Новое на сайте

Популярное

Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга) - Глава I. Общие рассуждения

E-mail Печать PDF
Оценка пользователей: / 7
ПлохоОтлично 
Оглавление
Александр Торопцев. Лесков и Ницше (Книга)
Глава I. Общие рассуждения
Глава II. Ницше и его Заратустра
Глава III. Лесков и Голован
Глава IV. Социальное в творчестве Лескова и Ницше
Глава V. Религия. Лесков и Ницше
Глава VI. Загадка для мудрейших
Глава VII. Мыслители прошлого о творчестве и творческом диполе
Глава VIII. Краткая хронология жизни и работы Н. С. Лескова и Ф. Ницше
Все страницы

 

Глава I. Общие рассуждения

Земля – корень всех существ

 

И Лескову, и Ницше было чуть больше сорока лет, когда первый из них написал рассказ «Очарованный странник», а второй – поэму «Так говорил Заратустра». Хороший возраст для подведения некоторых итогов, для расставания с восторгами, очарованностями и даже с кое-какими разочарованиями

Говорят, что древние греки в сорок пять лет брили бороды, считая, что с этого момента лицо обретает устойчивые черты, то есть, по версии греков, человек становится самим собой. Неплохое, однако, наблюдение!

Наши герои и герои их произведений (Головану было за 50, Заратустре – за сорок) находились на зыбком пограничье возраста «бритья бороды». Но мы запараллелили очарованного странника и пророчествующего отшельника, конечно же, не только по возрастному принципу, и, чтобы обосновать, а то и предвосхитить дальнейшие рассуждения об этих, на наш взгляд, очень похожих литературных героях (литературных близнецах!), мы напомним читателю о некоторых особенностях истории Руси-России, а также территории, духовно вскормившей Ницше.

Еще древние китайцы говорили: «земля – корень всех существ, прекрасных и безобразных…», а значит, любой серьезный разговор о тех или иных существах, тем более существах разумных, тем более писателях (индийцы со времен Махабхараты называют творчески одаренных, проявивших свою одаренность людей дваждырожденными, приравнивая их к представителям высшей варны брахманов), нужно начинать с земли.

 

Московская империя

 

Территория, на которой была создана Российская (лучше сказать – Московская) империя, принципиально отличается от Западной Европы, Малой Азии, Передней Азии, Центральной Азии, Поднебесной, как и от других, не соседствующих с ней цивилизационных центров Земного шара тем, что:

1. Она не породила ни одной мировой монорелигии и ни одного сколько-нибудь значительного ответвления монорелигии;

2. Не породила ни одного пророка;

3. Не стала почвой ни для одного религиозного братства, ордена;

4. Не санкционировала ни одного Крестового похода, ни одной религиозной (Священной) войны;

5. Несмотря на это, Российское пространство, по общему признанию специалистов, являлось оплотом Православной веры московского толка, ортодоксального и, тем не менее, мирного.

Какое это имеет отношение к параллелям между «Очарованным странником» и «Так говорил Заратустра»?

- Самое прямое.

Любой говорящий – пророчествует. Другое дело, что каждый пророчествует по-своему. Как можно активно пророчествовать в стране, которая не терпела и не терпит пророков? Российское пространство терпело только блаженных. И то не долго, и потому что голос блаженных на Руси обладал очень крутой кривой затухания в пространственно-временном поле и уже поэтому не мешал жить тем, кто привык жить без пророков и даже без тихонько пророчествующих, но при этом – с вождями, князьями, царями, императорами, императорствующими генсеками, президентами и, естественно, с Богом.

В данной работе мы можем лишь констатировать некоторые особенности, порожденные Российской территорией, не углубляясь в причинно-следственные нити этого, даже по меркам Истории Земного шара глобального явления, пока слабо исследованного поэтами и философами, прочими человеколюбами и землеведами.

Знал ли, размышлял ли Лесков об этих особенностях Российского пространства, работая над «Очарованным странником», мы сказать определенно не можем, не имея точных свидетельств, но косвенные, «интуитивные» свидетельства у нас имеются: это все творчество Лескова, который не только лучше всех писателей Золотого века (то есть качественнее, душевнее) знал русскую землю, но и чувствовал ее внутренние токи, порождающие все русское, все российское, порождающие русскую «человечкину душу».

 

Западная Европа

 

Западноевропейское пространство:

1. Не склонно в силу объективных причин, в том числе и географических особенностей, к рождению прочной в пространственно-временном поле державы имперского типа. Иллюстрируя это утверждение, можно вспомнить агонизирующие попытки Римской империи прибрать к рукам всю Западную Европу и печальный результат этого страстного желания; столь же неудачную попытку Карла Великого создать империю; а также многовековые потуги императоров «Священной Римской империи», пытавшихся сшить не сшиваемое; мытарства Габсбургов, фиаско Наполеона; совсем уж безумный взрыв немецкой нации, лидерам которой в XX в. показалось, что они могут создать в Старом Свете Германскую империю. Мозаичность Западноевропейского пространства определило и остальные его особенности;

2. Обитатели Западной Европы склонны к дроблению любых идей: государственных, религиозных, морально-этических, эстетических;

3. Эта склонность, в свою очередь, явилась одной из причин а) мощного разветвления Католической церкви, б) рождения всевозможных орденов и сект, в) формирования у подавляющего большинства населения этого региона психологического состояния, которое легко воспринимает очередного пророчествующего, а то и пророка, а то и духовного обновленца, Учителя, создателя очередной религиозной идеи.

 

Плохие или хорошие

 

Чтобы у читателя не появилось нехорошее ощущение о том, что автор как-то выделяет одну территорию… мы вынуждены сделать важное заявление: мы не делим людей на плохих и хороших. Более того, мы считаем, что существует вселенский закон, который гласит: жизнь соткана из идеальных нитей, но любая суперпозиция этих нитей, любой срез жизни, любой поворот жизненного калейдоскопа идеальным не является, к великому сожалению для любителей всего идеального. Это – жизнь. Это – земля. При всем нашем уважении к древним китайцам, мы должны слегка подправить их: земля потому-то и рождает прекрасные и безобразные существа, что она является не первопричиной всех существ, но одним из следствий, суперпозицией идеальных нитей, то есть земля не может быть идеальной по нашему определению. Она такая, какая она есть. Она рождает качество. Синий цвет не может быть плохим или хорошим. Это – синий цвет. Свою плохость или хорошесть он проявляет только во взаимодействии с иными цветами. Мудрые (то есть сильные, добрые и умные одновременно) правители должны как можно точнее знать качество земли, которая рождает их граждан, с тем, чтобы умело и с меньшими потерями управлять ими, делая их жизнь достойной. А уж мыслители и писатели эту составляющую жизни, то есть землю, на которой живут их герои, должны знать и чувствовать на самом тончайшем – душевном – уровне, как Лесков и Ницше, например.

 

«Мне нужны руки, простертые ко мне»

 

Очертив легкой штрихпунктирной линией социально-психологические портреты западноевропейского человечества и российского человечества, мы имеем право перейти к теме данной главы, к очарованному пророчествующим синдромом Головану (он говорит – значит пророчествует на том уровне, который даровал ему его родитель) и к Заратустре, очарованному тем же синдромом, но находящемуся на иной почве и уже поэтому имеющему возможность пророчествовать смело, в утвердительной форме, афористично, поэтично.

Да, Голован и Заратустра говорят об одном и том же, но «своими словами», и, более того, рассказы инока очень хорошо иллюстрируют мысли отшельника, пресытившегося своей мудростью и сказавшего «великому светилу»: «…Мне нужны руки, простертые ко мне» (Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 2. М., 1990. С. 6), а напористая, упрямая вера несчастного «пророка» очень по-русски, то есть по писательски (на Руси с философами всегда было туговато, зато писателями Русь была богата и тем и рада – тоже ведь землей рожденное качество Русской земли), во-первых, обрамляется житейской вязью Головановых историй, во-вторых, расширяюще пронизывает идеи поэта, а вместе с ними и образ пророчествующего Заратустры, а вместе с ними и еще более несчастный образ бедолаги-сверхчеловека, оживляет, именно оживляет его, хотя и не делает ни идеи, ни Заратустру, ни бедолагу-сверхчеловека даже чуточку счастливее.

Эти два чудесных мира сосуществуют в мире и согласии, быть может, потому что им не суждено было … даже знать о существовании друг друга, не говоря уже о том, что им посчастливилось не встретиться друг с другом на жизненном пути. Если бы – вдруг! – Голован и Заратустра по какой-либо случайности встретились, может быть, они бы и подрались, и искалечили бы друг друга, устроив «перепор», как это часто бывало в истории людей (да и в истории идей) всякий раз, когда на жизненном пиру оказывались за одним большим столом западноевропейское и восточноевропейское человечества. Пока, слава Судьбе, этого не произошло, хотя … наша работа может сыграть не хорошую роль сводника, и мы, сознавая это, все-таки не можем отказать себе в удовольствии продолжить разговор, провоцирующий.

В конце концов, и Заратустра, и Голован, и Ницше, и Лесков не были этакими трусоватыми агнцами, скорее наоборот, они, каждый по-своему, будоражили … нет, не сонливых, не умиротворенных, не тихо отчаявшихся, но – увлеченных своими идеями, закованных в свои же собственные идеи. Немецкий поэт-философ и русский писатель-землевед-человеколюб пытались, если так можно сказать, «размагнитить» увлеченность, увлеченных. Это – сложнейшая задача. Особенно, если учесть, что увлечений во второй половине XIX в. было много, мелких и крупных.

 

О странниках

 

Видимо, осознавая это, и Лесков, и Ницше отправляли своих героев в странствия, именно в странствия, а не, скажем, «в люди», в отшельнические скиты, в путины паломнических путей, в героические морские либо сухопутные путешествия, в военные походы и так далее. Конечно же, без этой атрибутики жизни XIX в. (а значит, и писательской атрибутики) ни тот, ни другой обойтись не могли, но и то, и другое, и третье… являлось второстепенным, если не третьестепенным в их творчестве. Главным были странствия, странники.

Не очень внимательный читатель может возмутиться: «В чем, собственно, разница между путником, путешественником, первопроходцем и странником?!» Разница огромная и принципиальная для темы нашего разговора.

Странник странствует по Свету, не имея четкой конечной цели, а значит, и пути. Путник, путешественник, паломник, отшельник (как уже пришедший куда-то) имеют конечную цель и путь.

Практически, все писатели XVIII-XX вв. путешествовали со своими героями по сложным дорогам идей (духовных, социальных, душевных). Эти, подчас, путанные, идеи увлекали героев, и читателей, и человечество в целом, намечали маршруты движения, а то и логику движения. Логика была разной, но почти всегда жесткой. А значит, и маршруты, пути были жесткими. Странникам такие пути не по душе. Они – странствуют, бродят по Белому Свету свободнее, чем даже цыгане, душевно огороженные, если не окованные табором. Нельзя сказать, что странствия хаотичны, бесцельны, схожи с этакой беспечной броунадой. Нет. Странники и странствующие духом писатели имели цель более объемную, нежели писатели путешествующие, более глубинную, а значит, и более миролюбную (!) в сердцах и душах своих. Пугающая воображение охватность, глубина и, главное, миролюбие странствующих настораживали даже самых сильных творческого мира сего. Быть может, поэтому так мало было в XVIII – XX веках, как и всегда ранее, на Земном шаре «странствующих духом»: писателей, философов, художников… На Руси, например, лишь Лермонтов имел таковую склонность, но слишком слабую, легко развеянную по вселенной его же собственным стихотворением «Смерть поэта», да наш герой Лесков, не растерявший это качество ума, души и сердца до конца дней своих.

И все. Если говорить строго, то, действительно, Русь не дала больше странствующих духом писателей. Были гениальные художники слова в Золотом веке, в Серебряном веке. Среди них было не мало тех, кто по складу духа мог бы стать «странствующим духом» (Шолохов и Клюев, Платонов и Есенин, Солженицын и Шукшин, Пастернак и Гумилев, и Блок, и Хлебников, а гораздо раньше их Аввакум). Но они таковыми не стали. Плохо это или хорошо? Это – никак. Не стали и ладно. Им и своего хватало вполне. Так должно быть. Так правильно, коль скоро так было всегда и во всех странах.

 

«Человек – существо общественное»

 

«Человек – существо общественное», а не этакое вселенское, надсоциальное, наднациональное, то есть нереальное. Человек реален во всех проявлениях, главным из которых является именно социальность. И это социальное не может не довлеть над людьми, над любым человеком, чем бы он ни занимался, как бы он не стремился вырваться из жесткого кокона социального в чувствах, действиях, в произведениях, в строке, где бы он не жил.

В Междуречье творчество чуть религиознее, на Индостане – чуть психологичней, в Поднебесной – чуть поэтичнее, в Великой Степи – чуть приземленней, в Центральной Азии – чуть астральней, в Средиземноморско-европейском мире – чуть социальней, но и там, и сям оно не может не быть социальным. Другое дело, что перечисленные «чуть» окрашивают это всечеловеческое в свои неповторимые тона. Но, повторимся, социальное, общественное оказывает мощное воздействие, давление на всех людей, и особенно, - на творческие личности, именно поэтому всегда и везде странствующих духом было единицы из сотни тысяч. И это правильно. Это – «человечкина душа» (Лесков), «человеческое, слишком человеческое» (Ницше). Это нельзя оценить по двух бальной системе: хорошо или плохо, а значит, и о героях нашего сравнительного анализа можно сказать так: они не хуже и не лучше, они – «странствующие духом».