поэтому-то рождающий свое собственное учение становится хуже других судящих; и так же, как один из мудрых сказал, что элейцы были лучшими устроителями олимпийских иг